Попросив старую госпожу не провожать ее, Вэньвань обратилась к Чжао:
— А тебя я сейчас накажу — помоги мне отнести эти две коробки до ворот!
Фаны тоже поднялись со своих мест, и Чжао, опасаясь возможной бестактности со стороны Су, сказал:
— Господин и госпожа Фан тоже попрощаются с тобой.
Только после этого Су обернулась, кивнула Фану и протянула Жоуцзя руку так, как окунают палец в горячую воду. Затем она любезно попрощалась со старой госпожой и бросила на Чжао взгляд, в котором можно было прочитать и удовлетворение и недовольство; тот подхватил коробки и пошел вслед за ней.
Молодожены поговорили с госпожой Чжао о каких- то пустяках и, дождавшись возвращения Синьмэя, стали откланиваться. Но его мать попросила их остаться и принялась выговаривать сыну, зачем это он, как мальчишка, задирал мужа Вэньвань. Хунцзянь при этом подумал: «Вэньвань, наверное, получила удовольствие, решив, что Синьмэй не забыл о своих былых чувствах и возревновал». И тут Чжао ответил матери:
— Успокойся, она не рассердилась — лишь бы мы захватили в Чунцин ее контрабанду.
Выйдя проводить гостей, Чжао заметил:
— Вэньвань вела себя с вами весьма неделикатно.
— Не надо обращать внимания,— с деланным равнодушием ответил Фан.— Богатая дамочка может себе это позволить (он не заметил, какой взгляд метнула в его сторону Жоуцзя). А что ты имел в виду под контрабандой?
— Всякий раз, как она летит в Чунцин, она везет с
собой косметику, лекарства, туфли, авторучки. Говорит, что для подарков, а скорее — на продажу.
Фан впервые задумался над тем, что на синем небе располагаются не только господь бог и райские кущи, им пользуются также бомбардировщики и контрабандисты.
— Неужели и Вэньвань не гнушается таким занятием? Я полагал, что на это способны лишь люди вроде Ли Мэйтина. Кстати, она продолжает писать стихи?
— Откуда мне знать? Могу сказать одно — в делах она разбирается неплохо: только что объясняла моей матери, почему нужно поскорее обменять наличные деньги на твердую валюту.
— Прости за нескромный вопрос: вы с ней, кажется, очень... гм... сблизились?
Чжао смутился:
— С той поры как мы встретились в Чунцине, она стала часто навещать меня. И верно, теперь она относится ко мне лучше, чем прежде.
Фан хмыкнул и чуть было не сказал: «То-то тебе приходится носить, как амулет, фотокарточку той девицы».
Синьмэй помолчал немного и продолжал, глядя куда-то в сторону:
— Когда я вышел ее проводить, она сказала, что еще хранит много моих писем. А я уж и забыл, что тогда писал,— наверняка разные глупости. Обещала, как приедет опять в Чунцин, привезти их и разобрать прямо при мне: опасные вернет, а приемлемые — себе оставит. Смешно, правда?
Его смех прозвучал как-то неестественно. Жоуцзя мимоходом спросила:
— Она, видимо, не знает, что дядя Чжао помолвлен?
— Нет, я с ней вообще на такие темы не говорю.
Когда Чжао, усадив гостей в фуникулер, возвращался к себе, он вдруг понял смысл этого вопроса и вздохнул: «Только женщина в состоянии понять женщину».
Хунцзянь чувствовал себя неважно. Он понимал, что заслужил нарочито небрежное отношение к себе со стороны Вэньвань, но почему должна была страдать Жоуцзя? И почему он покорно стерпел все ее выходки, не обрезав ни разу? Вспоминать об этом было неприятно, но еще неприятнее было сознавать, как переменилось их положение в обществе. Два года — нет, всего год назад они были ровней один другому, а сейчас она взмыла к облакам, а он остался внизу. А взять Синьмэя! Конечно, он продолжает вести себя, как друг, но с каждым шагом он поднимается все выше, и на него уже приходится смотреть снизу вверх, пора панибратства подходит к концу. Мысли Фана—дикий зверь, запертый в темнице,— метались, бились в тесноте и не находили выхода.
Войдя к себе в номер и включив вентилятор, Хунцзянь воскликнул:
— Слава богу, вернулись!
— Тело вернулось, а душа небось осталась у возлюбленной!— заметила Жоуцзя.
Муж, разумеется, назвал реплику жены «глупостью», но она усмехнулась:
— Вовсе не глупость. В фуникулере сидел, как чурбан, рта не раскрывал, будто меня и нет рядом. Конечно; я решила не навязываться, подождать, пока соизволишь обо мне вспомнить.
— Но ведь я же заговорил! Мне кажется, что не стоит обижаться на то, что произошло сегодня.
— Обижаться! Ты должен быть доволен!
— Это чем же?
