Брат даже не проснулся, когда мы несли его в подвал. Бомбы рвались все ближе и ближе. От столба отвалился кусок штукатурки, стены, к которым мы буквально прилипли, заходили ходуном. Старый господин Пич еще постоял у подъезда и видел, как падали зажигательные бомбы.
— Пришел наш черед,— прошептал он, торопливо входя в подвал.
У его жены случился сердечный приступ, она упала со стула, жадно глотая воздух. Мать сунула брата мне на руки и побежала в квартиру за забытой аптечкой. А вокруг грохотали бомбы.
— Стекло в балконной двери вылетело,— сказала она, отсчитывая в ложку капли, влила их в рот фрау Пич и спросила: — Ну что, лучше?
А когда потух свет, она обняла одной рукой меня, а другой брата и проговорила:
— Это ерунда, пустяки, просто короткое замыкание или обрыв сети, кабель полетел. Слышите, там почти все стихло.
По вагону гулял ветер, словно все окна и двери были распахнуты. Отцу это как будто бы ничуть не мешало. Он
1 Здесь и далее в повести имеется в виду англо-американская бомбардировка Дрездена, осуществленная 13—14 февраля 1945 года с целью «продемонстрировать мощь» англо-американских вооруженных сил. За три налета на город, не имевший военного значения, погибло свыше 135 тысяч человек, было разрушено более 35 тысяч зданий.
расстегнул верхние пуговицы тужурки, достал из внутреннего кармана очки и, надев их, повернулся ко мне.
— Стало быть, таким ты меня совсем не знаешь? — И опять улыбнулся.
После возвращения из плена отец стал носить очки, правда, и на службе надевал их нечасто, а уж дома и вовсе в редких случаях, когда читал газету. У меня сложилось тогда впечатление, что он воображает, будто очки придают ему солидности. А может, прятался за стеклами, оттого что потерял уверенность в себе? Теперь он, похоже, чувствовал себя беспомощным и передо мной. Пожал плечами, постучал по своей сумке, но тем и ограничился, больше денег за проезд не требовал. Отец отдалился от всего, что раньше было ему близко и дорого. Казалось только, он любой ценой желает сохранить свое место в трамвае и в моей памяти.
— Да нет, отлично знаю,— возразил я, лишь бы сказать что-нибудь утешительное.
Внешние перемены в нем, на мой взгляд, были минимальны. Правда, стекла очков стали гораздо толще, значит, это уже не баловство, а необходимость, без них он не смог бы работать. Возможно, все это плод моего воображения, но мне почудилось, будто он изо всех сил старается доказать собственную незаменимость. Иначе с какой стати он вдруг вскочил, ринулся на заднюю площадку, засвистел в свисток и, лихо развернувшись на подножке, выкрикнул остановку, хотя кругом в помине не было ни одного пассажира. Запыхавшись, он вернулся на свое место и принялся взахлеб рассказывать, что служит уже «целую вечность», что персонала который год не хватает и ему приходится по нескольку раз в неделю замещать других, молодых, которые эту работу, очевидно, ни в грош не ставят.
— Это выше моего разумения,— проговорил он, подмигнув мне сквозь толстые стекла очков, исказивших улыбку.— Хотя зря я во всем доискиваюсь смысла. Как по-твоему, заменят нас автоматы?
Когда мы после налета протиснулись меж взрослых к двери и замерли на пороге, не решаясь выйти на улицу, небо над городом было огненно-красным, точно от невиданного кровавого заката. Хотя и школа напротив, и голые кусты в школьном саду, и наш дом остались невредимы, но всему этому, казалось, угрожал огненный смерч, который неудержимо бушевал в Старом городе. Из-за
школьной крыши валил черный дым и летели хлопья сажи — дождь пепла, покрывавший нашу одежду, лица, руки. Горячий ветер шевелил у наших ног ленты серпантина и конфетти. Вольфганг нагнулся подобрать перо из индейского убора и спросил:
— Это ты потерял?
На нем был маскарадный костюм: трапперские штаны с бахромой, только вместо деревянного ружья на плече висел противогаз, к которому его мать, когда началась бомбежка, привернула фильтрующую коробку. Взрывы слышались еще и теперь, следовали один за другим, то далеко, то совсем рядом.
— Бомбы замедленного действия,— сказал господин Пич и отступил подальше от двери вместе со своей женой, которая, дрожа всем телом, цеплялась за его локоть.
— Этому конца не будет,— стонала она,— во всяком случае, ничего хорошего нас не ждет. Но противогаз я ни за что не надену — все равно задохнусь в нем.
Лишь моя мать оставалась спокойной. В руке она держала стеариновую свечу и теперь зажгла ее, так как электричества больше не было.
