Надо будет послушать радио.
Ублаготворенный Хунцзянь возвращался домой пешком — он не умел говорить на гуандунском наречии и боялся, что рикша поймет его неправильно. Беседа с Синьмэем настроила его на самые разные размышления. Он думал, к примеру, о том, что когда человеку везет в жизни, как сейчас Синьмэю, он становится оживленным и интересным собеседником. Он же, Хунцзянь, постоянно терпит неудачи, но, не любя выслушивать чужие жалобы, сам старается поменьше жаловаться, а потому следил сегодня за каждым своим словом и чувствовал себя, как собака в наморднике... Война, по словам Чжао, будет разрастаться, а он принимает на себя заботы о семье, к тому же если приятель правильно угадал причину недомогания Сунь... Тут Фану стало неловко, и он начал думать о другом.
Видно, Синьмэю действительно нравится эта девушка, но вряд ли он влюблен без памяти, иначе не говорил бы о ней с таким юмором. Что, если он относится к невесте так же, как Фан к своей Сунь? Значит, для брака вовсе не нужно великой любви, достаточно того, что молодые люди не противны друг другу. Может быть, это от слишком большой разницы в возрасте? Но ведь с Тан Сяофу у него было иначе. Что же, значит, он израсходовал на Тан всю силу своих чувств. Вспомнив себя
в то время, он даже напугался — так не хотелось, чтобы снова повторилась когда-нибудь нервотрепка, лишающая человека сна, аппетита, интереса к работе, ни на минуту не оставляющая в покое. Но в ней, конечно, была своя радость... Фан вздохнул: за этот год он явно постарел душой, а сильная страсть — это недуг людей сильных духом, как апоплексический удар — удел людей тучных, полнокровных. Может статься, лет через десять — двадцать, когда его жизнь уже пойдет под уклон, он страстно влюбится еще раз. Когда старики влюбляются, их невозможно спасти, как загоревшийся старый деревянный дом. Нынешнее спокойное и ровное, не обременяющее душу чувство, пожалуй, лучше — во всяком случае, удобнее,— чем всякое другое. И верно, есть смысл поскорее покончить с брачными формальностями. Чжао утверждает, будто Сунь «приложила большие усилия». И прекрасно: значит, она сочла Фана достойным этих усилий, поэтому он должен относиться к ней еще лучше. А он бросил ее одну в номере! Он ускорил шаги и по дороге купил ей личжи и драконов глаз
Когда Фан вошел в номер, лампа в нем не горела, лишь из коридора проникало немного света. Полагая, что Жоуцзя уснула, он на цыпочках направился к столу, чтобы положить фрукты, но по дороге опрокинул стул, ушибив при этом колено. «Какой болван оставил его посреди комнаты!» — выругался он шепотом, забыв, что этим «болваном» был он сам.
Он подумал, что грохот разбудил Жоуцзя, но она не спала. После его ухода с Чжао недомогание и одиночество долго не давали ей покоя. Чувство обиды росло, как проценты на деньги, занятые у ростовщика. И Сунь уже с нетерпением ждала его прихода, чтобы расквитаться, слышала, как он открывал дверь, но не хотела заговорить первой. Падение стула чуть было не заставило ее рассмеяться и подобреть, но она поборола эту слабость. Теперь у нее было две возможности: или сказать, что она глаза проглядела, дожидаясь его возвращения, или пожаловаться, что он спугнул ее с большим трудом пришедший сон. Пока она думала, какой из вариантов прозвучит весомее, Фан, обеспокоенный ее неподвижностью, включил свет. Сунь уже больше часа лежала в темноте, и теперь свет ослепил ее. Она повернулась спиной к лампе и протяжно вздохнула. Фан успокоился, снял с себя мокрую от пота шелковую рубашку и промолвил с заботой в голосе:
— Извини, что разбудил. Хорошо спала? Тошнить перестало?
— Я едва-едва заснула, а ты устроил такой грохот. Сам оставил стул на проходе, а кого-то ругаешь!
Она говорила, лежа лицом к стене. Фан не расслышал и переспросил. Она перевернулась в постели:
— Я смертельно устала, громче говорить не в состоянии. Неужели тебе нисколько не жаль меня? (На самом деле она уже повысила голос на целый тон.) Ты как сидел на этом стуле посреди комнаты, так там его и оставил. Ну как же, Синьмэй явился за тобой, будто владыка ада прислал его по твою душу. Ты и помчался за ним, забыв обо всем на свете.
Слыша ее сердитый тон, Фан заговорил жалобно:
— Конечно, я был неловок, но сам же и пострадал — колено себе зашиб (этот ход не принес желаемых результатов). Бедная, ты так долго не могла заснуть? Хочешь свежие личжи — ты же, наверное, ничего не ела...
— Значит, ты сам отдаешь себе отчет в том, что долго не возвращался? Конечно, ты мог не приходить до утра — встреча со старым другом, еда, вино, веселье... А я хоть умри тут, в гостинице, кому до меня дело!
