Он тихо подошел к ее койке, взглянул на ее лицо. «Ты у меня еще будешь танцевать»,— горько подумал он о своей казенной фразе. А что он мог ей сказать? Чем мог помочь? Своей верой? Он верит в жизнь и борется за нее, но он знает и законы смерти.
Старуха, на которую сослался доктор в разговоре с На
тальей, поманила его пальцем. Жестом руки приказала сесть, нагнуться к ней.
— Ты солгал ей, доктор, скажи?— Она указала глазами на Наталью. Лицо ее было маленькое, сморщенное, губы запали, и говорила она как-то мягко, будто слова слипались одно с другим.— Ты не бойся, добрый человек, она спит, не услышит.
Доктор обвел взглядом палату. Сплошь белые койки, и всюду под одеялами линии худых рук, ног. Действительно, может, спят люди, может, думают каждый о своем.
— В чем я солгал, тетушка Богуцкая?
— Слушай меня, доктор: ты не вылечишь ее. Я хочу помочь тебе.
— Как же ты мне поможешь?
— У меня тут и дочь, и внучки, добрый человек. Они мне всего носят — и масла, и яйца, и всякого добра. Наталью ты не поправишь без этого. Ей некому помочь, она зачахнет.
— Я понимаю, тетушка Богуцкая.
— Не бубни, сначала выслушай. Ничего ей не говори, иначе она не возьмет. Бери моего сколько хочешь. Если надо будет, мне принесут еще больше. Вот так, добрый человек. Ты же ей сказал, что жить будет, так и сделай.
Доктор нашел сухую старческую руку, погладил. Часто словами нельзя сказать того, что скажешь взглядом, прикосновением.
...Через два месяца Наталья впервые поднялась и тихонько добралась до окна. Она шла очень долго, не веря, что может переступать ногами, касаться руками вот этой холодной белой стены.
К стеклу тянулась тоненькая ветка акации, и один молодой листик пытался коснуться стекла. За окном цвел сад, в цветах его с одного на другой перелетала пчела, зарываясь рыльцем глубоко в тычинки. Светило солнце с бесконечно далекого ясного неба. Щебетали птицы, была весна.
За садовой изгородью просвечивалась улица, и по ней ходили люди, каждый своим шагом, кто быстро, обгоняя других, кто медленно; каждый со своими заботами и хлопотами. Боже мой! — опять жизнь, настоящая жизнь, давно не виденная, давно не ощущаемая жизнь!..
От всего этого на Наталью хлынуло столько радости, что она потеряла сознание и упала на пол.
Глава вторая
Наталья допустила ошибку: она не сказала Казимиру, что у нее была дочь. Был муж, но нет его — разве мало людей забрала война. Словом, нет, и зачем об этом говорить. Зачем копаться в том, чего не вернешь.
— Осталась одна,— сказала она Казимиру.
— Нелегко, видно?
— А что поделаешь!
Наталья работала на заводе в отделе капитального строительства. Там впервые увидел ее Казимир. Он зашел спросить, почему отдел так долго не дает актов-процентовок на строительство. Начальник отдела, добродушный, чуть тронутый сединой инженер, объяснил причину задержки и пообещал завтра же сдать. Тем более что он сам заинтересован в этом: если не поступят с завода деньги, ему нечем будет расплатиться с рабочими. Беседа продолжалась недолго, но за это время Казимир успел осмотреть контору и в дальнем углу за чертежным столом увидел Наталью. Так иногда бывает: увидишь впервые человека — и неизвестно почему он западет тебе в душу. Наталья чертила. Углубившись в какую-то далекую, только ей одной известную думу, она даже не подняла головы, не взглянула на Казимира. Казимир ушел, весь день занимался своими делами, а Натальин профиль неотступно стоял перед его глазами.
Приехал Казимир из главка, произвести ревизию, дней на пятнадцать, а только тронул — нечего и ревизовать. В бухгалтерии все запущено и запутано так, что не знаешь, где начало, где конец. Этому легко найти объяснение: все квалифицированные работники, даже сам главбух, были на фронте. Вся бухгалтерская работа легла на плечи молодых девушек, которые раньше умели разве только разнести проводку по карточкам, выписать накладную или сделать реестр документов. Кого можно было обвинить в том, что, заменив бухгалтеров, они взяли на себя непосильный труд? Казимир сообщил в главк о положении на заводе и просил продлить командировку еще дней на пятнадцать, потому что надо помочь людям, научить их хотя бы самому необходимому. Командировку продлили, а когда не хватило еще пятнадцати дней, приказали остаться, пока работа конторы не будет налажена. Так и остался Казимир на заводе за главного бухгалтера, даже неизвестно на какое время. А втянулся в работу, привык к
людям, и казалось — иначе не могло и быть. Казимир не принадлежал к числу увлекающихся людей, но Наталья все больше и больше тревожила его сердце. Он изредка встречался с нею — то в столовой, то на заводском дворе, то в директорской приемной,— но ни разу не удавалось поговорить с ней обстоятельно. Он за это упрекал только себя — не умел. У других все так легко получается: вовремя ласково улыбнется, скажет комплимент, найдет какое-нибудь удачное словечко, с которого и начнется разговор. У Казимира не было нужных для этого способностей. Не научился он за свои тридцать семь лет, не хватало времени. Да с Натальей надо было и разговаривать как-то по-иному, не так, как со всеми.
