Попробуйте почитать Элиота, и вы увидите: в новейшей европейской поэзии что ни строка, то реминисценция, однако никто не говорит о плагиате. Верно я говорю, барышня Су?
Фан не на шутку рассердился:
— То-то весь ваш шедевр состоит из чужих кусков. Вам, профессионалам, это может быть и в привычку, а нам, профанам, впору звать полицию. Когда все едят чеснок и лук — это ничего, а придет свежий человек — сразу почувствует запах. Но вы, барышня Су, не расстраивайтесь. Все равно никто не станет дарить знакомой действительно оригинальное произведение. Все предпочитают дарить Будде чужие цветы. А если даритель — чиновник, можно быть уверенным, что его подарок нажит нечестным путем!
Произнося этот монолог, Фан отметил не без удивления, что Тан почти его не слушает.
— Терпеть не могу эти бесконечные придирки, словно в целом мире ты один умный человек,— сказала Су.
Фан посидел еще немного, беседа не клеилась, и он стал прощаться. Су его не удерживала. По дороге домой он ощущал беспокойство, сознавая, что обидел девушку. А этот Ван Эркай, конечно, один из ее поклонников. Но скоро мысль о завтрашнем визите к Тан вытеснила все прочие.
На следующий день Тан Сяофу приняла его в отцовском кабинете.
— Вы уже осознали, господин Фан, какую беду вчера на себя накликали?
— Кузина рассердилась на меня за то, что не похвалил стихи на веере?
— А вы знаете, кто их написал? — По широко открытым глазам гостя Тан видела, что он еще ничего не понял.— Никакой ни Ван Эркай, а сама кузина!
— Не обманывайте! Ведь на веере была приписка Ван Эркая: «Это старое стихотворение переписано в честь Вэньвань».
— Сейчас все объясню. Вак Эркай вел какие-то дела с дядей и к тому же был начальником Чжао. Он женат, но когда кузина вернулась из Франции, он стал увиваться за нею. Чжао от ревности даже похудел, хотя настоящий мужчина не должен показывать виду, не правда ли? Когда учреждение Вана эвакуировалось, он ради карьеры оставил сестру в покое. Но Чжао с ним не поехал — теперь вы знаете почему. Перед отъездом Ван подарил сестре веер, а на его ручке велел вырезать текст любимого ее стихотворения.
— Чинуша малограмотный, не мог выразиться понятнее! Теперь меня втравил в историю. Как же быть?
— Ну, вы так красноречивы, оправдаетесь без труда.
Польщенный, Фан все же поскромничал:
— Нет, на этот раз придется нелегко. Лучше я напишу ей письмо с извинениями.
— Я хотела бы поучиться у вас, как пишут подобные письма, может, когда-нибудь и мне пригодится!
— Что ж, если письмо подействует, я покажу вам черновик. Интересно, ругали меня после того, как я ушел?
— Поэт произнес целую речь, но кузина его не поддержала; наоборот, хвалила ваши познания в китайской литературе. Поэт тут же привел слова своего приятеля о том, что в наше время нельзя знать китайскую литературу, не изучив сначала западную. Раньше иностранные языки были необходимы только естественникам, а теперь и гуманитариям тоже... Кстати, этот его приятель скоро возвращается в Китай, и поэт хочет представить его кузине.
— Еще одно сокровище... У такого типа не может быть порядочных приятелей! Много ли смысла в его «шедевре» насчет адюльтера? Добро бы то была просто неудача — так нет же! Он гордится этой бессмыслицей, пытается нажить на ней капитал!
— Я по молодости лет не смею высказывать суждения. Но чтобы вы, учившийся в известном заграничном университете ничего не поняли... А может, он нас разыгрывал?
— Видите ли, теперь поучиться за границей — все равно что при императоре сдать экзамены. Тогда всякий, не сдавший на степень цзиньши чувствовал себя неудовлетворенным, даже если дослуживался до больших чинов. А сейчас можно избавиться от комплекса неполноценности, съездив за океан. Ребенок, переболев корью и скарлатиной, может расти спокойно — эти болезни ему больше не угрожают. Так и мы, учившиеся в чужих странах, ставшие докторами, приобрели иммунитет против дальнейшей погони за степенями. Теперь мы можем забыть об учебе, как ребенок забывает о перенесенной кори. А если кто, вроде этого поэта, носится с Кембриджем да Оксфордом — значит, ему нравится показывать людям свое покрытое сыпью лицо.
— Слушая вас, можно подумать, будто вы полны зависти к окончившим более престижные университеты.
Не найдя ответа, Фан лишь растерянно улыбнулся, но таким он, по-видимому, больше нравился Тан. Она продолжала:
— Вчера я очень удивилась, когда вы не опознали стихов сестры. Разве вы не слышали, что она пишет?
