Больше права не имею.
— Неужто так спешишь? Ты погляди, дети ведь с тебя глаз не сводят. Они же заждались тебя.
Владислав поднимает голову: правда — как радостно! Все же собрались ради него. Ты говоришь — дети... Разве ж это дети, сестра? Рабочий народ! Ну вот, сидит рядом самый младший, Петруеь. Весь налитой: что лицо, что плечи, что руки, на груди даже сорочка не сходится — крепкий парень, тракторист. Рядом с ним Виктор, рослый, плечистый мужчина с вихрастым чубом, синими глазами и с колодками наград на военной, для больших праздников сбереженной гимнастерке — бригадир тракторной бригады. По другую сторону Станиславы — тетка Христина: она то наклонится, чтоб шепнуть что-то, то выпрямится и звонко смеется. А на дальнем конце стола, против Владислава,— Зина, жена Виктора, звеньевая по льну. Полная и румяная, спокойно и величаво сидит она, держа на руках младенца того святого возраста, когда хватает в качестве наряда одной распашонки. Вся ее фигура исполнена достоинства и какой-то сокровенной, необъяснимой красоты, быть может дарованной ей материнством. Она вынимает грудь, и малышка уже чмокает губами, ищет ее, а найдя, закрывает глаза и довольно месит и месит ручками. Зина сидит как царица и даже на Людочку смотрит сверху, не наклоняя головы.
— У тебя золотые кадры, Аксеня,— говорит Владислав и с умилением смотрит на застолье.
— Не жалуюсь, Владысь,— счастливо улыбается Аксеня.— Может, и не знаете: Зина же у нас герой и орден и медаль имеет. А Виктор — депутат, аж на область.
— Не слишком ли вы хвалитесь, мама? — услышав разговор, неожиданным баском говорит Виктор и поправляет гимнастерку, разгладив ее пальцами под ремнем.
— За твою державу, Аксеня! — провозглашает Владислав, указывая рукой на застолье.— Выпьем!
Чарки поднимаются над столом. Руки уже не так послушны, чтоб чокнуться уверенно, и капли, поблескивая, падают на стол, на закуски.
— А теперь песню! — говорит Станислава.
Тетка Христина, не дожидаясь, чтоб кто-нибудь другой начал, высоким, звенящим голосом затягивает «Зеленый дубочек». Дружно подхватывают голоса вторую половину куплета:
Владислав закусывает, покачивая головой в такт песне. Петрусь морщится больше всех и чарки не допивает. Он хочет достать хоть маленький кружок чудодейственного прохладного огурчика, но кружок все соскальзывает с вилки.
«Хоть бы не опьянеть,— думает про себя Петрусь,— а то дядька Владысь еще вообразит невесть что... Я сейчас поговорю-таки с ним, сейчас скажу. Эх, если б он только согласился! Могли бы вместе и поехать»,— раздумывает Петрусь. Он хочет стать таким, как дядя Владысь, и быть вместе с дядей Владысем теперь его самая большая мечта. Он отодвигает недопитую рюмку, чтоб случайно не опрокинуть, и поближе подсаживается к дяде Владысю. Но тут же, оттирая Петруся, тянется к дяде чуб Виктора.
— ...Мы уже пробовали и так и этак, и ничего у нас не получается. Видно, я что-то не до конца продумал, дядька Владысь.
— Проверим, Виктор,— говорит Владислав.
К самоходному комбайну Виктор придумал приспособление, чтоб собирать колосья, остающиеся на стерне, но выходит не очень чисто. Это приспособление не дает Виктору покоя, и он говорит о нем с дядей Владысем с самого начала, просит его помочь.
— Проверим. Сделаем чертеж, рассчитаем, не волнуйся,— говорит дядя Владысь.— Потому что мысль у тебя ценная, Виктор. О, если это получится...
— Вот я и говорю...
— Оставь, Виктор, пусти, дай же мне поговорить хоть минутку! Вот привязался,— отстраняет рукой чуприну Виктора Петрусь.
Пераплыву рэчку, Сяду на брусочку,—тонко выводит тетка Христина.
Чуб у Виктора разлохматился, лезет на лоб. Но он упорно нависает над Петрусем, оттесняя его от стола.
— Виктор, погоди! — просит Петрусь.— Ну, минутку помолчи, дай мне поговорить... Дядька Владысь,— начинает он, уже отодвинув Виктора.— Я вас очень прошу — возьмите меня с собой.
— Как это? — смотрит на него Владислав, пережевывая кусочек полендвицы.
— Ну, с собой, на целину.
— Погоди, погоди! — говорит Владислав и перестает жевать.
— Когда ехали от нас на целину, так меня не было дома, был в Любани на курсах механизаторов,— объясняет Петрусь.
— Ну?
Петрусь совсем близко наклоняется к уху дяди Владыся, потому что стоит шум, а громко говорить он не хочет. Ему хорошо видна и бритая дядина щека, и висок с мелкими искорками седины, и розовые, легко проведенные морщинки на шее, и волосы на ухе, и кажется Петрусю, что так может быть только у дяди Владыся и что дяде Владысю это очень к лицу.