«С Натальей нельзя пустозвонить,— думал Казимир.— С нею нельзя вести легкий, бессодержательный, светский разговор. С Натальей надо говорить так, чтобы она всего тебя поняла, все, без утайки, ей нужно сказать сразу».
Что собирался сказать Наталье Казимир, он и сам не знал. Но он чувствовал, что ему нужно, чтобы она была рядом, чтобы он мог всего себя раскрыть ей. Надо, чтобы она знала, что у него в Бобруйске во время войны погибла вся семья. Именно потому ему сейчас, больше чем когда бы то ни было, хочется, чтобы кто-то был рядом, чтобы не угнетала так звериная тоска одиночества. Надо, чтобы кто-то знал об этом. Казимир понимал, что этим «кто-то» может быть только Наталья. Больше никого он не пустит в свое сердце.
Он часто засиживался на службе. Здесь он мог спокойно подумать и о работе, и о своей жизни. И однажды в такой поздний час встретился с Натальей.
Как это почти всегда бывает, после болезни организм жадно хватается за жизнь. Не заметила Наталья, как у нее снова округлились и бедра, и плечи, на лице появилась та же матовая свежесть загара, оживилась улыбка, засветились глаза... Так же свободно, как прежде, побежали по волосам едва заметные мягкие волны.
У проходной Наталья с кем-то разговорилась, повернулась было идти и столкнулась с Казимиром.
— Простите, чуть не сбила вас с ног,— удивленно блеснула она глазами и смутилась от своих слов.
«Вот и удобный случай пошутить, завязать разговор и вместе пойти»,— подумал Казимир.
— В жизни очень хочется, чтобы кто-нибудь сбил если не с ног, то хотя бы с панталыку,— сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Старуха, на которую сослался доктор в разговоре с На
тальей, поманила его пальцем. Жестом руки приказала сесть, нагнуться к ней.
— Ты солгал ей, доктор, скажи?— Она указала глазами на Наталью. Лицо ее было маленькое, сморщенное, губы запали, и говорила она как-то мягко, будто слова слипались одно с другим.— Ты не бойся, добрый человек, она спит, не услышит.
Доктор обвел взглядом палату. Сплошь белые койки, и всюду под одеялами линии худых рук, ног. Действительно, может, спят люди, может, думают каждый о своем.
— В чем я солгал, тетушка Богуцкая?
— Слушай меня, доктор: ты не вылечишь ее. Я хочу помочь тебе.
— Как же ты мне поможешь?
— У меня тут и дочь, и внучки, добрый человек. Они мне всего носят — и масла, и яйца, и всякого добра. Наталью ты не поправишь без этого. Ей некому помочь, она зачахнет.
— Я понимаю, тетушка Богуцкая.
— Не бубни, сначала выслушай. Ничего ей не говори, иначе она не возьмет. Бери моего сколько хочешь. Если надо будет, мне принесут еще больше. Вот так, добрый человек. Ты же ей сказал, что жить будет, так и сделай.
Доктор нашел сухую старческую руку, погладил. Часто словами нельзя сказать того, что скажешь взглядом, прикосновением.
...Через два месяца Наталья впервые поднялась и тихонько добралась до окна. Она шла очень долго, не веря, что может переступать ногами, касаться руками вот этой холодной белой стены.
К стеклу тянулась тоненькая ветка акации, и один молодой листик пытался коснуться стекла. За окном цвел сад, в цветах его с одного на другой перелетала пчела, зарываясь рыльцем глубоко в тычинки. Светило солнце с бесконечно далекого ясного неба. Щебетали птицы, была весна.
За садовой изгородью просвечивалась улица, и по ней ходили люди, каждый своим шагом, кто быстро, обгоняя других, кто медленно; каждый со своими заботами и хлопотами. Боже мой! — опять жизнь, настоящая жизнь, давно не виденная, давно не ощущаемая жизнь!..
