..
— Да что ты говоришь!— крикнула мать и встала, правой рукой опираясь о стол, а левой шумно отодвигая табурет, на котором сидела.— Что ты говоришь, спрашиваю!
— Про девчонку рассказываю...
— А сын?
— Так выслушали же письмо, складно написано.
Лицо матери в тени от абажура лампы серое, словно
в лунном свете.
— Только-то и понял — складно написано. А с кем сын якшается, и не подумаешь? Газеты читаешь, еще, бывает, и книгу перелистаешь, а ничего толком не разберешь. Что значит, спрашиваю: никому письмо не показывайте, где я, не говорите? Что значит, спрашиваю, эта Испания да свобода? От кого они Испанию освобождают? Скажешь, не от католиков? Скажешь, костелы эти безбожники не разрушают?..
— Мать,— отец сжимает кулаки,— ты это с чужого голоса говоришь, слова ксендза повторяешь. Это он на проповеди точь-в-точь так говорил.
— Ксендз — человек ученый и знает!
— А твой сын не знает, куда идет?
— В его-то возрасте... Сопляк!
— Мать!..
— Хоть бы я в ту ночь наткнулась на него возле амбара... А то погибнет с нехристями, бросят его в яму, как собаку.
— Помолчала бы, мать...
Отец подпер сжатыми кулаками лоб, закрыл глаза, ссутулился и застыл, словно защищаясь от ударов.
Ты должен бы вспомнить, Саулюс, ведь был уже не маленький. Что глаза ребенка увидят и уши услышат — это уж на весь век. А ты был таким молчуном, все глядел со стороны, издали, насупив лобик, как старик, смешно было смотреть. Бывало, говори с тобой не говори, ты молчишь, отвернувшись в угол, и что-то ковыряешь ножиком, а одним глазом все зырк да зырк. Значит, ты должен бы вспомнить, как однажды субботним вечером, войдя в горницу, мы нашли маму лежащей ничком на кровати. Она подняла голову, лицо было мокрое от слез. Посмотрела, словно не узнавая нас, и закричала: «Чего сюда лезете, делать вам нечего!..» Мы
с тобой, пятясь, вышли из горницы, и ты сказал: «А я знаю, почему мама плачет...»
Зимой до нашего дома дошло второе письмо Людвикаса. Из Испании. Написанное в деревушке Санта- Мария. Когда ты однажды пришел из школы, мама взяла твои учебники, перелистала. Потом попросила:
— Сними-ка, Каролис, с чердака книги Людвикаса.
Книг Людвикаса было не так уж много — один сундучок. Я внес его и спросил:
— Куда деть, мама?
— Поставь в сенях.
Она даже не посмотрела в ту сторону; сундучок с книгами стоял в сенях добрую неделю. Когда ты хотел открыть его, мать прикрикнула, велела отойти и не совать рук куда не надо.
В тот день отец уехал на мельницу, ты был в школе, поджимал крепкий февральский мороз, ледяной ветерок мел снег, пронизывая дощатые стены дровяного сарая. Я осторожно тюкал топором кленовый чурбачок — треснула вязка саней, надо было вытесать новую. Запах у желтоватой древесины был точь-в-точь как у женских волос. Я думал о девушке, жившей в самом конце деревни; о ней знали и родители, но мать не одобряла. Думал про себя, если и дальше будет так, скажу, что уйду из дому. Погляжу, что тогда мать запоет. А если что, и уйду, пускай выплачивает долю деньгами, не пропаду. Так и скажу матери.
Я даже присел, когда мать окликнула меня.
Вот и скажу теперь, решил.
— Сними-ка тулуп, Каролис,— сказала мать.
На лавке под окном, в конце стола, где обычно сидит отец, был поставлен сундук с книгами Людвикаса. Несколько книг лежало на столе.
Мать молча глядела, как я снимаю тяжелый тулуп, вешаю возле двери, снимаю шапку, тоже вешаю.
— Каролис, найди-ка мне эту Испанию и покажи.
Не помню, когда я слышал, чтоб она так говорила —
ласково и умоляюще.
Я уселся за стол.
Мать пристроилась рядом.
Я плохо разбирался в книгах Людвикаса. Походив три зимы в школу, научился писать, читать и считать. Чуть больше, чем отец в свое время. Людвикас, правда,
почитывал нам кое-что вслух из своих книг, но это было давно.
Взял одну книгу, отложил в сторону, даже не раскрыв ее. Взял другую, третью. Мать смотрела на мои руки, иногда казалось, она остановит меня: так перекладывая книги, ты ничего не найдешь. Но я все-таки не был таким дураком, чтоб не знать, чего ищу. Уже потерял надежду — отложенных в сторону книг была целая стопка, а той, которая нужна, все нет. С самого дна поднял еще одну книгу. Эта! Ну конечно, эта, мама.
Я покосился на мать, и по моему взгляду она все поняла.
— Поживее, Каролис,— снова попросила.
Еще онемевшими от мороза пальцами я с трудом нащупывал страницы. Ей-богу, легче колоть дрова, подумал я.