— Дядечка Владысь, я очень вас прошу... Мне так хочется,— шепчет Петрусь.
— А что скажет мама? — спрашивает Владислав и снова начинает жевать полендвицу.
— То же, что и вы. Лишь бы вы захотели.
— А директор совхоза?
Чуб Виктора опять тянется к дяде Владысю, но Петрусь отодвигает брата плечом. Он шепотом повторяет дяде Владысю все ту же просьбу:
— Если бы вы сами сказали директору совхоза, что это очень нужно...
— Гм... Здорово ты, Петрусь, надумал,— говорит Владислав.— Что ж, можно попытаться... Мне это самому очень нравится, Петрусь.
— Ой, как хорошо было бы, дядечка! — только и может сказать Петрусь.
— Аксеня! — подзывает Владислав сестру.— Петрусь хочет ехать вместе с нами, ты слышала?
— Мамочка, вы только...
— И забирай ты его, Владыська,— видно, давно уже зная о мечте сына, говорит Аксеня.— Он же мне жизни не дает. А при тебе, я знаю, он человеком станет. Но отпустят ли его?
— Отпустят! Только пускай дядька Владысь сам скажет.
Не заметили, кто налил чарки, но Аксеня просит выпить.
Снова над столом поднимаются руки, и не попадают рюмка в рюмку, и капли, поблескивая, падают на стол.
— Подождите,— кричит тетка Христина,— подождите! Выпьем, но с одним условием: пусть Владысь споет песню.
— Правильно!
Владислав подымается и протягивает над столом руку. Конечно, он споет. Свою любимую. Только — черт! — как же она начинается? Скажи на милость, забыл.
— Постойте, ну как же это? Ну — партизанские сестры...
— «Ой, березы да сосны»! — подсказывает Петрусь.
— Вот-вот! — Владислав, все так же вытянув руку, как бы собираясь дирижировать, затягивает чуть хрипловато и низко:
Ой, бярозы ды сосны, Партызанск1я сёстры, Ой, шум л 1вы ты лее малады!
Все сидящие за столом смотрят на Владислава и молчат, как бы оценивая: ладно ли начата песня? Владислав выдержал паузу, и, когда так же низко и хрипловато запел опять, сразу же подхватили остальные голоса:
Только сэрцам пачую Вашу песню лясную Ды успомню былыя гады.
Широко, могуче поплыла песня. Но в песне выделяются два голоса — Петруся и Виктора. Видно, что братья пели эту песню не раз. И как только в нее вступили Петрусь с Виктором, стало ясно, что никому больше петь не нужно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
— Неужто так спешишь? Ты погляди, дети ведь с тебя глаз не сводят. Они же заждались тебя.
Владислав поднимает голову: правда — как радостно! Все же собрались ради него. Ты говоришь — дети... Разве ж это дети, сестра? Рабочий народ! Ну вот, сидит рядом самый младший, Петруеь. Весь налитой: что лицо, что плечи, что руки, на груди даже сорочка не сходится — крепкий парень, тракторист. Рядом с ним Виктор, рослый, плечистый мужчина с вихрастым чубом, синими глазами и с колодками наград на военной, для больших праздников сбереженной гимнастерке — бригадир тракторной бригады. По другую сторону Станиславы — тетка Христина: она то наклонится, чтоб шепнуть что-то, то выпрямится и звонко смеется. А на дальнем конце стола, против Владислава,— Зина, жена Виктора, звеньевая по льну. Полная и румяная, спокойно и величаво сидит она, держа на руках младенца того святого возраста, когда хватает в качестве наряда одной распашонки. Вся ее фигура исполнена достоинства и какой-то сокровенной, необъяснимой красоты, быть может дарованной ей материнством. Она вынимает грудь, и малышка уже чмокает губами, ищет ее, а найдя, закрывает глаза и довольно месит и месит ручками. Зина сидит как царица и даже на Людочку смотрит сверху, не наклоняя головы.
— У тебя золотые кадры, Аксеня,— говорит Владислав и с умилением смотрит на застолье.
— Не жалуюсь, Владысь,— счастливо улыбается Аксеня.— Может, и не знаете: Зина же у нас герой и орден и медаль имеет. А Виктор — депутат, аж на область.
— Не слишком ли вы хвалитесь, мама? — услышав разговор, неожиданным баском говорит Виктор и поправляет гимнастерку, разгладив ее пальцами под ремнем.
— За твою державу, Аксеня! — провозглашает Владислав, указывая рукой на застолье.— Выпьем!
Чарки поднимаются над столом. Руки уже не так послушны, чтоб чокнуться уверенно, и капли, поблескивая, падают на стол, на закуски.
— А теперь песню! — говорит Станислава.
Тетка Христина, не дожидаясь, чтоб кто-нибудь другой начал, высоким, звенящим голосом затягивает «Зеленый дубочек». Дружно подхватывают голоса вторую половину куплета:
Владислав закусывает, покачивая головой в такт песне. Петрусь морщится больше всех и чарки не допивает. Он хочет достать хоть маленький кружок чудодейственного прохладного огурчика, но кружок все соскальзывает с вилки.
