— «Не веришь!»—«Верю в твою работу, Саулюс».— «В работу, в работу... Чтобы родились работы, нужна программа, общая ситуация. Ни черта ты не понимаешь!»— «Не понимаю, Саулюс»,— согласилась Дагна. Но это были коротенькие ссоры, внезапные всплески чувств, которые в тот же день остывали, гасли, и они снова разговаривали как ни в чем не бывало.
— Хочу как-нибудь приятелей позвать,— сказал Саулюс после сытного обеда.
— Это хорошо.
— Не боишься, что ковер затопчут?
— Скажу, чтоб разулись.
— Шлепанцев столько нет...
— Побудут в носках.
'— Неудобно. Знаешь, художники...
— Носки дырявые, ноги давно не мытые?
— Дагна, с тобой иногда очень нелегко разговаривать...
— О, Саулюс!..— Ее нежные руки обняли его.
Саулюс притащил пять бутылок белого вина и поставил в холодильник.
— В субботу, Дагна... Какую-нибудь закуску приготовишь. Что-нибудь простенькое и немного... Дагна...
Дагна не ответила. В открытую дверь он заметил, что она в спальне.
— Дагна, в субботу...— Саулюс вдруг замолк, увидев заплаканные глаза жены.— Что случилось, Дагна?
Распахнув шелковый халат, она кормила ребенка. Дрожа всем телом, глубоко вздохнула.
— Я боюсь, Саулюс.
— Что такое, Дагна?
Саулюс присел на краешек кровати, глядя, как красный морщинистый детский ротик сосет белую мамину грудь.
— Почему ты молчишь, Дагна? Иногда ты и впрямь...
— Мы с Наглисом сегодня были у врача...
— И что? Ведь ребенок спокоен.— У Саулюса камень свалился с груди, он не слишком верил врачам да их советам.— Что же говорила твоя врачиха?
— Велела опять прийти.
— И поэтому ты распустила нюни?
— Нет, нет, Саулюс! Она увидела... Ей показалось, врачихе... И мне теперь кажется, когда гляжу...
Слеза капнула на личико младенца, Дагна осторожно сняла ее уголком пеленки.
Саулюс встал, повернулся к окну.
— А я думаю, у тебя нервы... и больше ничего...
— Саулюс!
— Да, да... Врачиха сказала! Ей показалось, и все... Начни верить каждому врачу, черт что будет, с ума сойдешь.— И, минутку помолчав, словно решив, что успокоил Дагну, добавил: — В субботу вечером приятели нагрянут. Еще три дня, есть время, надо только подготовиться.
Саулюс закрылся в своей комнате, полистал газету, пробежал глазами заголовки. Подумал, что дома не сможет заняться ничем серьезным, Дагна опять что-нибудь выдумает, заведется, не лучше ли...
— Я ухожу,— сказал уже в пальто.— В мастерскую.
В субботу приятелей встретил он один. «Где же Дагна?»— «Ах, ребята, такова семейная жизнь, в больнице вместе с чадом».—«Бывает, все бывает с малышами, но мы... Что ж, Саулюс, за тебя, за твою новую жилплощадь».— «И за вас, ребята».— «Послушай, Саулюс, тебе не кажется, что ты здесь разжиреешь — понравились тебе удобства, начнешь малевать красивые картинки, а?..»—«Ребята, Саулюс не из таких. За нашу дружбу, ребята! Взорвем заплесневелый мир, ура!..»
Ура!.. Ура до самого утра...
Открыв дверь спальни, он увидел пустую кровать, рядом с ней — пустую коляску. «Дагна»,— прошептал тихо, влажными от вина губами.
«Дагна»,— повторяет теперь ее имя Саулюс и снова тупо оглядывается вокруг.
Ответила ему женщина и вяло объяснила: «Дагна Йотауте в отпуске и на работу выйдет через две недели». Саулюс повесил трубку, оттолкнул плечом стеклянную дверь будки и медленно побрел по узкой улочке Старого города. Заглянуть бы в «Нерингу», застал бы там приятелей — кого-кого, а уж Стасиса Балтуоне точно, но что он им скажет. Они и так наверняка распустили языки, неожиданное исчезновение Саулюса, конечно, показалось им подозрительным. А может, им все известно, даже то, что говорила тебе мать?
На улицах полно людей, все куда-то спешат. В душном воздухе витают запахи бензина, пота и теплого пива. Перед огромной желтой цистерной, запотевшей под знойным солнцем, стоит очередь мужчин. Счастливчики с бокалами в руках неторопливо потягивают пиво. Неподалеку, у ворот университета, появляются гурьбой туристы. Одни перебросили черные пиджаки через плечо, другие выпустили на брюки полосатые рубашки, смотрят задрав головы, взгляды мужчин устремлены на цистерну с пивом. Гид, пожилой человек с фотоаппаратом на груди, звонко начинает рассказывать о соборе святого Иоанна. Саулюс останавливается в сторонке, ему приятно слушать этого человека, влюбленного в родной город и его историю. От группы отделяется полногрудая женщина — на одной руке у нее болонья, в другой авоська с покупками — и подходит к Саулюсу.
