— Рви!
Ничего не понимая, я уставился на Густаса.
— В клочья! — Дуло Пистолета уставилось на меня.— Рви в клочья, страницы выдирай!
Дрожащими руками я открыл книгу. «Челкаш», прочитал.
— Рви!
Шорох раздираемой бумаги мурашками пробежал по всему телу.
— В клочья, в клочья!
Страницы летали по комнате, серыми пятнами ложились вокруг моих ног.
Густас швырнул новую книгу.
— И эту разорви, поэт! И эту!
Хотя глаза заволок рябящий туман, я изредка разбирал: В. Миколайтис-Путинас «ПРИВЕТСТВУЮ ЗЕМЛЮ», А. Чехов «ПОЕДИНОК»; П. Цвирка «САХАРНЫЕ БАРАШКИ», К. Донелайтис...
— Это «Времена года» Донелайтиса!
— Рви! На клочья!
В ярости Густас не заметил, как «Времена года» соскользнули на пол. Он швырнул другую книгу, я раскрыл ее, чтобы разорвать, но увидел иллюстрацию на всю страницу: среди раскидистых деревьев парка кудрявый юноша держал руку тоненькой девушки, а из-за угрюмых туч светило солнце, мерцала вода в реке... «Любить, любить»,— говорили веселые и влажные от слез их глаза. Эта холодная, корректная девчонка, этот гордый юноша горели желанием жертвовать собой, страдать, умирать за другого. Мои руки держали первый том «Жана-Кристофа», который четыре года назад я проглотил два раза подряд и не мог наглядеться на ужасающе достоверные иллюстрации Франца Мазере- ля, которые тогда стали для меня художественным букварем, а суровое содержание книги — мучительным познанием жизни человека и творца.
«...Жертвовать собой, страдать, умирать за другого».
— Рви, поэт.
— Не могу... не могу!
Я рухнул на колени на кучу разорванных книг, прижимая к груди «Жана-Кристофа», Густас расхохотался.
«...Жертвовать собой, страдать, умирать за другого»,— обжигали меня слова книги.
В этот миг открылась дверь, в комнату втолкнули Милду. Она упала. Волосы скрывали лицо, цветастое платье было изодрано в клочья. Светились белые бедра, на обнаженной груди алела капелька крови. Я только теперь осознал, для чего они уводили Милду, и оцепенел от этой мысли — застыл, подняв голову и опираясь на груду книг. Из-за упавших на лоб волос Милда уставилась на меня, стоящего на коленях среди разодранных страниц. Ее взгляд пронзил меня. Неужели она все поняла? Может, слышала окрик Густаса: «Рви!»
— Насытились? — Густас бросил взгляд исподлобья на своих парней, смачно сплюнул: — Ох, дождетесь, говорю: живьем вырвут вам племя и понесут заместо флага. Так вы боретесь?! Что люди скажут?! — Ухмыляющиеся рожи подчиненных охладили Густаса, и он показал дулом пистолета на Милду, потом на меня.— К стенке!
Друг детства пнул меня сапогом в спину, я встал, перешагнул через книги и остановился рядом с Милдой. Потупив глаза, она смотрела в угол, стыдясь своего истерзанного тела, а может, меня.
Перед нами стояли трое. Я не видел их лиц. Ничего не видел, слышал только, как пульсирует кровь в висках, словно кто-то забивает кол: вот — и — все... вот — и — все... вот — и — все...
— Обвиняются в измене родине,— Густас огласил приговор, поднял пистолет.
— Вот — и — все... вот — и — все... вот — и — все...
Два выстрела оглушили меня, я пошатнулся. Но почему не чувствую... почему ничего не чувствую и стою на ногах?..
Милда упала, ее голова глухо стукнулась о пол, застланный страницами разорванных книг.
— А этого? — спросил мой друг детства.
— Пока он не стоит пули. В другой раз найдем,— сказал Густас и показал головой на дверь.