— Я подружился с вашей кузиной только на пароходе, до этого нам даже разговаривать не приходилось. Помните, она говорила, что в университете меня прозвали «градусником»? К тому же современные стихи меня не волнуют, даже если они принадлежат вашей кузине.
— Если бы она услышала эти слова...
— Послушайте, ваша кузина — женщина толковая и одаренная, но... как бы это сказать? Толковым и одаренным женщинам на роду написано вызывать страсть у глупцов. Сам не обладая ни знаниями, ни талантом, глупец поклоняется тому, в ком их находит, как нищий — богачу.
— Иными словами, людям ученым и даровитым, вроде господина Фана, нравятся неграмотные дурочки.
— Для женщины предпочтителен особый склад ума: легкий, изящный, как их движения. Ученость рядом с таким умом —тяжелый осадок, выпадающий на дно. Хвалить женщину за ученость — все равно что восхищаться букетом цветов лишь из-за его веса. Действительно умная женщина не должна утруждать себя наукой.
— А если ее привлекает докторская степень?
— Об этом могут думать лишь такие, как ваша кузина.
— Но ведь и для того, чтобы просто окончить университет, надо писать дипломную работу.
— Уверен, умной девушке на последнем курсе вполне пристало выкинуть что-нибудь такое, чтобы ей выдали диплом без защиты.
Тан недоверчиво покачала головой, но развивать эту тему не стала. К этому моменту все, что обычно говорится при первом визите, уже было сказано, а для интимной воркотни, когда не надоедает сто раз повторять одно и то же оснований не было. Приходилось взвешивать каждое слово, чтобы не выйти за положенные рамки.
— Что же вы молчите? — улыбнулась Тан.
Он улыбнулся в ответ:
— А вы?
— Возле нашего деревенского дома росло два столетних коричных дерева. Девочкой я любила слушать, как щебечут птицы на их ветвях, но порой они вдруг замолкали. Так бывает и у людей...
По дороге домой Фан сочинил в уме послание Су, рассудив при этом, что старый литературный язык с его краткостью и некоторой неопределенностью лучше поможет ему оправдать себя. После ужина он уселся было за письмо, но вскоре задумался — не слишком ли он заврался, и не зашла ли шутка слишком далеко. Лишь мысль о том, какое удовольствие получит от чтения Тан и как она оценит его труд, заставила его закончить послание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Фан не на шутку рассердился:
— То-то весь ваш шедевр состоит из чужих кусков. Вам, профессионалам, это может быть и в привычку, а нам, профанам, впору звать полицию. Когда все едят чеснок и лук — это ничего, а придет свежий человек — сразу почувствует запах. Но вы, барышня Су, не расстраивайтесь. Все равно никто не станет дарить знакомой действительно оригинальное произведение. Все предпочитают дарить Будде чужие цветы. А если даритель — чиновник, можно быть уверенным, что его подарок нажит нечестным путем!
Произнося этот монолог, Фан отметил не без удивления, что Тан почти его не слушает.
— Терпеть не могу эти бесконечные придирки, словно в целом мире ты один умный человек,— сказала Су.
Фан посидел еще немного, беседа не клеилась, и он стал прощаться. Су его не удерживала. По дороге домой он ощущал беспокойство, сознавая, что обидел девушку. А этот Ван Эркай, конечно, один из ее поклонников. Но скоро мысль о завтрашнем визите к Тан вытеснила все прочие.
На следующий день Тан Сяофу приняла его в отцовском кабинете.
— Вы уже осознали, господин Фан, какую беду вчера на себя накликали?
— Кузина рассердилась на меня за то, что не похвалил стихи на веере?
— А вы знаете, кто их написал? — По широко открытым глазам гостя Тан видела, что он еще ничего не понял.— Никакой ни Ван Эркай, а сама кузина!
— Не обманывайте! Ведь на веере была приписка Ван Эркая: «Это старое стихотворение переписано в честь Вэньвань».
— Сейчас все объясню. Вак Эркай вел какие-то дела с дядей и к тому же был начальником Чжао. Он женат, но когда кузина вернулась из Франции, он стал увиваться за нею. Чжао от ревности даже похудел, хотя настоящий мужчина не должен показывать виду, не правда ли? Когда учреждение Вана эвакуировалось, он ради карьеры оставил сестру в покое. Но Чжао с ним не поехал — теперь вы знаете почему. Перед отъездом Ван подарил сестре веер, а на его ручке велел вырезать текст любимого ее стихотворения.
— Чинуша малограмотный, не мог выразиться понятнее! Теперь меня втравил в историю. Как же быть?