— Тем, как бывшая возлюбленная унижает нынешнюю жену, да еще в присутствии лучшего друга! — Жоуцзя отбросила иронический тон и заговорила с нескрываемым возмущением.— Я давно сказала тебе, что не испытываю желания общаться с Чжао Синьмэем. Но что значат мои слова! Как я могу сказать «нет», если тебе хочется идти? Вот и пошла — нарываться на презрение и насмешки...
— С тобой невозможно говорить! Сама же настаивала, чтобы мы вошли в дом, а теперь валишь все на меня. К тому же тебя не унижали, перед уходом попрощались за руку...
— Ах какая честь! Знатная дама протянула мне свою яшмовую ручку! Теперь от моей ладони всегда будет исходить аромат, если ее не мыть. «Не унижали»! Да если бы меня по голове били, ты и то притворился бы, что не замечаешь,— на то и жена, чтобы над ней издевались посторонние бабы. А я не такая: когда порочат тебя, мне больно, с меня будто кожу сдирают. Разве она, ругая приятелей Синьмэя, не тебя имела в виду?
— Пусть говорит, что хочет. Я мог бы ответить ей так, что ей не поздоровилось бы.
— Почему же не ответил?
— А стоило ли с ней связываться? Мне было просто смешно.
— Какое великодушие! Жаль только, что мне от него ни капельки не перепадает. Другим ты с улыбкой прощаешь любую гадость, а стоит мне сказать что-нибудь не так, затеваешь ссору. На людях Фан Хунцзянь — сама вежливость и кротость; никому невдомек, сколько приходится выносить его жене! Хотелось бы посмотреть, как бы ты вел себя, будь на моем месте та роскошная дама! — Она помедлила несколько минут и докончила: — Впрочем, если бы жена устраивала тебя во всех отношениях, не было бы и повода для ссор.
Жоуцзя говорила поначалу искренне, но чем дальше, тем больше ее заносило. Не находя для нее аргументов, Фан сердито смотрел в окно. Жоуцзя решила, что ее последние слова попали в точку, и закипела от ревности. Подавив дрожание в голосе, она с усмешкой произнесла как бы про себя:
— Так, значит, все это было одно хвастовство...
— Чье хвастовство?
— Твое! Уверял, что она была влюблена в тебя, хотела женить на себе, а нынче она на тебя и не взглянула, все с Синьмэем любезничала. Это ты за ней гонялся, да ничего не вышло! Какие же вы, мужчины, хвастуны!
Подобного рода логические заключения не могут быть опровергнуты обычными доводами. Фану оставалось лишь смириться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
— А тебя я сейчас накажу — помоги мне отнести эти две коробки до ворот!
Фаны тоже поднялись со своих мест, и Чжао, опасаясь возможной бестактности со стороны Су, сказал:
— Господин и госпожа Фан тоже попрощаются с тобой.
Только после этого Су обернулась, кивнула Фану и протянула Жоуцзя руку так, как окунают палец в горячую воду. Затем она любезно попрощалась со старой госпожой и бросила на Чжао взгляд, в котором можно было прочитать и удовлетворение и недовольство; тот подхватил коробки и пошел вслед за ней.
Молодожены поговорили с госпожой Чжао о каких- то пустяках и, дождавшись возвращения Синьмэя, стали откланиваться. Но его мать попросила их остаться и принялась выговаривать сыну, зачем это он, как мальчишка, задирал мужа Вэньвань. Хунцзянь при этом подумал: «Вэньвань, наверное, получила удовольствие, решив, что Синьмэй не забыл о своих былых чувствах и возревновал». И тут Чжао ответил матери:
— Успокойся, она не рассердилась — лишь бы мы захватили в Чунцин ее контрабанду.
Выйдя проводить гостей, Чжао заметил:
— Вэньвань вела себя с вами весьма неделикатно.
— Не надо обращать внимания,— с деланным равнодушием ответил Фан.— Богатая дамочка может себе это позволить (он не заметил, какой взгляд метнула в его сторону Жоуцзя). А что ты имел в виду под контрабандой?
— Всякий раз, как она летит в Чунцин, она везет с
собой косметику, лекарства, туфли, авторучки. Говорит, что для подарков, а скорее — на продажу.
Фан впервые задумался над тем, что на синем небе располагаются не только господь бог и райские кущи, им пользуются также бомбардировщики и контрабандисты.
— Неужели и Вэньвань не гнушается таким занятием? Я полагал, что на это способны лишь люди вроде Ли Мэйтина. Кстати, она продолжает писать стихи?
— Откуда мне знать? Могу сказать одно — в делах она разбирается неплохо: только что объясняла моей матери, почему нужно поскорее обменять наличные деньги на твердую валюту.
— Прости за нескромный вопрос: вы с ней, кажется, очень... гм... сблизились?
Чжао смутился:
— С той поры как мы встретились в Чунцине, она стала часто навещать меня. И верно, теперь она относится ко мне лучше, чем прежде.
