Появление Чжао в новом костюме вызвало многочисленные замечания. Ли проворчал, что хорошо одеваться в таком захолустье — все равно что надеть парчовый халат на прогулку в полной темноте. Гу заявил, что не смеет даже стоять рядом с таким джентльменом и может лишь пожелать удачи в его миссии. Уходя, Чжао шутливо попросил Фана не оставлять своими заботами мисс Сунь. Фан увидел, что Сунь порозовела при этом, и почему-то припомнил, как он во Франции добавлял в воду несколько капель вина, чтобы скрыть свое неумение пить горячительные напитки. Капли красной жидкости окрашивали воду в цвет зари, и через несколько мгновений весь бокал становился розовым. Примерно то же, думалось ему, происходит и со щеками девушки, когда у нее появляется первый поклонник и она испытывает еще не пылкую любовь, а лишь неяркое, но теплое чувство.
Ли и Чжао вернулись через час с лишним: первый — нахмурившись, второй — с широкой ухмылкой. Начальник станции обещал оставить два билета на завтра и три на послезавтра. Договорились, что первыми в Цзиньхуа поедут Ли и Гу. За обедом Ли, подвыпив, рассказал, что произошло. Придя на станцию, он передал свою карточку. Через некоторое время суетливо выбежал начальник и бросился к Чжао, величая его «профессором Ли» или
«господин декан», на подлинного же Ли не обратил внимания. Выяснив у Чжао, что тот был редактором в Китайско-Американском агентстве печати, начальник станции заявил, что весьма ценит издания этого агентства, и попросил написать корреспонденцию обо всех недостатках, которые он заметит на станции — имея в виду, естественно, получить похвальную аттестацию. Чжао поспешил сказать, что позволил себе узурпировать имя господина Ли только в интересах общего дела.
Гу Эрцянь возмутился:
— Вот мелкие людишки! Только на одежду и смотрят! Слов нет, господин Чжао тоже уважаемый в обществе человек, но ведь господин Ли пострадал из-за того лишь, что у него нет хорошего костюма.
— Да есть у меня костюм,— обиделся Ли,— но я решил, что не стоит пачкать его в дороге.
— К тому же без карточки господина Ли никакой костюм не помог бы. Выпьем же за его здоровье! — окончательно разрядил атмосферу Чжао.
Утром провожали Гу и Ли. Последний больше всего волновался из-за своего сундука. Уже сидя в автобусе, он кричал остающимся, чтобы проследили за тем, как его сундук будут привязывать к крыше машины. Но носильщики заявили, что сегодня багажа слишком много, придется отправить сундук завтрашним рейсом. Сунь побежала сообщить об этом Ли, тот растерялся, не зная, как быть, но автобус в это время затрясся, запыхтел и тронулся с места. Ли что-то кричал, но Сунь уже ничего не могла расслышать.
Увидев, какой тяжкой для Ли и Гу была посадка в автобус, оставшаяся троица пришла на следующее утро пораньше. Носильщикам дали хорошие чаевые с тем, чтобы они погрузили весь тяжелый багаж (небольшие вещи остались в руках). Стоя в толпе отъезжающих, путники подбадривали друг друга, но когда появился первый автобус, стало ясно, что им в него не попасть. Пришел второй — и тут было то же самое. С неимоверными трудностями они протиснулись, однако, в заветную дверцу. А пассажиры, разгоряченные, нетерпеливые, все теснее набивались в автобус. Вежливые извинялись и просили подвинуться; рассудительные убеждали других не нервничать; критиканы бранили тех, кто застрял в дверях — мол, впереди свободно; грубияны орали: «У меня такой же билет! Ты что, весь автобус занять хочешь?»
В конце концов все пассажиры с билетами втиснулись в небольшие автобусы, оказавшиеся на удивление эластичными. От тесноты люди сплющивались, как сардины в банке,— с той разницей, что сардины уложены ровно, а пассажирам приходилось принимать самые причудливые позы, причем у некоторых ноги оказались почти под прямым углом к туловищу. Чжао удалось поставить свой чемодан вертикально между сиденьями и усесться на него. Бок о бок с ним на бамбуковой корзине восседала женщина с сигаретой во рту; Чжао обратился к ней с просьбой курить поосторожнее и не прожечь его костюм, на что получил суровую отповедь:
— Что, у меня глаз нет, что ли. Не бойся, не прожгу твои штаны, сам только не ткнись задницей в сигарету!
Ее земляки встретили реплику с явным одобрением. Тем временем Хунцзянь пробился поближе к месту водителя и сел на свой саквояж, а Сунь удалось пристроиться на длинной деревянной скамье — двое мужчин подвинулись и высвободили место, достаточное разве что для обезьяны, которой еще далеко до превращения в человека. Постепенно все успокоились и, как это бывает даже во время коротких путешествий, стали располагаться так, словно им предстояло провести здесь полжизни— читали, курили, ели, дремали. Водитель запаковал и пристроил личные вещи, занял свое место, и автобус тронулся.
Это был испытанный в бурях автобус, давно заслуживший пенсию, но из-за войны оставшийся в строю. В отличие от других механизмов эта машина за долгие годы выработала в себе непредсказуемый, переменчивый характер. Она вела себя то надменно, как сановная супруга, то капризно, как барышня, и не мужлану водителю было под силу справиться с ней. Она сперва кашляла, потом чихала, потом дернулась так, что пассажиры завопили. Сунь сползла со скамейки, Фан больно ударился обо что-то головой, а Чжао едва не лег на курившую женщину. Пройдя километров десять, машина решила передохнуть, вопреки всем стараниям шофера заставить ее двигаться дальше. Так повторялось раз пять, после чего она поняла, что ей предстоит сегодня не короткая прогулка, а длинное путешествие. Это ее так рассердило, что она вообще отказалась двигаться. Пришлось водителю сойти, покопаться в моторе, ублажить его порцией мутной воды; только тогда автобус, раскачиваясь, как пьяный, медленно пошел вперед.
Водитель и прежде не жалел в его адрес сильных выражений, но сейчас разразился бесконечными восклицаниями, смысл которых в конечном счете сводился к его желанию вступить в интимную связь с матерью и бабушкой автобуса. Ругательствам недоставало разнообразия, но им нельзя было отказать в выразительности. Сразу за водителем сидел служащий в форменной тужурке с дочерью лет пятнадцати. Девочка, несмотря на юный возраст, была раскрашена пестрее, чем радуга, чем солнечный свет в призме — не лицо, а клумба какая-то. Щеки ее были намазаны так густо, что пушинки подсохших белил при автобусной тряске отлетали и плясали в воздухе. Но и этот слой штукатурки не скрыл краски стыда на лице девочки. Она наклонилась и что-то прошептала отцу. Служащий обратился к водителю:
— Приятель, ты бы выражался покультурнее, здесь женщины!
Тот покраснел и хотел было энергично возразить, но служащего поддержал офицер, ехавший с женой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112