— Ну, вы так красноречивы, оправдаетесь без труда.
Польщенный, Фан все же поскромничал:
— Нет, на этот раз придется нелегко. Лучше я напишу ей письмо с извинениями.
— Я хотела бы поучиться у вас, как пишут подобные письма, может, когда-нибудь и мне пригодится!
— Что ж, если письмо подействует, я покажу вам черновик. Интересно, ругали меня после того, как я ушел?
— Поэт произнес целую речь, но кузина его не поддержала; наоборот, хвалила ваши познания в китайской литературе. Поэт тут же привел слова своего приятеля о том, что в наше время нельзя знать китайскую литературу, не изучив сначала западную. Раньше иностранные языки были необходимы только естественникам, а теперь и гуманитариям тоже... Кстати, этот его приятель скоро возвращается в Китай, и поэт хочет представить его кузине.
— Еще одно сокровище... У такого типа не может быть порядочных приятелей! Много ли смысла в его «шедевре» насчет адюльтера? Добро бы то была просто неудача — так нет же! Он гордится этой бессмыслицей, пытается нажить на ней капитал!
— Я по молодости лет не смею высказывать суждения. Но чтобы вы, учившийся в известном заграничном университете ничего не поняли... А может, он нас разыгрывал?
— Видите ли, теперь поучиться за границей — все равно что при императоре сдать экзамены. Тогда всякий, не сдавший на степень цзиньши чувствовал себя неудовлетворенным, даже если дослуживался до больших чинов. А сейчас можно избавиться от комплекса неполноценности, съездив за океан. Ребенок, переболев корью и скарлатиной, может расти спокойно — эти болезни ему больше не угрожают. Так и мы, учившиеся в чужих странах, ставшие докторами, приобрели иммунитет против дальнейшей погони за степенями. Теперь мы можем забыть об учебе, как ребенок забывает о перенесенной кори. А если кто, вроде этого поэта, носится с Кембриджем да Оксфордом — значит, ему нравится показывать людям свое покрытое сыпью лицо.
— Слушая вас, можно подумать, будто вы полны зависти к окончившим более престижные университеты.
Не найдя ответа, Фан лишь растерянно улыбнулся, но таким он, по-видимому, больше нравился Тан. Она продолжала:
— Вчера я очень удивилась, когда вы не опознали стихов сестры. Разве вы не слышали, что она пишет?
— Я подружился с вашей кузиной только на пароходе, до этого нам даже разговаривать не приходилось. Помните, она говорила, что в университете меня прозвали «градусником»? К тому же современные стихи меня не волнуют, даже если они принадлежат вашей кузине.
— Если бы она услышала эти слова...
— Послушайте, ваша кузина — женщина толковая и одаренная, но... как бы это сказать? Толковым и одаренным женщинам на роду написано вызывать страсть у глупцов. Сам не обладая ни знаниями, ни талантом, глупец поклоняется тому, в ком их находит, как нищий — богачу.
— Иными словами, людям ученым и даровитым, вроде господина Фана, нравятся неграмотные дурочки.
— Для женщины предпочтителен особый склад ума: легкий, изящный, как их движения. Ученость рядом с таким умом —тяжелый осадок, выпадающий на дно. Хвалить женщину за ученость — все равно что восхищаться букетом цветов лишь из-за его веса. Действительно умная женщина не должна утруждать себя наукой.
— А если ее привлекает докторская степень?
— Об этом могут думать лишь такие, как ваша кузина.
— Но ведь и для того, чтобы просто окончить университет, надо писать дипломную работу.
— Уверен, умной девушке на последнем курсе вполне пристало выкинуть что-нибудь такое, чтобы ей выдали диплом без защиты.
Тан недоверчиво покачала головой, но развивать эту тему не стала. К этому моменту все, что обычно говорится при первом визите, уже было сказано, а для интимной воркотни, когда не надоедает сто раз повторять одно и то же оснований не было. Приходилось взвешивать каждое слово, чтобы не выйти за положенные рамки.
— Что же вы молчите? — улыбнулась Тан.
Он улыбнулся в ответ:
— А вы?
— Возле нашего деревенского дома росло два столетних коричных дерева. Девочкой я любила слушать, как щебечут птицы на их ветвях, но порой они вдруг замолкали. Так бывает и у людей...
По дороге домой Фан сочинил в уме послание Су, рассудив при этом, что старый литературный язык с его краткостью и некоторой неопределенностью лучше поможет ему оправдать себя. После ужина он уселся было за письмо, но вскоре задумался — не слишком ли он заврался, и не зашла ли шутка слишком далеко. Лишь мысль о том, какое удовольствие получит от чтения Тан и как она оценит его труд, заставила его закончить послание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112