И неважно, что их по-прежнему окружает
опасность, и может статься, им никогда не выбраться из этого треклятого
места. По крайней мере, в данную секунду ничего не угрожает. И этот
благостный момент Найл воспринимал так, как утомленный странник пуховую
перину.
Под рассказ Доггинза о пережитых приключениях Симеон вскипятил в воде
листья сувы и омыл Манефону глаза. Когда отвар стал подтекать под веки,
Манефон застонал от боли, а спустя несколько секунд глубоко вздохнул и
улыбнулся с облегчением. Вскоре его дыхание стало глубоким и спокойным:
заснул.
- Как ты думаешь, он будет видеть? - негромко спросил Доггинз.
- Не знаю. Если это что-то вроде яда плюющейся кобры, слепоты не
наступит, если все вовремя промыть. - Доггинз жалостливо посмотрел на
неестественно раздувшееся лицо Манефона.
- Хоть бы ты оказался прав.
Сверху в сгустившейся темноте начали проплавляться первые звезды. От
моря по долине задувал холодный ветер, и хотя людей ограждали от него
деревья, было слышно, как он завывает и вздыхает в гуще ветвей.
- Почему не видно мотыльков? - спросил Найл Симеона.
- Здесь, внизу, для них чересчур опасно. Они предпочитают где повыше,
там меньше хищных растений.
- Растения на ночь отходят ко сну?
- Вероятно. Ты замечаешь, трава перестала двигаться?
- Не обращал внимания, - Найл выдрал пригоршню толстых упругих
стебельков и поддержал на весу в зыбком свете, идущем от костра.
Крохотные белые ножки были неподвижны. Бросил травинки на землю - они
лежали, не пытаясь в нее вживиться.
- Получается, Дельта ночью спокойнее, чем днем?
- Пожалуй, если б не животные.
- Надо будет, наверное, караулить посменно,- рассудил Доггинз,
зевнув.
- Боюсь, что да. Я настраивался дежурить всю ночь, так что первая
вахта за мной.
Ужинали остатками мяса омара и сухарями. Впрочем, у Найла усталость
пересилила голод. Он надкусил лишь пару раз и, отставив посудину в
сторону, улегся. Остави еесч решил доесть, когда отдохнут глаза. Почти
сразу л е он провалился в сон.
Доггинз растормошил его, казалось, через несколько секунд.
- Сейчас, через минуту доем,- пробормотал он сквозь сон. А когда
очнулся, оказалось, что огонь успел прогореть в горку белесого пепла и
розоватых углей, а Симеон с Ми-лоном спят.
- Пора тебе караулить,- прошептал Доггинз.
- Который теперь час?
- Через пару -шсов начнет светать. Найл зевнул и сел, подрагивая от
ночной свежести. Ветер на ветвях все не унимался, и воздух был
прохладен. Доггинз указал в темноту.
- Там что-то ошивается. Не думаю, правда, что осмелится подобраться
близко,- он подбросил в костер сук (сучья, порезав на удобную длину
жнецом, скидал в кучу Симеон); через несколько секунд гот уже занялся
огнем. - Я, пожалуй, еще поваляюсь, - он завернулся в одеяло и прилег
возле костра. Не прошло и пяти минут, как он уже похрапывал.
Найл нелегким взором вперился в темноту. Ровный шум высокого ветра не
давал расслышать какие-либо звуки, но Найлу показалось, что среди
деревьев различаются два поблескивающих зрачка. Он поднял было жнец, но
передумал: если это крупное животное, его рев может всех переполошить.
Вместо этого он подбросил в костер еще один сук, а сам поплотнее
запахнулся в одеяло и сел, опершись спиной о ствол упавшего иудина
дерева. Оружие уместил между колен.
Сознание, что за ним наблюдают, заставило окончательно забыть про
сон. Найл полез к себе под тунику и повернул медальон к груди. Это
мгновенно углубило сосредоточенность, заставив вместе с тем осознать,
что сидя к дереву спиной, он уязвим для нападения сзади. Он попытался
вживиться умом в окружающую темноту, высмотреть, откуда может исходить
опасность, но вызванная медальоном углубленность этому мешала. Найл с
неохотой снова залез под тунику и повернул медальон другой стороной.
Через некоторое время, вызвав у себя в мозгу мреющую точку света, он
установил внутри себя незыблемую незамутненную тишину, из которой
сознание, расширяясь, простерлось в темноту, будто призрачная паутина.
Тотчас проявилась сущность животного, молчаливо разглядывающего людей из
темноты. Похоже, не рептилия и не млекопитающее, а скорее помесь обоих.