Фан хмыкнул и чуть было не сказал: «То-то тебе приходится носить, как амулет, фотокарточку той девицы».
Синьмэй помолчал немного и продолжал, глядя куда-то в сторону:
— Когда я вышел ее проводить, она сказала, что еще хранит много моих писем. А я уж и забыл, что тогда писал,— наверняка разные глупости. Обещала, как приедет опять в Чунцин, привезти их и разобрать прямо при мне: опасные вернет, а приемлемые — себе оставит. Смешно, правда?
Его смех прозвучал как-то неестественно. Жоуцзя мимоходом спросила:
— Она, видимо, не знает, что дядя Чжао помолвлен?
— Нет, я с ней вообще на такие темы не говорю.
Когда Чжао, усадив гостей в фуникулер, возвращался к себе, он вдруг понял смысл этого вопроса и вздохнул: «Только женщина в состоянии понять женщину».
Хунцзянь чувствовал себя неважно. Он понимал, что заслужил нарочито небрежное отношение к себе со стороны Вэньвань, но почему должна была страдать Жоуцзя? И почему он покорно стерпел все ее выходки, не обрезав ни разу? Вспоминать об этом было неприятно, но еще неприятнее было сознавать, как переменилось их положение в обществе. Два года — нет, всего год назад они были ровней один другому, а сейчас она взмыла к облакам, а он остался внизу. А взять Синьмэя! Конечно, он продолжает вести себя, как друг, но с каждым шагом он поднимается все выше, и на него уже приходится смотреть снизу вверх, пора панибратства подходит к концу. Мысли Фана—дикий зверь, запертый в темнице,— метались, бились в тесноте и не находили выхода.
Войдя к себе в номер и включив вентилятор, Хунцзянь воскликнул:
— Слава богу, вернулись!
— Тело вернулось, а душа небось осталась у возлюбленной!— заметила Жоуцзя.
Муж, разумеется, назвал реплику жены «глупостью», но она усмехнулась:
— Вовсе не глупость. В фуникулере сидел, как чурбан, рта не раскрывал, будто меня и нет рядом. Конечно; я решила не навязываться, подождать, пока соизволишь обо мне вспомнить.
— Но ведь я же заговорил! Мне кажется, что не стоит обижаться на то, что произошло сегодня.
— Обижаться! Ты должен быть доволен!
— Это чем же?
— Тем, как бывшая возлюбленная унижает нынешнюю жену, да еще в присутствии лучшего друга! — Жоуцзя отбросила иронический тон и заговорила с нескрываемым возмущением.— Я давно сказала тебе, что не испытываю желания общаться с Чжао Синьмэем. Но что значат мои слова! Как я могу сказать «нет», если тебе хочется идти? Вот и пошла — нарываться на презрение и насмешки...
— С тобой невозможно говорить! Сама же настаивала, чтобы мы вошли в дом, а теперь валишь все на меня. К тому же тебя не унижали, перед уходом попрощались за руку...
— Ах какая честь! Знатная дама протянула мне свою яшмовую ручку! Теперь от моей ладони всегда будет исходить аромат, если ее не мыть. «Не унижали»! Да если бы меня по голове били, ты и то притворился бы, что не замечаешь,— на то и жена, чтобы над ней издевались посторонние бабы. А я не такая: когда порочат тебя, мне больно, с меня будто кожу сдирают. Разве она, ругая приятелей Синьмэя, не тебя имела в виду?
— Пусть говорит, что хочет. Я мог бы ответить ей так, что ей не поздоровилось бы.
— Почему же не ответил?
— А стоило ли с ней связываться? Мне было просто смешно.
— Какое великодушие! Жаль только, что мне от него ни капельки не перепадает. Другим ты с улыбкой прощаешь любую гадость, а стоит мне сказать что-нибудь не так, затеваешь ссору. На людях Фан Хунцзянь — сама вежливость и кротость; никому невдомек, сколько приходится выносить его жене! Хотелось бы посмотреть, как бы ты вел себя, будь на моем месте та роскошная дама! — Она помедлила несколько минут и докончила: — Впрочем, если бы жена устраивала тебя во всех отношениях, не было бы и повода для ссор.
Жоуцзя говорила поначалу искренне, но чем дальше, тем больше ее заносило. Не находя для нее аргументов, Фан сердито смотрел в окно. Жоуцзя решила, что ее последние слова попали в точку, и закипела от ревности. Подавив дрожание в голосе, она с усмешкой произнесла как бы про себя:
— Так, значит, все это было одно хвастовство...
— Чье хвастовство?
— Твое! Уверял, что она была влюблена в тебя, хотела женить на себе, а нынче она на тебя и не взглянула, все с Синьмэем любезничала. Это ты за ней гонялся, да ничего не вышло! Какие же вы, мужчины, хвастуны!
Подобного рода логические заключения не могут быть опровергнуты обычными доводами. Фану оставалось лишь смириться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112