— Не подскажете, где универмаг?
До Саулюса не сразу доходит ее вопрос, и она переспрашивает.
— Вот тут. Тут!— Саулюс бросает гневный взгляд на женщину и торопливо сворачивает на улицу Горького.
Перед Дворцом художественных выставок он сбавляет шаг, смотрит на картины в витрине, не может узнать, чьи они, и раздумывает: зайти или нет? Но почему он боится показываться на людях? Выпьет чашечку кофе. Крепкого черного кофе. Не помнит уже, когда пил, ведь в деревне...
В полумраке кафе за длинным низким столом устроилась веселая молодая компания. Видно, студенты после экзамена. Дальше женщина с маленьким мальчиком. Вот и все. Удивляться приходится, как здесь пусто, ни одного знакомого. Саулюс, повеселев, подходит к стройке.
— Один кофе, Стасяле,— просит.
Молодая, всегда благожелательная женщина, знающая половину представителей мира искусства Вильнюса, живо оборачивается, в ее глазах — удивление.
— Это вы... А вас ищут.
— Милиция?
— Друзья, что вы! Спрашивают, не заходил ли! Говорю, целый месяц не видела.
— Лето, Стасяле. Порхаем, будто пчелы. С цветка на цветок, некогда и в улей вернуться.
Саулюс сам удивлен, что может так весело и беззаботно говорить.
— Еще из этой капельку...— машет рукой на пузатую бутылку французского коньяка с золотой надписью «Кети МагЫп».
— А если опять друзья будут спрашивать?
— Скажите, что я жив и здоров.
Он устраивается за укромным столиком у стены, за перегородкой, обитой искусственной кожей. В этих крохотных купе стоящего на вечном приколе вагона каждый день перемалывают будни литературы и искусства, притупляют боль бессонных ночей и празднуют минутные победы. Здесь делят гроши, а богатые и могущественные щедро швыряют крохи, здесь завязывают знакомства с женщинами и деловыми людьми; солидные, титулованные, сурово судящие о морали ближних таланты, раненные стрелой амура, заглядывают сюда с женами друзей или «многообещающими начинающими...». Это место смахивает на базар: здесь покупают и продают, торгуются и ударяют по рукам, бранятся и плачут, суют руку в чужой карман и возводят ореолы. Сколько раз — сто, а может, несколько сотен — и он был здесь ухмыляющимся клоуном и тихо страдающим арлекином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
— Хочу как-нибудь приятелей позвать,— сказал Саулюс после сытного обеда.
— Это хорошо.
— Не боишься, что ковер затопчут?
— Скажу, чтоб разулись.
— Шлепанцев столько нет...
— Побудут в носках.
'— Неудобно. Знаешь, художники...
— Носки дырявые, ноги давно не мытые?
— Дагна, с тобой иногда очень нелегко разговаривать...
— О, Саулюс!..— Ее нежные руки обняли его.
Саулюс притащил пять бутылок белого вина и поставил в холодильник.
— В субботу, Дагна... Какую-нибудь закуску приготовишь. Что-нибудь простенькое и немного... Дагна...
Дагна не ответила. В открытую дверь он заметил, что она в спальне.
— Дагна, в субботу...— Саулюс вдруг замолк, увидев заплаканные глаза жены.— Что случилось, Дагна?
Распахнув шелковый халат, она кормила ребенка. Дрожа всем телом, глубоко вздохнула.
— Я боюсь, Саулюс.
— Что такое, Дагна?
Саулюс присел на краешек кровати, глядя, как красный морщинистый детский ротик сосет белую мамину грудь.
— Почему ты молчишь, Дагна? Иногда ты и впрямь...
— Мы с Наглисом сегодня были у врача...
— И что? Ведь ребенок спокоен.— У Саулюса камень свалился с груди, он не слишком верил врачам да их советам.— Что же говорила твоя врачиха?
— Велела опять прийти.
— И поэтому ты распустила нюни?
— Нет, нет, Саулюс! Она увидела... Ей показалось, врачихе... И мне теперь кажется, когда гляжу...
Слеза капнула на личико младенца, Дагна осторожно сняла ее уголком пеленки.
Саулюс встал, повернулся к окну.
— А я думаю, у тебя нервы... и больше ничего...
— Саулюс!
— Да, да... Врачиха сказала! Ей показалось, и все... Начни верить каждому врачу, черт что будет, с ума сойдешь.— И, минутку помолчав, словно решив, что успокоил Дагну, добавил: — В субботу вечером приятели нагрянут. Еще три дня, есть время, надо только подготовиться.