От всего этого на Наталью хлынуло столько радости, что она потеряла сознание и упала на пол.
Глава вторая
Наталья допустила ошибку: она не сказала Казимиру, что у нее была дочь. Был муж, но нет его — разве мало людей забрала война. Словом, нет, и зачем об этом говорить. Зачем копаться в том, чего не вернешь.
— Осталась одна,— сказала она Казимиру.
— Нелегко, видно?
— А что поделаешь!
Наталья работала на заводе в отделе капитального строительства. Там впервые увидел ее Казимир. Он зашел спросить, почему отдел так долго не дает актов-процентовок на строительство. Начальник отдела, добродушный, чуть тронутый сединой инженер, объяснил причину задержки и пообещал завтра же сдать. Тем более что он сам заинтересован в этом: если не поступят с завода деньги, ему нечем будет расплатиться с рабочими. Беседа продолжалась недолго, но за это время Казимир успел осмотреть контору и в дальнем углу за чертежным столом увидел Наталью. Так иногда бывает: увидишь впервые человека — и неизвестно почему он западет тебе в душу. Наталья чертила. Углубившись в какую-то далекую, только ей одной известную думу, она даже не подняла головы, не взглянула на Казимира. Казимир ушел, весь день занимался своими делами, а Натальин профиль неотступно стоял перед его глазами.
Приехал Казимир из главка, произвести ревизию, дней на пятнадцать, а только тронул — нечего и ревизовать. В бухгалтерии все запущено и запутано так, что не знаешь, где начало, где конец. Этому легко найти объяснение: все квалифицированные работники, даже сам главбух, были на фронте. Вся бухгалтерская работа легла на плечи молодых девушек, которые раньше умели разве только разнести проводку по карточкам, выписать накладную или сделать реестр документов. Кого можно было обвинить в том, что, заменив бухгалтеров, они взяли на себя непосильный труд? Казимир сообщил в главк о положении на заводе и просил продлить командировку еще дней на пятнадцать, потому что надо помочь людям, научить их хотя бы самому необходимому. Командировку продлили, а когда не хватило еще пятнадцати дней, приказали остаться, пока работа конторы не будет налажена. Так и остался Казимир на заводе за главного бухгалтера, даже неизвестно на какое время. А втянулся в работу, привык к
людям, и казалось — иначе не могло и быть. Казимир не принадлежал к числу увлекающихся людей, но Наталья все больше и больше тревожила его сердце. Он изредка встречался с нею — то в столовой, то на заводском дворе, то в директорской приемной,— но ни разу не удавалось поговорить с ней обстоятельно. Он за это упрекал только себя — не умел. У других все так легко получается: вовремя ласково улыбнется, скажет комплимент, найдет какое-нибудь удачное словечко, с которого и начнется разговор. У Казимира не было нужных для этого способностей. Не научился он за свои тридцать семь лет, не хватало времени. Да с Натальей надо было и разговаривать как-то по-иному, не так, как со всеми.
«С Натальей нельзя пустозвонить,— думал Казимир.— С нею нельзя вести легкий, бессодержательный, светский разговор. С Натальей надо говорить так, чтобы она всего тебя поняла, все, без утайки, ей нужно сказать сразу».
Что собирался сказать Наталье Казимир, он и сам не знал. Но он чувствовал, что ему нужно, чтобы она была рядом, чтобы он мог всего себя раскрыть ей. Надо, чтобы она знала, что у него в Бобруйске во время войны погибла вся семья. Именно потому ему сейчас, больше чем когда бы то ни было, хочется, чтобы кто-то был рядом, чтобы не угнетала так звериная тоска одиночества. Надо, чтобы кто-то знал об этом. Казимир понимал, что этим «кто-то» может быть только Наталья. Больше никого он не пустит в свое сердце.
Он часто засиживался на службе. Здесь он мог спокойно подумать и о работе, и о своей жизни. И однажды в такой поздний час встретился с Натальей.
Как это почти всегда бывает, после болезни организм жадно хватается за жизнь. Не заметила Наталья, как у нее снова округлились и бедра, и плечи, на лице появилась та же матовая свежесть загара, оживилась улыбка, засветились глаза... Так же свободно, как прежде, побежали по волосам едва заметные мягкие волны.
У проходной Наталья с кем-то разговорилась, повернулась было идти и столкнулась с Казимиром.
— Простите, чуть не сбила вас с ног,— удивленно блеснула она глазами и смутилась от своих слов.
«Вот и удобный случай пошутить, завязать разговор и вместе пойти»,— подумал Казимир.
— В жизни очень хочется, чтобы кто-нибудь сбил если не с ног, то хотя бы с панталыку,— сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122