«Хоть бы не опьянеть,— думает про себя Петрусь,— а то дядька Владысь еще вообразит невесть что... Я сейчас поговорю-таки с ним, сейчас скажу. Эх, если б он только согласился! Могли бы вместе и поехать»,— раздумывает Петрусь. Он хочет стать таким, как дядя Владысь, и быть вместе с дядей Владысем теперь его самая большая мечта. Он отодвигает недопитую рюмку, чтоб случайно не опрокинуть, и поближе подсаживается к дяде Владысю. Но тут же, оттирая Петруся, тянется к дяде чуб Виктора.
— ...Мы уже пробовали и так и этак, и ничего у нас не получается. Видно, я что-то не до конца продумал, дядька Владысь.
— Проверим, Виктор,— говорит Владислав.
К самоходному комбайну Виктор придумал приспособление, чтоб собирать колосья, остающиеся на стерне, но выходит не очень чисто. Это приспособление не дает Виктору покоя, и он говорит о нем с дядей Владысем с самого начала, просит его помочь.
— Проверим. Сделаем чертеж, рассчитаем, не волнуйся,— говорит дядя Владысь.— Потому что мысль у тебя ценная, Виктор. О, если это получится...
— Вот я и говорю...
— Оставь, Виктор, пусти, дай же мне поговорить хоть минутку! Вот привязался,— отстраняет рукой чуприну Виктора Петрусь.
Пераплыву рэчку, Сяду на брусочку,—тонко выводит тетка Христина.
Чуб у Виктора разлохматился, лезет на лоб. Но он упорно нависает над Петрусем, оттесняя его от стола.
— Виктор, погоди! — просит Петрусь.— Ну, минутку помолчи, дай мне поговорить... Дядька Владысь,— начинает он, уже отодвинув Виктора.— Я вас очень прошу — возьмите меня с собой.
— Как это? — смотрит на него Владислав, пережевывая кусочек полендвицы.
— Ну, с собой, на целину.
— Погоди, погоди! — говорит Владислав и перестает жевать.
— Когда ехали от нас на целину, так меня не было дома, был в Любани на курсах механизаторов,— объясняет Петрусь.
— Ну?
Петрусь совсем близко наклоняется к уху дяди Владыся, потому что стоит шум, а громко говорить он не хочет. Ему хорошо видна и бритая дядина щека, и висок с мелкими искорками седины, и розовые, легко проведенные морщинки на шее, и волосы на ухе, и кажется Петрусю, что так может быть только у дяди Владыся и что дяде Владысю это очень к лицу.
— Дядечка Владысь, я очень вас прошу... Мне так хочется,— шепчет Петрусь.
— А что скажет мама? — спрашивает Владислав и снова начинает жевать полендвицу.
— То же, что и вы. Лишь бы вы захотели.
— А директор совхоза?
Чуб Виктора опять тянется к дяде Владысю, но Петрусь отодвигает брата плечом. Он шепотом повторяет дяде Владысю все ту же просьбу:
— Если бы вы сами сказали директору совхоза, что это очень нужно...
— Гм... Здорово ты, Петрусь, надумал,— говорит Владислав.— Что ж, можно попытаться... Мне это самому очень нравится, Петрусь.
— Ой, как хорошо было бы, дядечка! — только и может сказать Петрусь.
— Аксеня! — подзывает Владислав сестру.— Петрусь хочет ехать вместе с нами, ты слышала?
— Мамочка, вы только...
— И забирай ты его, Владыська,— видно, давно уже зная о мечте сына, говорит Аксеня.— Он же мне жизни не дает. А при тебе, я знаю, он человеком станет. Но отпустят ли его?
— Отпустят! Только пускай дядька Владысь сам скажет.
Не заметили, кто налил чарки, но Аксеня просит выпить.
Снова над столом поднимаются руки, и не попадают рюмка в рюмку, и капли, поблескивая, падают на стол.
— Подождите,— кричит тетка Христина,— подождите! Выпьем, но с одним условием: пусть Владысь споет песню.
— Правильно!
Владислав подымается и протягивает над столом руку. Конечно, он споет. Свою любимую. Только — черт! — как же она начинается? Скажи на милость, забыл.
— Постойте, ну как же это? Ну — партизанские сестры...
— «Ой, березы да сосны»! — подсказывает Петрусь.
— Вот-вот! — Владислав, все так же вытянув руку, как бы собираясь дирижировать, затягивает чуть хрипловато и низко:
Ой, бярозы ды сосны, Партызанск1я сёстры, Ой, шум л 1вы ты лее малады!
Все сидящие за столом смотрят на Владислава и молчат, как бы оценивая: ладно ли начата песня? Владислав выдержал паузу, и, когда так же низко и хрипловато запел опять, сразу же подхватили остальные голоса:
Только сэрцам пачую Вашу песню лясную Ды успомню былыя гады.
Широко, могуче поплыла песня. Но в песне выделяются два голоса — Петруся и Виктора. Видно, что братья пели эту песню не раз. И как только в нее вступили Петрусь с Виктором, стало ясно, что никому больше петь не нужно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122