До сих пор он еще не сумел вернуть деньги за спасение пианино, да и на одежду и хозяйство почти не давал.
— На будущий год мы все вместе поедем в отпуск,— сказал он, разумея под отпуском всего лишь поездки на трамвае в Пильниц, Нидерзедлиц или Крейша, неболь-
шие прогулки по лесу, собирание грибов и черники — ничего другого ему и в голову не приходило. Брат напялил кондукторскую фуражку, которая съехала ему на уши, подхватил сумку, сдвинул стулья наподобие трамвая, а мы с отцом должны были изображать пассажиров; в моих играх эту роль исполняли клоуны, медвежата и прочее.
— Внимание, сейчас мы вес пересядем на дирижабль!— крикнул Ахим, глядя в окно, на облака, куда ему очень хотелось подняться вместе с нами.
— Это еще зачем? — спросил отец. Он купил себе сигару и теперь раскуривал ее.— Я остаюсь здесь, на земле, в моем трамвае. Ведь цеппелин взрывоопасен,—пояснил он, с удовольствием пуская дым над стульями.— Дайте мне спокойно докурить, мальчики, я так рад.
Никто не мешал нам в этом ночном рейсе, никто не садился в вагон и не выходил, когда трамвай на мгновение останавливался. Секундная тишина — потом звенел звонок, и громыхающие колеса вновь несли нас по рельсам. Мне подумалось, что иногда отец так вот один ездил сквозь ночь, где-то на городской окраине, где в плохую погоду все выглядит вымершим. Последние дома оставались позади, уплывали вдаль уличные фонари и освещенные окна. Я пытался представить себе, чего не хватало отцу и что ему было нужно, когда в ту пору он приходил домой на десять-двенадцать часов. Несколько слов, улыбка, еда на столе, сон и часочек покоя в свете уличного фонаря у окна — хотел ли он большего? Жалованье он отдавал матери до последнего пфеннига, даже скудные чаевые, лишь изредка оставляя себе одну-две марки, чтоб купить пачку самых дешевых сигар. На день рождения мы тоже всегда дарили ему сигары. А что еще-то? «Мне ничего не нужно,— говорил он,— не ломайте себе голову». Он бы и сейчас так сказал, потому я и решил не спрашивать о его желаниях. Раньше мы действительно не ломали себе голову — ведь он так хотел. Казалось, он жил бок о бок с нами без желаний, без потребностей, без цели. А теперь?.. Когда мне захотелось прикурить сигарету, я заметил: отец небрежно и рассеянно затеребил газовую зажигалку. Кончик его указательного пальца был коричневый, значит, он курил больше прежнего, даже на службе в часы одиночества.
— удивляешься? — спросил он, поднося мне огонь.—• А на что мне еще надеяться? Думаешь, я тут сижу и дожидаюсь чуда?
В то время, когда отец после укладки рельсов опять стал кондуктором на шестом маршруте, я иногда из чистого озорства, опоздав в школу, позволял себе подшутить над господином Фишером.
— Извините, стрелку заклинило на Трахенбергер-платц, пришлось помочь отцу,— говорил я.
Господин Фишер, озадаченный веселым шушуканьем моих одноклассников, начинал комический допрос:
— Почему вы не поехали предыдущим трамваем?
— Откуда я мог знать, что стрелку заклинит? — отвечал я,
А он не отставал:
— Как это откуда? Ведь ее уже не первый раз заклинивает.
Мне было очень трудно сохранять серьезность, тем более что шушуканье вокруг переходило в громкий хохот.
— Теперь буду знать,— говорил я, покорно кивал и садился, понимая, что в следующий раз трамваю придется сойти с рельсов или поехать не в ту сторону. Недаром отец часто повторял:
— С трамваем всякое бывает, иногда он даже опрокинуться может, а вот чтоб перекувырнулся — такого еще не случалось! Так что бояться нечего, нечего!
Один раз на Вайсер-Хирш прицеп оторвался от моторного вагона и покатился вниз по склону Лёшвицберга. «Прошу сохранять спокойствие!» — крикнул отец. Он уже работал кондуктором и в последний момент сумел вскочить в катящийся назад вагон. Он сразу понял, что катастрофа неизбежна — разве что произойдет чудо. Он втащил с подножки в тамбур нескольких женщин, собиравшихся выпрыгнуть из мчащегося трамвая, рванул стоп-кран, но заметил, что его заклинило и скорость почти не уменьшилась. Пока он раздумывал, не лучше ли дать людям выпрыгнуть, а последним соскочить самому, вагон миновал оба поворота в ущелье, нерешительно покачался, но с рельсов не сошел и вновь ринулся под гору. Около Лесного дворца вагон, в котором люди кричали, судорожно цеплялись друг за друга или лежали на полу, задел медленно едущий грузовик: послышался скрежет. А в нескольких сотнях метров был уже виден следующий трамвай. «Внимание!» — крикнул отец, креп-
ко схватившись за поручень; столкновение казалось неизбежным. Но водитель того трамвая в последнюю секунду затормозил и быстро подал назад, а у подножия склона перед очередным поворотом так ловко состыковался с беспризорным вагоном, что всерьез никто не пострадал.
— С ума сойти, ну и человек! Такое самообладание! Ему нужно памятник поставить, настоящий герой! — восхищался отец, не уставая рассказывать об этом.— А ну как он потерял бы голову или не знал как действовать? — Отец закрывал глаза и сидел так, подергивая ртом.— Кто знает, смог бы кто другой сохранить спокойствие, смог бы я... Нет, просто не знаю.
Деревянную палатку у Шютценхофберга сломали и на ее месте поставили маленький коммерческий магазинчик, торговавший продуктами, овощами и фруктами. Все там было чин чином, даже решетка на витринном окне, хотя, кроме пакетов с сахаром, макаронами и мукой, выставлять ничего не разрешалось. Цены здесь были выше, чем в кооперативных магазинах, где товары отпускали только по карточкам. Иногда у матери появлялись клубничные торты, помидоры, огурцы, вишни и персики, каждый день — свежие сардельки и белые булочки, как до войны, но все так бессовестно дорого, что к вечеру многое оставалось нераспроданным.
— Мы столько лет об этом мечтали,— говорила мать, принося домой кусок торта или пакет с фруктами и пытаясь сбыть их соседям, как правило, тщетно.— Я почти весь заработок трачу на это, потому что не могу смотреть, как добро пропадает.
В магазине не было ни морозильной установки, ни холодильника, лишь изредка привозили несколько глыб льда, которые мать и ее продавщицы кололи и обкладывали осколками колбасу и фрукты. На овощи ничего не оставалось, и они портились, если торговля шла вяло. Однажды несколько ящиков огурцов и порея заплесневели, а в конце месяца вышла недостача — четыреста сорок марок, и руководство грозило судом.
— Такого быть не должно, вот у меня с деньгами всегда полный порядок,— с упреком заметил отец, когда мать попросила у него денег, чтобы выкрутиться из беды. Она снова и снова просматривала заказы, накладные, счета, сидела до поздней ночи и не обнаружила никаких ошибок кроме не зависящих от нее потерь. Я проснулся.
когда она х отца:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39