— Погасите свет! — завопил кто-то из соседнего дома.— Затемнение! Бомбу на башку захотели?!
Никто на это не обратил внимания. Отблески пожара, охватившего город, скользили по испуганным лицам.
— Пошли!—скомандовала нам мать. Брат только сейчас проснулся от громового взрыва, схватил перо и попытался засунуть его в вихры, размазывая по лбу пепел.
— Да брось ты! — прикрикнул я, потому что выглядел он ужасно нелепо.— Дай сюда перо, тебе спать пора!
В нашей комнате над диваном висела картина, на которой мужчины и женщины в туниках перетаскивали с помощью примитивных блоков камни и колонны для храма, сооружаемого на опушке рощи из пальм и кипарисов. Гравюра была старинная, оправленная в золоченую рамку, но никто в доме не знал, кто, собственно, ее автор. Отец наткнулся на нее на чердаке, когда расчищал его от хлама, заодно освободил и находку от толстого слоя пыли. Под стеклом пыль и пятна на гравюре остались, поэтому ни фамилию художника, ни название прочитать было невозможно до тех пор, пока тринадцатого февраля одновременно не лопнули стекла на картине и в балконной двери.
— Смотри-ка! — изумилась мать, уложив брата на диван.— Теперь все можно разглядеть.
При свете свечи я с удивлением увидал, как тяжко трудились люди на гравюре: ломали камень, обрабатывали блоки и колонны, перетаскивали их с помощью катков и рычагов, сотни тружеников тянули за канат, чтоб возвести одну-единственную арку, работали в поте лица, а под пыльным стеклом все это казалось чуть ли не идиллией.
Внизу было написано: «Расцвет Эллады. Рисовано Шинкелем». А что я вообще знаю об этом? —подумалось мне. И как же мал наш дом, ведь потому-то мы и дрожим за него, только бы он выстоял. В эту минуту второй раз за ночь завыли сирены.
— Возьми свечку и Ахима! — крикнула мать, хватая два чемодана и две сумки, больше ей было не унести.— Затемнением пусть занимается противовоздушная оборона, а лучше сразу накрыть город саваном. Ну а нам с вами забиться бы сейчас куда-нибудь подальше в лес!
В школе старый учитель Кнёрншильд однажды показывал нам яркие картинки, на которых херуск Герман со своими кимврами и тевтонами, копьями и боевыми топорами, лошадьми в тяжелых латах и с рогатыми шлемами, панцирями, щитами и мечами одержал в Тевтобургском лесу победу над римлянами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Пришел наш черед,— прошептал он, торопливо входя в подвал.
У его жены случился сердечный приступ, она упала со стула, жадно глотая воздух. Мать сунула брата мне на руки и побежала в квартиру за забытой аптечкой. А вокруг грохотали бомбы.
— Стекло в балконной двери вылетело,— сказала она, отсчитывая в ложку капли, влила их в рот фрау Пич и спросила: — Ну что, лучше?
А когда потух свет, она обняла одной рукой меня, а другой брата и проговорила:
— Это ерунда, пустяки, просто короткое замыкание или обрыв сети, кабель полетел. Слышите, там почти все стихло.
По вагону гулял ветер, словно все окна и двери были распахнуты. Отцу это как будто бы ничуть не мешало. Он
1 Здесь и далее в повести имеется в виду англо-американская бомбардировка Дрездена, осуществленная 13—14 февраля 1945 года с целью «продемонстрировать мощь» англо-американских вооруженных сил. За три налета на город, не имевший военного значения, погибло свыше 135 тысяч человек, было разрушено более 35 тысяч зданий.
расстегнул верхние пуговицы тужурки, достал из внутреннего кармана очки и, надев их, повернулся ко мне.
— Стало быть, таким ты меня совсем не знаешь? — И опять улыбнулся.
После возвращения из плена отец стал носить очки, правда, и на службе надевал их нечасто, а уж дома и вовсе в редких случаях, когда читал газету. У меня сложилось тогда впечатление, что он воображает, будто очки придают ему солидности. А может, прятался за стеклами, оттого что потерял уверенность в себе? Теперь он, похоже, чувствовал себя беспомощным и передо мной. Пожал плечами, постучал по своей сумке, но тем и ограничился, больше денег за проезд не требовал. Отец отдалился от всего, что раньше было ему близко и дорого. Казалось только, он любой ценой желает сохранить свое место в трамвае и в моей памяти.
— Да нет, отлично знаю,— возразил я, лишь бы сказать что-нибудь утешительное.
