— Берите, берите, на всех хватит! — воскликнула она, оглядывая большой зал, где столы были сдвинуты, а блюда с мясом, овощами и картошкой уже подъедены дочиста. Вдруг она встала, подошла ко мне — я сидел за последним столом возле двери — и спросила, серьезно покачивая головой: — Ну, чего уставился? Небось думаешь, что ты очень умный, а мы тут в деревне совсем одичали? Нет чтоб поглядеть на нашу оранжерею! Ты хоть слыхал, что такое орхидея и как ее выращивают? Поди, и не представляешь, сколько тут всяких премудростей!
Инга потащила меня в теплицу к алым, точно восковым цветам, от жары она раскраснелась еще больше.
— Знал бы ты, какой от них доход, так еще сильней удивился бы.— Она указала влево и вправо на поле, где пока хватало места для новых теплиц.— Теперь ты веришь, что я счастлива?
Я кивнул, а она чмокнула меня в щеку и, хихикнув, шепнула:
— Может, я и вышла бы за тебя, не будь ты моим кузеном.
Фугаска, чья взрывная волна разбила нам балконную дверь, взорвалась тогда в кафе на углу Коперникус-штрассе, которое теперь отстроили заново, превратив в ресторан с коммерческими ценами. Наш дом, школа и богадельня практически не пострадали от налетов, несколько щелей в стенах были заделаны и заштукатурены, разбитые двери и окна заменены. Все меньше становилось заколоченных досками разграбленных лавок, исчезали коленчатые трубы печурок, прокоптившие стены соседнего квартала, пока там не работало центральное отопление. В нашем дворе жильцы один за другим бросали свои огороды, заравнивали грядки, сносили сараи и крольчатники. Мало-помалу двор опять зарос травой. Кстати, жильцы остались те же, только нацистов отселили. Впрочем, иногда и они появлялись, потому что ютились и работали где-то поблизости,
— Приходится разбирать по кирпичику,— жалова лись они,— как будто мы сами разбомбили город.
Отец моего друга Вольфганга умер, а мать его незадолго до национализации вышла за фабричного бухгалтера.
— Из-за стекловаты все время вспыхивали скандалы, это и свело отца в могилу,— утверждал Вольфганг.— Теперь стекловата народное достояние, а опасна все так же. Один черт.
Уличный фонарь, как и прежде, освещал вечерами нашу комнату, где мы спорили до хрипоты, пока не приходил домой отец. Тогда только мать утихомиривала нас:
— Ну хватит! Либо молчите, либо убирайтесь за дверь!
В школьном саду цвели уцелевшие деревья; вновь посадили шиповник, розы и можжевельник, никто больше не шлялся по ночам с пилами и топорами, появилось даже несколько новых скамеек, где сидели влюбленные парочки. Наш пес спал в коридоре и не думал лаять, когда пьянчуги ломились в дверь или буянили в подъезде.
— У тебя, Михсль, не жизнь, а малина,— говорил отец, тормоша его и выводя на прогулку. Он позволял собаке бегать повсюду, на поводок не брал.— Держи ухо востро, лентяй! — предупреждал отец перед сном.— Хотя зачем? Караульщик нам больше не нужен. Слава богу!
Зигфрид Шерер, середнячок из нашего класса, появился однажды утром в синей рубашке с желтой нашивкой в виде солнца и раздал нам бланки заявлений о приеме в ССНМ.
— Советую подписать,— сказал он.— У нас рабочая гимназия, и это обязывает.
Но большинство порвали заявления, кое-кто написал «нет» по-русски и по-английски, а Сэр и Хорст Редер сказали:
— Хватит с нас гитлерюгенда, и вообще, с бухты-барахты рядиться в форму не станем.
Я был того же мнения и опубликовал в школьной газете протест против любых униформ, значков и шествий с фанфарами. «Мы, молодежь свободной Германии, наконец-то освободились-от муштры, и нам не нужен Союз свободной немецкой молодежи, не нужны новые марши»,— писал я. Статью я снабдил фотографиями из новых иллюстрированных журналов, цитатами из лекций наших учителей и стихотворений, направленных против войны, милитаризма и униформ, а еще обильно уснастил свое сочинение красными вопросительными знаками и украсил лозунгом: «Нет, без нас!»
— Думаешь, ты ужасно храбрый и хитрый,— заметил господин Фишер, спокойно читая газету, которую я повесил в коридоре.— Но кто дал тебе право говорить за других, за класс, за всю школу?
Меня поддержали только Сэр и Хорст Редер, они начали пререкаться с господином Фишером и пытались помешать ему снять листки со с гены.
— Идите по классам, вам еще учиться и учиться.— Господин Фишер локтем оттолкнул меня от газеты.— Кое-кто и впрямь не расстался еще с нацистской рубашкой!
Секунду мы смотрели друг другу в глаза, и я уже готов был вырвать у него газету, но он подошел ко мне вплотную и шепнул:
— Ой, парень, из-за такой ерунды копья ломать не стоит, рано или поздно ты это поймешь.
Отец уже которую неделю выдумывал всяческие отговорки, объясняя, почему он идет на службу так рано, а возвращается поздно и не имеет выходных. Мать это как будто бы и не трогало, у нее хватало забот с магазином. То и дело случались недостачи, продавщицы заболевали, беременели, обсчитывались или мошенничали. Одна из них — она работала на полставки — втихомолку таскала товар для себя и своих родственников и за короткий срок прикарманила больше сотни марок.
— Я ее застукала, но не подняла шума, теперь она выплатит все до гроша и станет моей лучшей помощницей,— рассказывала мать.
— Где отец? — спросил брат, вечерами постоянно бегавший с собакой на угол.
— Когда он дома, никто его не замечает,— сказал я. А мать даже головы не подняла от своих счетов,
когда в конце концов пришел отец и, заговорщицки улыбаясь, положил на стол коробку шоколадных конфет.
— Не желаете ли узнать, что тут кроется? — Он важно расхаживал по комнате, небрежно расстегнув форменную тужурку и сдвинув кондукторскую сумку за спину, как нечто ненужное.— Пустая, ни гроша не осталось, завтра я ее сдам,— объявил он и, ухмыляясь, показал нам свидетельство о том, что он сегодня успешно закончил курсы вагоновожатых.— Что, удивил я вас, а?! — радостно воскликнул он, обнимая мать, меня и Ахима.— Завтра после обеда от Трахенбергерплатц начнется мой рейс, и вы все поедете тоже, посмотрите, как я в кабине буду орудовать рукояткой!
На следующий день я после школы пошел н& Трахенбергерплатц. Брат нетерпеливо выскочил мне йавстре-чу, указал на депо, где уже стоял чистенький трамвай нового девятого маршрута и отец со служебными часами в руке смотрел на нас. Потом он влез в кабину и решительно тронулся в путь. Деловито и лихо вагоны проследовали через сортировку и Гроссенхайнерштрассе, приближаясь к остановке, где вместе с нами дожидались десяток-другой пассажиров и два кондуктора.
— Вот это точность! — восхитился Ахим, когда моторный вагон остановился возле нас.
Он протиснулся на переднюю площадку, втащив за собой и меня, и подергал отца за рукав, но отец, похоже, в сутолоке нас не заметил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39