Сравнительно небольшое по размеру, оно отличалось недюжинной силой;
чувствовалось, что может достать их одним прыжком. Животное привлекал
запах, наполняющий его сосущим, заунывным голодом. Но чуяло оно и то,
что эти странные лакомые существа довольно опасны, так что нападать на
них рискованно, лучше потерпеть.
Найл не чувствовал ни страха, ни напряжения; все подспудные желания и
рефлексы воспринимались настолько четко, словно он сам слился с этой
тварью. Теперь вообще трудно было различить, сидит ли та прислонясь к
дереву, или же караулит, скорчившись за кустом, сложив когтистые лапищи
на землю. В то же самое время Найла бередило от странной, скуленью
подобной, жалости. Животное было загнано в свои бесхитростные желания и
инстинкты, словно в узилище, мало чем отличаясь от машины убийства.
Найлу постепенно наскучило быть просто наблюдателем. Хотелось
выяснить, может ли он так или иначе влиять на животное. Увы, нельзя:
созерцательность того была абсолютно пассивной, все равно что у паука,
сидящего в гуще тенет. Чутко и бережно поддерживая в себе это состояние,
чтобы не угасло, Найл медленно - очень - полез к себе под рубашку. Когда
пальцы коснулись медальона, восприимчивость поколебалась; ее удалось
удержать сосредоточенным усилием. Затем с безграничным терпением Найл
начал поворачивать медальон, пока наконец не развернул выпуклой стороной
к груди. На миг чистая, неподвижная созерцательность едва не была
разбита бурным всплеском ввергнутой в нее жизненной силы. Опять Найл
резко расслабился и ровным глубоким дыханием уравновесил в себе эти
столь несхожие энергии. И тут совершенно неожиданно обе отладились в
совершеннейшую пропорцию; активная сила медальона теперь уже не угрожала
разорвать зеркальную поверхность созерцательности.
Результат получался таким изумительным, что Найл утерял интерес к
маячащему в темноте животному; оно отодвинулось куда-то на дальнюю
границу восприятия. Больше всего изумляло то, что эти два аспекта его
сущности - силу воли и созерцательность - оказалось возможным свести в
такое небывалое соответствие, что сила воли оказалась способна управлять
созерцательностью, не разрушая ее. Он-то сам и сомнения никогда не
держал, полагая, что там, где есть одна, другая полностью исключается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
опасность, и может статься, им никогда не выбраться из этого треклятого
места. По крайней мере, в данную секунду ничего не угрожает. И этот
благостный момент Найл воспринимал так, как утомленный странник пуховую
перину.
Под рассказ Доггинза о пережитых приключениях Симеон вскипятил в воде
листья сувы и омыл Манефону глаза. Когда отвар стал подтекать под веки,
Манефон застонал от боли, а спустя несколько секунд глубоко вздохнул и
улыбнулся с облегчением. Вскоре его дыхание стало глубоким и спокойным:
заснул.
- Как ты думаешь, он будет видеть? - негромко спросил Доггинз.
- Не знаю. Если это что-то вроде яда плюющейся кобры, слепоты не
наступит, если все вовремя промыть. - Доггинз жалостливо посмотрел на
неестественно раздувшееся лицо Манефона.
- Хоть бы ты оказался прав.
Сверху в сгустившейся темноте начали проплавляться первые звезды. От
моря по долине задувал холодный ветер, и хотя людей ограждали от него
деревья, было слышно, как он завывает и вздыхает в гуще ветвей.
- Почему не видно мотыльков? - спросил Найл Симеона.
- Здесь, внизу, для них чересчур опасно. Они предпочитают где повыше,
там меньше хищных растений.
- Растения на ночь отходят ко сну?
- Вероятно. Ты замечаешь, трава перестала двигаться?
- Не обращал внимания, - Найл выдрал пригоршню толстых упругих
стебельков и поддержал на весу в зыбком свете, идущем от костра.
Крохотные белые ножки были неподвижны. Бросил травинки на землю - они
лежали, не пытаясь в нее вживиться.
- Получается, Дельта ночью спокойнее, чем днем?
- Пожалуй, если б не животные.
- Надо будет, наверное, караулить посменно,- рассудил Доггинз,
зевнув.
- Боюсь, что да. Я настраивался дежурить всю ночь, так что первая
вахта за мной.
Ужинали остатками мяса омара и сухарями. Впрочем, у Найла усталость
пересилила голод. Он надкусил лишь пару раз и, отставив посудину в
сторону, улегся. Остави еесч решил доесть, когда отдохнут глаза. Почти
сразу л е он провалился в сон.
Доггинз растормошил его, казалось, через несколько секунд.