Саулюс закрылся в своей комнате, полистал газету, пробежал глазами заголовки. Подумал, что дома не сможет заняться ничем серьезным, Дагна опять что-нибудь выдумает, заведется, не лучше ли...
— Я ухожу,— сказал уже в пальто.— В мастерскую.
В субботу приятелей встретил он один. «Где же Дагна?»— «Ах, ребята, такова семейная жизнь, в больнице вместе с чадом».—«Бывает, все бывает с малышами, но мы... Что ж, Саулюс, за тебя, за твою новую жилплощадь».— «И за вас, ребята».— «Послушай, Саулюс, тебе не кажется, что ты здесь разжиреешь — понравились тебе удобства, начнешь малевать красивые картинки, а?..»—«Ребята, Саулюс не из таких. За нашу дружбу, ребята! Взорвем заплесневелый мир, ура!..»
Ура!.. Ура до самого утра...
Открыв дверь спальни, он увидел пустую кровать, рядом с ней — пустую коляску. «Дагна»,— прошептал тихо, влажными от вина губами.
«Дагна»,— повторяет теперь ее имя Саулюс и снова тупо оглядывается вокруг.
Ответила ему женщина и вяло объяснила: «Дагна Йотауте в отпуске и на работу выйдет через две недели». Саулюс повесил трубку, оттолкнул плечом стеклянную дверь будки и медленно побрел по узкой улочке Старого города. Заглянуть бы в «Нерингу», застал бы там приятелей — кого-кого, а уж Стасиса Балтуоне точно, но что он им скажет. Они и так наверняка распустили языки, неожиданное исчезновение Саулюса, конечно, показалось им подозрительным. А может, им все известно, даже то, что говорила тебе мать?
На улицах полно людей, все куда-то спешат. В душном воздухе витают запахи бензина, пота и теплого пива. Перед огромной желтой цистерной, запотевшей под знойным солнцем, стоит очередь мужчин. Счастливчики с бокалами в руках неторопливо потягивают пиво. Неподалеку, у ворот университета, появляются гурьбой туристы. Одни перебросили черные пиджаки через плечо, другие выпустили на брюки полосатые рубашки, смотрят задрав головы, взгляды мужчин устремлены на цистерну с пивом. Гид, пожилой человек с фотоаппаратом на груди, звонко начинает рассказывать о соборе святого Иоанна. Саулюс останавливается в сторонке, ему приятно слушать этого человека, влюбленного в родной город и его историю. От группы отделяется полногрудая женщина — на одной руке у нее болонья, в другой авоська с покупками — и подходит к Саулюсу.
— Не подскажете, где универмаг?
До Саулюса не сразу доходит ее вопрос, и она переспрашивает.
— Вот тут. Тут!— Саулюс бросает гневный взгляд на женщину и торопливо сворачивает на улицу Горького.
Перед Дворцом художественных выставок он сбавляет шаг, смотрит на картины в витрине, не может узнать, чьи они, и раздумывает: зайти или нет? Но почему он боится показываться на людях? Выпьет чашечку кофе. Крепкого черного кофе. Не помнит уже, когда пил, ведь в деревне...
В полумраке кафе за длинным низким столом устроилась веселая молодая компания. Видно, студенты после экзамена. Дальше женщина с маленьким мальчиком. Вот и все. Удивляться приходится, как здесь пусто, ни одного знакомого. Саулюс, повеселев, подходит к стройке.
— Один кофе, Стасяле,— просит.
Молодая, всегда благожелательная женщина, знающая половину представителей мира искусства Вильнюса, живо оборачивается, в ее глазах — удивление.
— Это вы... А вас ищут.
— Милиция?
— Друзья, что вы! Спрашивают, не заходил ли! Говорю, целый месяц не видела.
— Лето, Стасяле. Порхаем, будто пчелы. С цветка на цветок, некогда и в улей вернуться.
Саулюс сам удивлен, что может так весело и беззаботно говорить.
— Еще из этой капельку...— машет рукой на пузатую бутылку французского коньяка с золотой надписью «Кети МагЫп».
— А если опять друзья будут спрашивать?
— Скажите, что я жив и здоров.
Он устраивается за укромным столиком у стены, за перегородкой, обитой искусственной кожей. В этих крохотных купе стоящего на вечном приколе вагона каждый день перемалывают будни литературы и искусства, притупляют боль бессонных ночей и празднуют минутные победы. Здесь делят гроши, а богатые и могущественные щедро швыряют крохи, здесь завязывают знакомства с женщинами и деловыми людьми; солидные, титулованные, сурово судящие о морали ближних таланты, раненные стрелой амура, заглядывают сюда с женами друзей или «многообещающими начинающими...». Это место смахивает на базар: здесь покупают и продают, торгуются и ударяют по рукам, бранятся и плачут, суют руку в чужой карман и возводят ореолы. Сколько раз — сто, а может, несколько сотен — и он был здесь ухмыляющимся клоуном и тихо страдающим арлекином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123