Мать ждала, словно терпеливая и суровая учительница.
Я чувствовал, как от пота взмокла спина.
— Вот!— с облегчением сказал.— Вот тут Испания.
Мать взяла книгу в свои руки, положила перед собой
и устремила взгляд на разноцветную карту Испании.
— Испания,— вздохнула она, но вряд ли что-нибудь поняла в этом переплетении линий, слов и красок.
Я попробовал объяснить:
— Этот коричневый цвет означает горы. Здесь написано — Пиренейские горы. А тут, где голубой,— это все вода. Атлантический океан. Эти точки — города. Самой большой точкой помечена столица Мадрид. Здесь Барселона, здесь Валенсия, Бильбао. Много городов...
— Покажи мне эту... Санту-Марию.
Я долго искал, но не нашел.
— Нету?
Наконец-то я догадался и улыбнулся:
— Но, мама, ведь и нашего Лепалотаса наверняка нету на карте.
Мать посмотрела на меня — как может не быть, если люди живут?
— На карте только большие города.
— Каролис, а нельзя в одном месте увидеть и Литву и Испанию?
Я снова переворачивал страницы, и мне снова повезло.
— Европа,— прочитал я крупные буквы над картой.— Здесь Европа целиком, здесь и Литва и Испания должны быть.
— Покажи, Каролис.
Одно за другим я перечислял матери государства.
— Литва!— обрадовался и положил палец; кончик моего пальца закрыл всю Литву.
— Такая маленькая,— приуныла мать.
Я снова перечислил государства.
— Испания. Вот где Испания, мама! Тут Литва, а тут Испания.
Мать уперлась пальцем в то место, где была Испания.
Мой палец показывал Литву, ее палец — Испанию. И мы долго глядели так на маленькую карту, на которой умещалась вся Европа, на которой хоть и не отмеченные, но, мы знали, находились две деревушки — Лепалотас и Санта-Мария.
— Как все близко и как страшно далеко,— наконец сказала мать и устремила взгляд в окно.
Мороз расписал стекла цветами, но мать смотрела не на них. Ее прищуренные глаза глядели далеко-далеко.
Часы пробили два раза, мать захлопнула книгу и провела взглядом по черным буквам на желтой обложке: «ВСЕМИРНАЯ ГЕОГРАФИЯ».
— Положи книги обратно в сундучок и вынеси в сени,— приказала.
Когда я аккуратно сложил все книги, мать пристроила наверху «Всемирную географию» так осторожно, словно она была из тоненького стекла,— чтоб только, упаси бог, не разбилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
— Да что ты говоришь!— крикнула мать и встала, правой рукой опираясь о стол, а левой шумно отодвигая табурет, на котором сидела.— Что ты говоришь, спрашиваю!
— Про девчонку рассказываю...
— А сын?
— Так выслушали же письмо, складно написано.
Лицо матери в тени от абажура лампы серое, словно
в лунном свете.
— Только-то и понял — складно написано. А с кем сын якшается, и не подумаешь? Газеты читаешь, еще, бывает, и книгу перелистаешь, а ничего толком не разберешь. Что значит, спрашиваю: никому письмо не показывайте, где я, не говорите? Что значит, спрашиваю, эта Испания да свобода? От кого они Испанию освобождают? Скажешь, не от католиков? Скажешь, костелы эти безбожники не разрушают?..
— Мать,— отец сжимает кулаки,— ты это с чужого голоса говоришь, слова ксендза повторяешь. Это он на проповеди точь-в-точь так говорил.
— Ксендз — человек ученый и знает!
— А твой сын не знает, куда идет?
— В его-то возрасте... Сопляк!
— Мать!..
— Хоть бы я в ту ночь наткнулась на него возле амбара... А то погибнет с нехристями, бросят его в яму, как собаку.
— Помолчала бы, мать...
Отец подпер сжатыми кулаками лоб, закрыл глаза, ссутулился и застыл, словно защищаясь от ударов.
Ты должен бы вспомнить, Саулюс, ведь был уже не маленький. Что глаза ребенка увидят и уши услышат — это уж на весь век. А ты был таким молчуном, все глядел со стороны, издали, насупив лобик, как старик, смешно было смотреть. Бывало, говори с тобой не говори, ты молчишь, отвернувшись в угол, и что-то ковыряешь ножиком, а одним глазом все зырк да зырк. Значит, ты должен бы вспомнить, как однажды субботним вечером, войдя в горницу, мы нашли маму лежащей ничком на кровати. Она подняла голову, лицо было мокрое от слез. Посмотрела, словно не узнавая нас, и закричала: «Чего сюда лезете, делать вам нечего!..» Мы
с тобой, пятясь, вышли из горницы, и ты сказал: «А я знаю, почему мама плачет...»
Зимой до нашего дома дошло второе письмо Людвикаса. Из Испании. Написанное в деревушке Санта- Мария. Когда ты однажды пришел из школы, мама взяла твои учебники, перелистала. Потом попросила:
— Сними-ка, Каролис, с чердака книги Людвикаса.
