.. Никанор, которого на обратном пути посвятила в подробности состоявшегося свиданья, подивился наивной примитивности при всем беспощадстве движущих страстей и в надмирных сферах, персонифицированных в данном сочинении.
В нечаянно образовавшуюся паузу ворвалась ссора пьяниц за окном. Правду сказать, Дуне тоже почудилась страшная нарочитость в доносившемся диалоге. «Ты его по сопатке двинь, в самый хрящ ему норови... дайкось, я его сей момент отрезвлю!» – наставлял один. «Погодь, не мешай, Петруха, я сам... подержи бутылку, я сам», – отвечал другой и стал приводить в исполнение преподанный совет. Сравнительно мирный, без непристойностей, тон голосов, равно как и безучастность третьего компаньона, позволял предположить всего лишь дружескую разминку застоявшихся континентальных мощностей; во всяком случае до убийства было еще далеко.
Дуня потянулась к привязанной тесемке захлопнуть форточку, шумовое сопровождение убавилось вдвое, возобновился прерванный было разговор.
– Вот вы за меня радовались, что в гору пошел, почета удостоился... – уже без утайки раскрывался Дымков, лишь бы сократить пытку ожиданием чуда, которого не мог теперь, – а еще утром я уж бежать от него навострился... Давно бы и след простыл, как бы не риск всех вас там под удар поставить. Слабею и мокрый от пота становлюсь при мысли, что через сутки уже выступать. Знаете, какой скандал разразится, если сразу по выходе на публику и объявить, что по независящим причинам сеанс не состоится. Тут же на месте, вниз сойти не успею, враз меня и заберут... за политический саботаж. Словом, мне хана теперь... Чего щуритесь? Шибко опустился, вам не нравится?
Словно для лучшего созерцанья голову к плечику приклонив, Дуня молчала, подавленная зрелищем упадка, если не перерождения пока. Очевидные призраки его – от жаргонных словечек под воздействием бытия и среды до зачатка тика в щеке и непроизвольного там и тут почесыванья, – все свидетельствовало о серьезности качественного перелома.
– Нет, почему же, вы для меня тот же Дымков, – неожиданно для себя пощадила его Дуня, – разве только летучести вашей поубавилось. Все на свете изнашивается, я и сама, замечаю, чуточку постарела за последний год. Непонятно только, откуда у вас эти страхи и озиранья? На худой конец, если даже и заберут, что из того? Ведь вы же ангел!
Лишь с запозданьем Дуня поняла всю наивность своего довода о положенном ангелу бессмертии. Самое слово не было произнесено, но Дымков покривился в ответ, как на злую шутку: отныне этот сомнительный дар грозил ему худшими последствиями, ибо исключал единственную у людей возможность, в случае нужды, уйти от нестерпимой боли земной.
Дымков не без отчужденья пожал плечами:
– Чего же тут непонятного? Целые паломничества ко мне начнутся, всякому лестно прутом железным ангела в мышеловке потыкать... в отместку за вчерашнее поклонение свое. Бога своего не пощадили, а меня-то заведомо не помилуют! Одни фокусники, которые с голубями в рукавах, наповал заклюют... ну, которых я невольно по окраинам-то разогнал! – отрывисто бормотал он с неприятным Дуне выраженьем, словно огрызался на уже наседающих собак, но сразу стих, покосившись на что-то в окне. – Но боюсь, что-то похуже на меня готовится... Слишком уж особой моей интересуются: с трех концов обложили!
– Да кто, кто? – заражаясь чувством погони, перешла на шепот Дуня.
– Будто не догадываетесь! – подмигнул Дымков и залился дробным леденящим смешком. – Уж в вилку берут. Я теперь, как покажутся, к Степановне моей под крыло норовлю. На кухне тепло, хорошо, тихо... Вы заметили? И головой не качайте... Думаете, небось, местные труженики драку давеча затеяли, которые по сопатке?
Он долго глядел на Дуню с усмешкой печального превосходства:
– Ведь это все ряженые вокруг меня выхаживают, ладят в окошко заглянуть, с кем я тут. А то птица, покрупней грача, на подоконнике моем сидеть повадилась, махнешь рукой – не улетает, умница. Вот и прицеливаемся друг в дружку на манер дуэли, забавляемся. Бывает тоже, глаз немигающий подолгу смотрит с потолка... Все не верите? Хорошо, ларек дощатый видите на углу, где проспект Энгельса с Калининым пересекаются? Снаружи пивная забегаловка, в ней орудует усатая тетка... подсадное лицо со служебным биноклем... Прямо сквозь занавеску по вечерам засматривает, а глянец-то закатный в стеклах, сверкание, и выдает ее с головой.,
До сих пор слушала понурясь, с тоской узнавая себя в несуразных дымковских грезах, но вдруг тесно и душно стало:
– Но позвольте, Дымков, что-то не сходится у вас! – из последних силенок воспротивилась она. – Как же могло солнце отражаться, если запад-то у вас за ларьком, на противоположной стороне приходится...