В ее голосе уже слышались рыдания, она снова отвернулась от него. Не зная, как быть, Фан присел на край кровати и попробовал ласково повернуть ее лицо к себе:
— Прости, я и вправду задержался. Не надо сердиться. Ты же сама велела мне идти.
Она отбросила его руку:
— А сейчас я велю тебе убрать потную руку с моего лица, слышишь? Ха, я велела ему идти! Тебе же самому этого хотелось, как я могла удержать? Да удержи я тебя, ты бы дулся весь вечер.
Оскорбленный Фан убрал руку и пересел на стул:
— Так ведь все равно ссоримся. Почему же ты тогда не сказала откровенно, что не хочешь отпускать меня. Откуда мне знать, что у тебя внутри, я же не эхинококк.
Сунь опять повернулась к нему и отчужденно сказала:
— Если бы ты любил меня по-настоящему, ты все
понимал бы без подсказки. Но тут уж ничего не поделаешь. Верно, ты заботишься обо мне, только когда я специально об этом попрошу. Случайный попутчик и то не оставил бы меня одну, больную, а ведь считается, что ты — близкий, любящий человек.
— Если бы случайный попутчик повел себя так, как ты говоришь, он стал бы по меньшей мере твоим поклонником!— усмехнулся Фан.
— Не лови меня на слове, может быть, я имела в виду женщину! Да, с женщиной-то было бы лучше, а мужчины... Вам только и нужно, чтобы мы уступали вашим прихотям...
Фан почувствовал себя задетым. Он подошел к кровати:
— Ну, довольно препираться. Я вовсе не хочу ссориться. А впредь пусть меня тащат насильно, пусть даже бьют — я от тебя ни на шаг. Хорошо?
По лицу Жоуцзя пробежала тень улыбки:
— Не строй из себя жертву. Твой лучший друг и без того твердит, что я подцепила тебя на крючок. Что же он будет говорить, если я не стану тебя отпускать? Один раз я покапризничала, но в дальнейшем рта не открою, хоть ты до рассвета не возвращайся. Иначе я тебе скоро опротивею.
— Ты несправедлива к Синьмэю. Он к нам прекрасно относится, интересуется всеми нашими делами. Ты можешь поговорить сейчас о серьезных вещах?
— Начинай, я послушаю. Какие это такие серьезные вещи? Мне нужно сделать каменное лицо? — спросила она, хохотнув.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Ублаготворенный Хунцзянь возвращался домой пешком — он не умел говорить на гуандунском наречии и боялся, что рикша поймет его неправильно. Беседа с Синьмэем настроила его на самые разные размышления. Он думал, к примеру, о том, что когда человеку везет в жизни, как сейчас Синьмэю, он становится оживленным и интересным собеседником. Он же, Хунцзянь, постоянно терпит неудачи, но, не любя выслушивать чужие жалобы, сам старается поменьше жаловаться, а потому следил сегодня за каждым своим словом и чувствовал себя, как собака в наморднике... Война, по словам Чжао, будет разрастаться, а он принимает на себя заботы о семье, к тому же если приятель правильно угадал причину недомогания Сунь... Тут Фану стало неловко, и он начал думать о другом.
Видно, Синьмэю действительно нравится эта девушка, но вряд ли он влюблен без памяти, иначе не говорил бы о ней с таким юмором. Что, если он относится к невесте так же, как Фан к своей Сунь? Значит, для брака вовсе не нужно великой любви, достаточно того, что молодые люди не противны друг другу. Может быть, это от слишком большой разницы в возрасте? Но ведь с Тан Сяофу у него было иначе. Что же, значит, он израсходовал на Тан всю силу своих чувств. Вспомнив себя
в то время, он даже напугался — так не хотелось, чтобы снова повторилась когда-нибудь нервотрепка, лишающая человека сна, аппетита, интереса к работе, ни на минуту не оставляющая в покое. Но в ней, конечно, была своя радость... Фан вздохнул: за этот год он явно постарел душой, а сильная страсть — это недуг людей сильных духом, как апоплексический удар — удел людей тучных, полнокровных. Может статься, лет через десять — двадцать, когда его жизнь уже пойдет под уклон, он страстно влюбится еще раз. Когда старики влюбляются, их невозможно спасти, как загоревшийся старый деревянный дом. Нынешнее спокойное и ровное, не обременяющее душу чувство, пожалуй, лучше — во всяком случае, удобнее,— чем всякое другое. И верно, есть смысл поскорее покончить с брачными формальностями. Чжао утверждает, будто Сунь «приложила большие усилия». И прекрасно: значит, она сочла Фана достойным этих усилий, поэтому он должен относиться к ней еще лучше. А он бросил ее одну в номере! Он ускорил шаги и по дороге купил ей личжи и драконов глаз
Когда Фан вошел в номер, лампа в нем не горела, лишь из коридора проникало немного света. Полагая, что Жоуцзя уснула, он на цыпочках направился к столу, чтобы положить фрукты, но по дороге опрокинул стул, ушибив при этом колено. «Какой болван оставил его посреди комнаты!» — выругался он шепотом, забыв, что этим «болваном» был он сам.
