— Уже пришла с реки? Уже постирала? — сурово спросила сквозь стиснутые зубы.
— Я... я валек забыла,— пролепетала Аделе, поглядывая то на мать, то на Габрелюса.
— Валек на гумне лежит?
— Я не знаю...— Аделе повернулась к двери.
— Не знаешь!
Не удержавшись, хозяйка подскочила, обеими кулаками трахнула дочку по спине, подтолкнула, и та, зацепившись ногами за порог, бухнулась лицом в мокрый снег.
Покосившись на Габрелюса, хозяйка торопливо пошла по двору.
Аделе вытерла мокрыми ладонями лицо и, мелькая заснеженной юбкой, побежала за гумно, где были ворота, ведущие к Швянтупе.
Габрелюс каждый день видел Аделе. Видать-то видел, правда, но как-то краем глаза, будто предмет какой. А пришлось — прости господи! — улечься с ее матерью на сене; пришлось матери поднять руку на дочь, чтобы он обратил свое внимание на дочь и вдруг понял и спохватился, что все чаще и чаще о ней думает. Аделе не уродилась красавицей. В самом же Лепалотасе можно было найти девок пригожее. И голосистее, и разговорчивей, и ласковее. Но Аделе была спокойная, не трещотка, по деревне не бегала, забросив работу. Можно было глядеть и не наглядеться, как она сгребает сено, теребит лен или даже подметает пол. Казалось, на ее плечах держится все бабье хозяйство, хотя и хозяйка не сидела сложа руки. Заглядевшись однажды вот так на Аделе, которая рубила свекольную ботву для свиней, Габрелюс вдруг услышал:
— Не видел, как ботву мельчат? — спросила она и фыркнула, отвернувшись.
— Ты не так, как другие.
— Много ты видел других!
— Не видел, это правда.
— Так чего говоришь...
Вот и все. Габрелюс отошел, уселся на крыльцо амбара отбивать косу. Стук-постук — и поднимет голову, глянет на Аделе,— та набирает ботву в корзину. Стук- постук — та идет по двору, мелькая белыми икрами. Стук-постук — черпает воду из колодца и через плечо смотрит на Габрелюса. Габрелюс ловит ее взгляд, растерявшись, постукивает опять и видит, что отбил неровно, лезвие кривое, как будет завтра сено косить? А когда косил уже, она прибежала на край луга и позвала:
— Завтракать иди, Габрис!
Габрелюс не слышит, знай машет косой.
— Завтракать!
Роса уже опала, и коса берет неровно, но Габрелюс не распрямляет спины — пускай зовет, пускай кличет.
Аделе подбежала поближе, взяла горсть скошенной травы и швырнула в Габрелюса.
— Завтракать!
Простоволосая голова Габрелюса вся в травинках, рубашка взмокла от пота. Он смотрит на нее лучистым взглядом, бросает наземь косу.
— Меду хочешь?— неожиданно спрашивает.— Подожди-ка.
Он бежит к ольшанику, опустившись на корточки, раздвигает осоку, хватает что-то и опрометью несется назад, странно отмахиваясь свободной рукой.
— Вот шмелиные соты,— радостно говорит.— Пососи!
Аделе высасывает пузырчатые соты, запрокинув голову, вытягивает скудные капельки меда.
— Тебя не изжалили? — облизываясь, спрашивает.
— Только одна, в руку,— смеется Габрелюс.— Соси. Вот соломинка. Через соломинку потяни.
— Мне хватит. Теперь ты.
— Нет, Аделюке, это тебе...
Габрелюс как бы нечаянно оглянулся на дом и увидел, что на тропинке стоит Моника и наблюдает за ними.
— Хозяйка!
Аделе съежилась, бросила шмелиные соты.
— Я завтракать звала...
И убежала — босоногая и легкая.
Габрелюс положил на плечо косу и зашагал вслед за ней не спеша, чувствуя во всем теле радостную усталость.
Вот так оно и было: мать ловила дочку, дочка — мать. Даже выбравшись на базар, хозяйка не оставляла Аделе дома: одевайся, мол, за лошадьми последишь. И в костел они вместе ходили, и возвращались вместе. Усевшись за стол, ели молча, не поднимая глаз друг на дружку. Все чаще визжали некормленые свиньи, у не доеных коров перегорело вымя, огороды заросли мокрицей. Но один дом, один двор — это тебе не пустыня. У колодца встречаются: Аделе прибегает за водой, а Габрелюс поит лошадей; достает ведро, цедит Аделе, будто по капельке; велика печаль, что хозяйка глядит из окна кухни. И в дверях дровяного сарая сталкиваются: Аделе за хворостом пришла, а Габрелюс за топором — в хлеву надо загородку для свиней починить, она коснется его рукой, глазами обожжет, а из дверей избы голос хозяйки: «Аделе, поживее!..» Вечером хозяйка уходит поить коров, Габрелюс выравнивает
граблями кротовины. «Какое красивое лето»,— говорит хозяйка, послушав долетевшую из деревни песню. «Хорошее лето,— соглашается Габрелюс.— У ржи-то колосья какие, еще неделя, и придется косить».— «Может, удастся нанять кого».— «Хорошо бы, а то один не справлюсь».— «Так вот, Габрис...» Но и Аделе тут как тут. «Я овец приведу»,— говорит она и ждет чего-то, стоит рядом.
Рожь Габрелюс и впрямь косил не один. Но пока управились, пришлось увозить с поля скошенное за первый день. Он подавал снопы, хозяйка грузила на телегу, а Аделе, которой было велено на пригорке окучивать картошку, поглядывала то на проселок, то на ржаное поле, но весь его угол скрывал ольшаник, и нельзя было ничего как следует разглядеть. Не столько солнце обжигало ее на терпко пахнущем картофельном поле, сколько незнание того, о чем толкуют там, за ольшаником, что там делают. Аделе давно уже решила — не отдавать матери Габрелюса; как не стыдно ей, старухе, кружить парню голову? Много ли надо?.. Попробуй только выпусти их из виду, не постереги... Аделе еще не признавалась Габрелюсу, что никого не видит, только его, его... куда ни пойдет, чем ни займется — он, и никто больше. Вот сейчас из картошки вьюнки выдергивает, а перед глазами — Габрелюс. Но почему они так долго воз грузят г УЖс1С как долго... Раньше половину борозды окучить не успевала — и едут, а тут...
Аделе бегом припустила к речке. Знала, что зря бог весть что думает, что сраму не оберется... и вообще грех думать про мать такое, но все равно не остановилась, бежала как сумасшедшая и лишь у мостика замедлила шаг, стараясь унять колотящееся сердце. Вот, господи, какая я дуреха, подумала.
За ольхами по разбитому телегами проселку тарахтели колеса, скрипели грядки, придавленные тяжелыми снопами. Мать в белом платке на голове во, Габрелюс с вилами в руке шел за возом. Мать увидела Аделе, сквозь зубы на лошадей, дернула вожжи. Кладка моста разошлась, в широких щелях между бревнышками поблескивала бурлящая вода, и лошади застригли ушами, остановились. Хозяйка сердито стегнула их вожжами, но лошади топтались на месте, прядали ушами.
— Не гони их, я переведу,— сказал Габрелюс, взял
под уздцы вороного, ну, но лошади только фыркали да пятились.
— Чего стоишь там, будто привидение! — крикнула мать на Аделе, застывшую за мостиком, словно по ее вине испугались лошади.— Отойди в сторонку, тебе говорят!
Габрелюс, выпустив из рук уздечку, зашел на мостик, попробовал сдвинуть бревнышки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123