Внешние перемены в нем, на мой взгляд, были минимальны. Правда, стекла очков стали гораздо толще, значит, это уже не баловство, а необходимость, без них он не смог бы работать. Возможно, все это плод моего воображения, но мне почудилось, будто он изо всех сил старается доказать собственную незаменимость. Иначе с какой стати он вдруг вскочил, ринулся на заднюю площадку, засвистел в свисток и, лихо развернувшись на подножке, выкрикнул остановку, хотя кругом в помине не было ни одного пассажира. Запыхавшись, он вернулся на свое место и принялся взахлеб рассказывать, что служит уже «целую вечность», что персонала который год не хватает и ему приходится по нескольку раз в неделю замещать других, молодых, которые эту работу, очевидно, ни в грош не ставят.
— Это выше моего разумения,— проговорил он, подмигнув мне сквозь толстые стекла очков, исказивших улыбку.— Хотя зря я во всем доискиваюсь смысла. Как по-твоему, заменят нас автоматы?
Когда мы после налета протиснулись меж взрослых к двери и замерли на пороге, не решаясь выйти на улицу, небо над городом было огненно-красным, точно от невиданного кровавого заката. Хотя и школа напротив, и голые кусты в школьном саду, и наш дом остались невредимы, но всему этому, казалось, угрожал огненный смерч, который неудержимо бушевал в Старом городе. Из-за
школьной крыши валил черный дым и летели хлопья сажи — дождь пепла, покрывавший нашу одежду, лица, руки. Горячий ветер шевелил у наших ног ленты серпантина и конфетти. Вольфганг нагнулся подобрать перо из индейского убора и спросил:
— Это ты потерял?
На нем был маскарадный костюм: трапперские штаны с бахромой, только вместо деревянного ружья на плече висел противогаз, к которому его мать, когда началась бомбежка, привернула фильтрующую коробку. Взрывы слышались еще и теперь, следовали один за другим, то далеко, то совсем рядом.
— Бомбы замедленного действия,— сказал господин Пич и отступил подальше от двери вместе со своей женой, которая, дрожа всем телом, цеплялась за его локоть.
— Этому конца не будет,— стонала она,— во всяком случае, ничего хорошего нас не ждет. Но противогаз я ни за что не надену — все равно задохнусь в нем.
Лишь моя мать оставалась спокойной. В руке она держала стеариновую свечу и теперь зажгла ее, так как электричества больше не было.
— Погасите свет! — завопил кто-то из соседнего дома.— Затемнение! Бомбу на башку захотели?!
Никто на это не обратил внимания. Отблески пожара, охватившего город, скользили по испуганным лицам.
— Пошли!—скомандовала нам мать. Брат только сейчас проснулся от громового взрыва, схватил перо и попытался засунуть его в вихры, размазывая по лбу пепел.
— Да брось ты! — прикрикнул я, потому что выглядел он ужасно нелепо.— Дай сюда перо, тебе спать пора!
В нашей комнате над диваном висела картина, на которой мужчины и женщины в туниках перетаскивали с помощью примитивных блоков камни и колонны для храма, сооружаемого на опушке рощи из пальм и кипарисов. Гравюра была старинная, оправленная в золоченую рамку, но никто в доме не знал, кто, собственно, ее автор. Отец наткнулся на нее на чердаке, когда расчищал его от хлама, заодно освободил и находку от толстого слоя пыли. Под стеклом пыль и пятна на гравюре остались, поэтому ни фамилию художника, ни название прочитать было невозможно до тех пор, пока тринадцатого февраля одновременно не лопнули стекла на картине и в балконной двери.
— Смотри-ка! — изумилась мать, уложив брата на диван.— Теперь все можно разглядеть.
При свете свечи я с удивлением увидал, как тяжко трудились люди на гравюре: ломали камень, обрабатывали блоки и колонны, перетаскивали их с помощью катков и рычагов, сотни тружеников тянули за канат, чтоб возвести одну-единственную арку, работали в поте лица, а под пыльным стеклом все это казалось чуть ли не идиллией.
Внизу было написано: «Расцвет Эллады. Рисовано Шинкелем». А что я вообще знаю об этом? —подумалось мне. И как же мал наш дом, ведь потому-то мы и дрожим за него, только бы он выстоял. В эту минуту второй раз за ночь завыли сирены.
— Возьми свечку и Ахима! — крикнула мать, хватая два чемодана и две сумки, больше ей было не унести.— Затемнением пусть занимается противовоздушная оборона, а лучше сразу накрыть город саваном. Ну а нам с вами забиться бы сейчас куда-нибудь подальше в лес!
В школе старый учитель Кнёрншильд однажды показывал нам яркие картинки, на которых херуск Герман со своими кимврами и тевтонами, копьями и боевыми топорами, лошадьми в тяжелых латах и с рогатыми шлемами, панцирями, щитами и мечами одержал в Тевтобургском лесу победу над римлянами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39