Он подумал, что грохот разбудил Жоуцзя, но она не спала. После его ухода с Чжао недомогание и одиночество долго не давали ей покоя. Чувство обиды росло, как проценты на деньги, занятые у ростовщика. И Сунь уже с нетерпением ждала его прихода, чтобы расквитаться, слышала, как он открывал дверь, но не хотела заговорить первой. Падение стула чуть было не заставило ее рассмеяться и подобреть, но она поборола эту слабость. Теперь у нее было две возможности: или сказать, что она глаза проглядела, дожидаясь его возвращения, или пожаловаться, что он спугнул ее с большим трудом пришедший сон. Пока она думала, какой из вариантов прозвучит весомее, Фан, обеспокоенный ее неподвижностью, включил свет. Сунь уже больше часа лежала в темноте, и теперь свет ослепил ее. Она повернулась спиной к лампе и протяжно вздохнула. Фан успокоился, снял с себя мокрую от пота шелковую рубашку и промолвил с заботой в голосе:
— Извини, что разбудил. Хорошо спала? Тошнить перестало?
— Я едва-едва заснула, а ты устроил такой грохот. Сам оставил стул на проходе, а кого-то ругаешь!
Она говорила, лежа лицом к стене. Фан не расслышал и переспросил. Она перевернулась в постели:
— Я смертельно устала, громче говорить не в состоянии. Неужели тебе нисколько не жаль меня? (На самом деле она уже повысила голос на целый тон.) Ты как сидел на этом стуле посреди комнаты, так там его и оставил. Ну как же, Синьмэй явился за тобой, будто владыка ада прислал его по твою душу. Ты и помчался за ним, забыв обо всем на свете.
Слыша ее сердитый тон, Фан заговорил жалобно:
— Конечно, я был неловок, но сам же и пострадал — колено себе зашиб (этот ход не принес желаемых результатов). Бедная, ты так долго не могла заснуть? Хочешь свежие личжи — ты же, наверное, ничего не ела...
— Значит, ты сам отдаешь себе отчет в том, что долго не возвращался? Конечно, ты мог не приходить до утра — встреча со старым другом, еда, вино, веселье... А я хоть умри тут, в гостинице, кому до меня дело!
В ее голосе уже слышались рыдания, она снова отвернулась от него. Не зная, как быть, Фан присел на край кровати и попробовал ласково повернуть ее лицо к себе:
— Прости, я и вправду задержался. Не надо сердиться. Ты же сама велела мне идти.
Она отбросила его руку:
— А сейчас я велю тебе убрать потную руку с моего лица, слышишь? Ха, я велела ему идти! Тебе же самому этого хотелось, как я могла удержать? Да удержи я тебя, ты бы дулся весь вечер.
Оскорбленный Фан убрал руку и пересел на стул:
— Так ведь все равно ссоримся. Почему же ты тогда не сказала откровенно, что не хочешь отпускать меня. Откуда мне знать, что у тебя внутри, я же не эхинококк.
Сунь опять повернулась к нему и отчужденно сказала:
— Если бы ты любил меня по-настоящему, ты все
понимал бы без подсказки. Но тут уж ничего не поделаешь. Верно, ты заботишься обо мне, только когда я специально об этом попрошу. Случайный попутчик и то не оставил бы меня одну, больную, а ведь считается, что ты — близкий, любящий человек.
— Если бы случайный попутчик повел себя так, как ты говоришь, он стал бы по меньшей мере твоим поклонником!— усмехнулся Фан.
— Не лови меня на слове, может быть, я имела в виду женщину! Да, с женщиной-то было бы лучше, а мужчины... Вам только и нужно, чтобы мы уступали вашим прихотям...
Фан почувствовал себя задетым. Он подошел к кровати:
— Ну, довольно препираться. Я вовсе не хочу ссориться. А впредь пусть меня тащат насильно, пусть даже бьют — я от тебя ни на шаг. Хорошо?
По лицу Жоуцзя пробежала тень улыбки:
— Не строй из себя жертву. Твой лучший друг и без того твердит, что я подцепила тебя на крючок. Что же он будет говорить, если я не стану тебя отпускать? Один раз я покапризничала, но в дальнейшем рта не открою, хоть ты до рассвета не возвращайся. Иначе я тебе скоро опротивею.
— Ты несправедлива к Синьмэю. Он к нам прекрасно относится, интересуется всеми нашими делами. Ты можешь поговорить сейчас о серьезных вещах?
— Начинай, я послушаю. Какие это такие серьезные вещи? Мне нужно сделать каменное лицо? — спросила она, хохотнув.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112