Они торопливо ушли. Я стоял окаменев и не мог перевести дух, не мог сделать шаг. Наконец посмотрел на упавшую Милду. Страницы книг вокруг нее стали красными.
Шатаясь выбрался во двор, уцепился за забор. Рыдал как маленький, стучал зубами. Меня тошнило, по подбородку струилась клейкая слюна. Хотел заплакать, но не мог, глаза оставались сухими.
Когда прибежал домой, были уже сумерки. Мать с ведром шла с колодца. Вода плескала на ее босые ноги. Я взял из ее рук ведро, опустился на колени и долго пил.
— Вижу, тебе нехорошо,— сказала мать. Я вскочил, опрокинул ведро.
— О нет, очень хорошо! — закричал. Наконец-то мог кричать. Мне хотелось кричать во все горло.— Я жив! Только Милда там лежит... Спасибо вашему Густасу. Это он... он!..
Вбежав в хлев, вывел кобылу, прыгнул на нее, нажал пятками бока...
Перед Пренаем поостыл, стал думать хладнокровнее. Мелькнула мысль — лучше бы вернуться... Густас, если узнает, что я сообщил народным защитникам, не простит. «В другой раз найдем»,— сказал. Но как я могу молчать, если все это было, если на моих глазах...
Лейтенант выслушал меня внимательно, нервно сжимая кулаки. Спросил кое о чем. Я ответил.
— Будет лучше, если переночуешь здесь,— сказал наконец.
— Я вернусь.
— Нет, нет. Переночуешь здесь.— И приказал парню с прыщавым лицом ввести кобылу во двор и покормить.
Я лежал на дощатой скамье. Сон не брал. У двери расхаживал часовой. Я попросил выпустить меня. Тот покачал головой:
— Завтра. При свете дня все лучше видно. Наутро около полудня отвели меня на второй этаж,
к начальнику. Тот велел мне подробно рассказать о вчерашнем происшествии.
— Кого узнал из бандитов? Я сказал.
— Откуда ты их знаешь?
— С одним в школе учился, говорил уже.
— А Густаса? Я растерялся.
— По рассказам матери, брата.
— Откуда они знали Густаса?
Я путался в ответах — по правде, слишком мало знал об отношениях своих родителей с Густасом, чтобы разобраться в них.
— Кто рвал книги?
Этот вопрос не застал меня врасплох, я ждал его.
— Они.
— Кто «они»?
— Бандиты.
— А что ты делал, когда они рвали книги?
Я пожал плечами:
— Ничего.
— Правда ничего?
— Стоял.
— Тебе не велели книги рвать?
— Нет. Они сами рвали, бандиты.
Начальник не спеша постукивал костяшками пальцев по черному щербатому столу.
— Почему же бандиты не заставили тебя рвать книги?
— Не знаю.
— А как тебе сейчас кажется: почему они тебя пощадили и оставили в живых?
— Я не комсомолец.
— Заведующая читальней Милда Рукните тоже не была комсомолкой.
— Я не знаю.
— За что осужден твой брат Каролис Йотаута?
— Не знаю.
— Что хотел разбазарить колхоз, не слыхал?
— Меня тогда не было в деревне.
— За что осужден твой брат Людвикас Йотаута?
— Я не знаю.
Пронизывающий взгляд следователя ни на миг не сходил с моего лица, и я ждал, что он спросит: «Почему у тебя один глаз карий, а другой голубой?» И я снова отвечу: «Не знаю».
— Не знаешь. Ты ничего не знаешь. Третий брат дурак. Как в сказке. Но это не сказка, Саулюс Йотаута! Тебе двадцать один год, помни об этом. В нашем отряде есть парни помоложе тебя и каждый день сражаются с бандитами. Не прикидывайся дурачком, Саулюс Йотаута. Вот мой совет. Призадумайся!
Двое суток я отвечал на такие и подобные вопросы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123