Книг Людвикаса было не так уж много — один сундучок. Я внес его и спросил:
— Куда деть, мама?
— Поставь в сенях.
Она даже не посмотрела в ту сторону; сундучок с книгами стоял в сенях добрую неделю. Когда ты хотел открыть его, мать прикрикнула, велела отойти и не совать рук куда не надо.
В тот день отец уехал на мельницу, ты был в школе, поджимал крепкий февральский мороз, ледяной ветерок мел снег, пронизывая дощатые стены дровяного сарая. Я осторожно тюкал топором кленовый чурбачок — треснула вязка саней, надо было вытесать новую. Запах у желтоватой древесины был точь-в-точь как у женских волос. Я думал о девушке, жившей в самом конце деревни; о ней знали и родители, но мать не одобряла. Думал про себя, если и дальше будет так, скажу, что уйду из дому. Погляжу, что тогда мать запоет. А если что, и уйду, пускай выплачивает долю деньгами, не пропаду. Так и скажу матери.
Я даже присел, когда мать окликнула меня.
Вот и скажу теперь, решил.
— Сними-ка тулуп, Каролис,— сказала мать.
На лавке под окном, в конце стола, где обычно сидит отец, был поставлен сундук с книгами Людвикаса. Несколько книг лежало на столе.
Мать молча глядела, как я снимаю тяжелый тулуп, вешаю возле двери, снимаю шапку, тоже вешаю.
— Каролис, найди-ка мне эту Испанию и покажи.
Не помню, когда я слышал, чтоб она так говорила —
ласково и умоляюще.
Я уселся за стол.
Мать пристроилась рядом.
Я плохо разбирался в книгах Людвикаса. Походив три зимы в школу, научился писать, читать и считать. Чуть больше, чем отец в свое время. Людвикас, правда,
почитывал нам кое-что вслух из своих книг, но это было давно.
Взял одну книгу, отложил в сторону, даже не раскрыв ее. Взял другую, третью. Мать смотрела на мои руки, иногда казалось, она остановит меня: так перекладывая книги, ты ничего не найдешь. Но я все-таки не был таким дураком, чтоб не знать, чего ищу. Уже потерял надежду — отложенных в сторону книг была целая стопка, а той, которая нужна, все нет. С самого дна поднял еще одну книгу. Эта! Ну конечно, эта, мама.
Я покосился на мать, и по моему взгляду она все поняла.
— Поживее, Каролис,— снова попросила.
Еще онемевшими от мороза пальцами я с трудом нащупывал страницы. Ей-богу, легче колоть дрова, подумал я.
Мать ждала, словно терпеливая и суровая учительница.
Я чувствовал, как от пота взмокла спина.
— Вот!— с облегчением сказал.— Вот тут Испания.
Мать взяла книгу в свои руки, положила перед собой
и устремила взгляд на разноцветную карту Испании.
— Испания,— вздохнула она, но вряд ли что-нибудь поняла в этом переплетении линий, слов и красок.
Я попробовал объяснить:
— Этот коричневый цвет означает горы. Здесь написано — Пиренейские горы. А тут, где голубой,— это все вода. Атлантический океан. Эти точки — города. Самой большой точкой помечена столица Мадрид. Здесь Барселона, здесь Валенсия, Бильбао. Много городов...
— Покажи мне эту... Санту-Марию.
Я долго искал, но не нашел.
— Нету?
Наконец-то я догадался и улыбнулся:
— Но, мама, ведь и нашего Лепалотаса наверняка нету на карте.
Мать посмотрела на меня — как может не быть, если люди живут?
— На карте только большие города.
— Каролис, а нельзя в одном месте увидеть и Литву и Испанию?
Я снова переворачивал страницы, и мне снова повезло.
— Европа,— прочитал я крупные буквы над картой.— Здесь Европа целиком, здесь и Литва и Испания должны быть.
— Покажи, Каролис.
Одно за другим я перечислял матери государства.
— Литва!— обрадовался и положил палец; кончик моего пальца закрыл всю Литву.
— Такая маленькая,— приуныла мать.
Я снова перечислил государства.
— Испания. Вот где Испания, мама! Тут Литва, а тут Испания.
Мать уперлась пальцем в то место, где была Испания.
Мой палец показывал Литву, ее палец — Испанию. И мы долго глядели так на маленькую карту, на которой умещалась вся Европа, на которой хоть и не отмеченные, но, мы знали, находились две деревушки — Лепалотас и Санта-Мария.
— Как все близко и как страшно далеко,— наконец сказала мать и устремила взгляд в окно.
Мороз расписал стекла цветами, но мать смотрела не на них. Ее прищуренные глаза глядели далеко-далеко.
Часы пробили два раза, мать захлопнула книгу и провела взглядом по черным буквам на желтой обложке: «ВСЕМИРНАЯ ГЕОГРАФИЯ».
— Положи книги обратно в сундучок и вынеси в сени,— приказала.
Когда я аккуратно сложил все книги, мать пристроила наверху «Всемирную географию» так осторожно, словно она была из тоненького стекла,— чтоб только, упаси бог, не разбилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123