- Сейчас, через минуту доем,- пробормотал он сквозь сон. А когда
очнулся, оказалось, что огонь успел прогореть в горку белесого пепла и
розоватых углей, а Симеон с Ми-лоном спят.
- Пора тебе караулить,- прошептал Доггинз.
- Который теперь час?
- Через пару -шсов начнет светать. Найл зевнул и сел, подрагивая от
ночной свежести. Ветер на ветвях все не унимался, и воздух был
прохладен. Доггинз указал в темноту.
- Там что-то ошивается. Не думаю, правда, что осмелится подобраться
близко,- он подбросил в костер сук (сучья, порезав на удобную длину
жнецом, скидал в кучу Симеон); через несколько секунд гот уже занялся
огнем. - Я, пожалуй, еще поваляюсь, - он завернулся в одеяло и прилег
возле костра. Не прошло и пяти минут, как он уже похрапывал.
Найл нелегким взором вперился в темноту. Ровный шум высокого ветра не
давал расслышать какие-либо звуки, но Найлу показалось, что среди
деревьев различаются два поблескивающих зрачка. Он поднял было жнец, но
передумал: если это крупное животное, его рев может всех переполошить.
Вместо этого он подбросил в костер еще один сук, а сам поплотнее
запахнулся в одеяло и сел, опершись спиной о ствол упавшего иудина
дерева. Оружие уместил между колен.
Сознание, что за ним наблюдают, заставило окончательно забыть про
сон. Найл полез к себе под тунику и повернул медальон к груди. Это
мгновенно углубило сосредоточенность, заставив вместе с тем осознать,
что сидя к дереву спиной, он уязвим для нападения сзади. Он попытался
вживиться умом в окружающую темноту, высмотреть, откуда может исходить
опасность, но вызванная медальоном углубленность этому мешала. Найл с
неохотой снова залез под тунику и повернул медальон другой стороной.
Через некоторое время, вызвав у себя в мозгу мреющую точку света, он
установил внутри себя незыблемую незамутненную тишину, из которой
сознание, расширяясь, простерлось в темноту, будто призрачная паутина.
Тотчас проявилась сущность животного, молчаливо разглядывающего людей из
темноты. Похоже, не рептилия и не млекопитающее, а скорее помесь обоих.
Сравнительно небольшое по размеру, оно отличалось недюжинной силой;
чувствовалось, что может достать их одним прыжком. Животное привлекал
запах, наполняющий его сосущим, заунывным голодом. Но чуяло оно и то,
что эти странные лакомые существа довольно опасны, так что нападать на
них рискованно, лучше потерпеть.
Найл не чувствовал ни страха, ни напряжения; все подспудные желания и
рефлексы воспринимались настолько четко, словно он сам слился с этой
тварью. Теперь вообще трудно было различить, сидит ли та прислонясь к
дереву, или же караулит, скорчившись за кустом, сложив когтистые лапищи
на землю. В то же самое время Найла бередило от странной, скуленью
подобной, жалости. Животное было загнано в свои бесхитростные желания и
инстинкты, словно в узилище, мало чем отличаясь от машины убийства.
Найлу постепенно наскучило быть просто наблюдателем. Хотелось
выяснить, может ли он так или иначе влиять на животное. Увы, нельзя:
созерцательность того была абсолютно пассивной, все равно что у паука,
сидящего в гуще тенет. Чутко и бережно поддерживая в себе это состояние,
чтобы не угасло, Найл медленно - очень - полез к себе под рубашку. Когда
пальцы коснулись медальона, восприимчивость поколебалась; ее удалось
удержать сосредоточенным усилием. Затем с безграничным терпением Найл
начал поворачивать медальон, пока наконец не развернул выпуклой стороной
к груди. На миг чистая, неподвижная созерцательность едва не была
разбита бурным всплеском ввергнутой в нее жизненной силы. Опять Найл
резко расслабился и ровным глубоким дыханием уравновесил в себе эти
столь несхожие энергии. И тут совершенно неожиданно обе отладились в
совершеннейшую пропорцию; активная сила медальона теперь уже не угрожала
разорвать зеркальную поверхность созерцательности.
Результат получался таким изумительным, что Найл утерял интерес к
маячащему в темноте животному; оно отодвинулось куда-то на дальнюю
границу восприятия. Больше всего изумляло то, что эти два аспекта его
сущности - силу воли и созерцательность - оказалось возможным свести в
такое небывалое соответствие, что сила воли оказалась способна управлять
созерцательностью, не разрушая ее. Он-то сам и сомнения никогда не
держал, полагая, что там, где есть одна, другая полностью исключается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62