— Хорошо, пусть я буду хвастун. Ты поняла меня — и отлично!
— А ведь и впрямь она всем взяла — и красива, и богата, и за границей училась! Я на твоем месте перед ней на коленях стояла бы, а уж если она и вправду смотрела благосклонно...
Фан, у которого глаза налились кровью, грубо оборвал ее:
— Да, она действительно отвергла меня! На мое счастье нашлась ты и женила на себе всеми правдами и неправдами!
Жоуцзя до крови прокусила нижнюю губу и закричала с дрожью в голосе:
— Я была слепая! Слепая!
Вскоре выяснилось, что Жоуцзя не только ослепла, но и онемела — следующие несколько часов она не разговаривала с мужем и делала вид, что не замечает его. Хунцзянь и сам понимал, что переборщил, но не желал признать это вслух. Он вспомнил, что на следующий день ему надо было идти за билетами на пароход, но квитанция, которую вручил ему Синьмэй, куда-то запропастилась, а спрашивать о ней у жены не хотелось. Он рылся в чемоданах, шарил по карманам, пот лился с него подобно потоку Янцзы после дождей. Видя, как он то чешет взмокшую голову, то трет покрасневшие уши, Жоуцзя спросила, не квитанцию ли он ищет. В изумленном взоре Фана блеснул луч надежды:
— Как ты догадалась? Знаешь, где она лежит?
— Ты положил ее в карман белого костюма.
— Проклятье! Я же велел коридорному отдать его в чистку! Что же делать? Побегу, может быть, еще успею!
Жоуцзя потянулась за своей сумочкой:
— Отдаешь свои вещи в чистку, не проверяя. Хорошо, я догадалась заглянуть. В том кармане лежала еще порванная ассигнация...
— Спасибо, спасибо,— твердил благодарный Хунцзянь.
— С великим трудом заполучила такого муженька, приходится изо всех сил угождать,— сказала Жоуцзя. Глаза у нее немного покраснели.
Фан церемонно поклонился, сложив ладони перед грудью, и попросил прощения. Вслед за этим он объявил, что угощает жену мороженым, но та отказалась:
— Я не ребенок, нечего мне сладостями рот затыкать. А твоих слов «всеми правдами и неправдами» я не забуду до самой смерти!
Фан закрыл ей рот рукой и в конце концов уговорил пойти есть мороженое. Потягивая оранжад, Жоуцзя поинтересовалась, всегда ли Су Вэньвань одевалась так, как сейчас.
— Знаешь, с каждым годом все более ярко, люди уже, наверное, смеются. По-моему, у тебя больше вкуса.
Жоуцзя с улыбкой покачала головой, как будто хотела, но не могла поверить мужу, а тот продолжал:
— Ты слышала, что рассказывал Синьмэй? Куда девалась ее прежняя утонченность! За какой-то год
превратилась в вульгарную стяжательницу. И не поверишь, что она из интеллигентной семьи.
— А что, если она вовсе не менялась? Если ее отец был казнокрадом, он мог оставить в наследство дочери свои пороки. Выйдя замуж, она перестала притворяться и раскрыла свою подлинную натуру. По-моему, она не просто вульгарная, а низкая женщина. У нее есть муж, так она еще норовит подцепить Синьмэя. Вот тебе и девушка из хорошей семьи! От наложницы она, вот что. Некрасивая и бедная жена, вроде меня, может, конечно, надоесть, но никогда не опозорит мужа. А женился бы ты на такой, как Су,— чего доброго, воспитывал бы детей Чжао Синьмэя.
Фан понимал, что жена хватила уже через край, но все же поддакивал. Затоптав в грязь Вэньвань, молодожены вновь обрели мир и согласие.
Эта ссора прошла, как шумная летняя гроза. С этого времени супруги стали сдержанней, старались выбирать слова. В первый день плавания они вышли на палубу подышать вечерней прохладой.
— Кто бы мог подумать год назад, когда мы в первый раз садились на пароход, что возвращаться будем уже мужем и женой!
Вместо ответа Жоуцзя сжала мужу руку. Хунцзянь продолжал:
— Ну-ка признайся, что ты слышала тогда, на палубе, из нашего разговора с Синьмэем?
— Больно мне нужно было слушать ваши мужские разговоры, вечно вы одни и те же темы мусолите. А уж когда меня помянули, так и вовсе хотела бежать со страху...
— Почему же не убежала?
— Когда говорят обо мне, я вправе послушать.
— Мы, кажется, ничего плохого о тебе не говорили?
Жоуцзя бросила на него быстрый взгляд:
— Вот я и попалась на твою удочку, решила, что ты хороший человек. А ты, оказывается, из плохих самый плохой!
На сей раз Фан пожал руку жене. Она спросила, какое сегодня число, и, узнав, что второе августа, вздохнула:
— Через пять дней первая годовщина.
— Годовщина? Какая?
— Ну как ты мог забыть! — протянула она разочарованно.— Мы же познакомились утром седьмого августа в чайной, куда нас пригласил Синьмэй!
Хунцзянь устыдился больше, чем если бы забыл сразу день национального праздника и день «национального позора» 1, но не признался в этом:
— Как же, помню! Даже могу сказать, как ты была одета в тот день.
Жоуцзя смягчилась:
— Кажется, на мне было тогда белое платье с голубой полоской. А вот в чем был ты, я уже не помню. Но этот день мне запомнился. Это, видно, и называется «судьба»: два незнакомых раньше человека случайно встречаются и становятся все более близкими.
— Что значит «случайно»? — пустился в рассуждения Фан.— Вот, к примеру, мы никого не знаем на этом пароходе, и нам кажется, что все пассажиры собрались здесь случайно. Но если бы мы разобрались в их жизненных обстоятельствах и целях, то поняли бы, что сели они на этот пароход так же не случайно, как и мы. Когда ты крутишь ручку приемника, ты слышишь и обрывки пекинской оперы, и чтение новостей, и иностранное пение — словом, кажется, что в эфире царит хаос. Но остановись на одной радиостанции, и все услышанное тобой станет осмысленным. Так и мы — два незнакомых человека...
В это время Жоуцзя зевнула во весь рот. Хунцзянь, как, впрочем, и любой другой, не любил, когда в ответ на его слова люди зевают; за год преподавательской деятельности эта его неприязнь еще более обострилась. Он моментально замолк, однако Жоуцзя сказала:
— Я что-то утомилась, но ты продолжай, говори.
— Устала, так иди спать.
— Разговор шел о нас с тобой, а ты притянул всех пассажиров, чуть ли не все человечество... Зачем?
— С женщинами можно говорить только о них самих,— зло бросил Хунцзянь.— Ничто другое вас не интересует. Иди спать, а я еще посижу.
Жоуцзя ушла с гордо поднятой головой. Выкурив сигарету, Фан успокоился и начал понимать комизм ситуации: всего год преподавал, а не удержался, прочел жене целую лекцию. И когда успел приобрести такую привычку?! Стоит ли в таком случае удивляться, что Лу Цзысяо, педагог со стажем, писал своему «предмету» так, будто давал задание студенту? Но Жоуцзя тоже попробуй пойми: все время жаловалась, что он с другими разговорчив, а с нею молчит; стоило же ему разговориться, как она начала зевать. А он-то в письмах домой хвалил ее за деликатность!
Чем ближе был родной дом, тем меньше уверенности оставалось в душе Фана, не о таком возвращении мечтал он раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112