– Ладно, раз на то пошло, я пугать вас не хотел: это глаза у него блестят. Вот и сейчас, и сейчас вами интересуется... Взглянуть хотите? – и, видимо, сам не в состоянии взор отвести от призрака, наугад втискивал потертый, откуда-то взявшийся театральный биноклишко в ее расслабевшую ладонь. – Берите же, только недолго, не дразните... и не высовывайтесь, а лучше из-за края занавески, как бы невзначай!
Мирная тишина простиралась кругом, великий покой в гаснущем небе, так что невольно напрашивалось худшее из предположений. Лишь ущербное, да еще в сумерках, воображение могло придумать умственную птицу себе в противники. Разумеется, от блажного и не следовало ждать ничего путного, кроме блажи, и не надо спорить в таких случаях, но почему-то Дуня не посмела подвергнуть проверке дымковский домысел, даже оттолкнула протянутую руку с искусительной игрушкой. Ее категорический отказ взглянуть с изнанки на действительность, тем самым предавая себя грозным закономерностям иного бытия, тотчас и оправдался. Как и на первовесенней прогулке в Сокольниках, не было замечено побочных признаков подразумеваемого явления вроде зарничного отблеска из преисподней или завихрения чему-то бешено промчавшемуся вослед, но, судя по воздействию на Дымкова, некая лютая, незримая для смертных чрезвычайность произошла в тот момент по направлению его взгляда за окном. Лишь по сорвавшемуся горловому вскрику да паническому поведению бедняги – как он ничком ринувшись на койку, смешно и жутко старался поднырнуть головой под тощую, мятую подушку, можно было судить о характере состоявшегося зрелища, к которому нельзя привыкнуть.
Вряд ли случайным совпаденьем объяснялась странная одновременность дымковского затухания и как раз к началу осени обозначившегося Дунина выздоровления. Не в нем ли и коренилась причина, почему при очевидных преимуществах чуда, работающего напролом встречных препятствий, Дуня предпочла естественный ход вещей – через акт помилованья, чтобы не рисковать участью брата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206
В нечаянно образовавшуюся паузу ворвалась ссора пьяниц за окном. Правду сказать, Дуне тоже почудилась страшная нарочитость в доносившемся диалоге. «Ты его по сопатке двинь, в самый хрящ ему норови... дайкось, я его сей момент отрезвлю!» – наставлял один. «Погодь, не мешай, Петруха, я сам... подержи бутылку, я сам», – отвечал другой и стал приводить в исполнение преподанный совет. Сравнительно мирный, без непристойностей, тон голосов, равно как и безучастность третьего компаньона, позволял предположить всего лишь дружескую разминку застоявшихся континентальных мощностей; во всяком случае до убийства было еще далеко.
Дуня потянулась к привязанной тесемке захлопнуть форточку, шумовое сопровождение убавилось вдвое, возобновился прерванный было разговор.
– Вот вы за меня радовались, что в гору пошел, почета удостоился... – уже без утайки раскрывался Дымков, лишь бы сократить пытку ожиданием чуда, которого не мог теперь, – а еще утром я уж бежать от него навострился... Давно бы и след простыл, как бы не риск всех вас там под удар поставить. Слабею и мокрый от пота становлюсь при мысли, что через сутки уже выступать. Знаете, какой скандал разразится, если сразу по выходе на публику и объявить, что по независящим причинам сеанс не состоится. Тут же на месте, вниз сойти не успею, враз меня и заберут... за политический саботаж. Словом, мне хана теперь... Чего щуритесь? Шибко опустился, вам не нравится?
Словно для лучшего созерцанья голову к плечику приклонив, Дуня молчала, подавленная зрелищем упадка, если не перерождения пока. Очевидные призраки его – от жаргонных словечек под воздействием бытия и среды до зачатка тика в щеке и непроизвольного там и тут почесыванья, – все свидетельствовало о серьезности качественного перелома.
– Нет, почему же, вы для меня тот же Дымков, – неожиданно для себя пощадила его Дуня, – разве только летучести вашей поубавилось. Все на свете изнашивается, я и сама, замечаю, чуточку постарела за последний год. Непонятно только, откуда у вас эти страхи и озиранья? На худой конец, если даже и заберут, что из того? Ведь вы же ангел!
Лишь с запозданьем Дуня поняла всю наивность своего довода о положенном ангелу бессмертии. Самое слово не было произнесено, но Дымков покривился в ответ, как на злую шутку: отныне этот сомнительный дар грозил ему худшими последствиями, ибо исключал единственную у людей возможность, в случае нужды, уйти от нестерпимой боли земной.
Дымков не без отчужденья пожал плечами:
– Чего же тут непонятного? Целые паломничества ко мне начнутся, всякому лестно прутом железным ангела в мышеловке потыкать... в отместку за вчерашнее поклонение свое. Бога своего не пощадили, а меня-то заведомо не помилуют! Одни фокусники, которые с голубями в рукавах, наповал заклюют... ну, которых я невольно по окраинам-то разогнал! – отрывисто бормотал он с неприятным Дуне выраженьем, словно огрызался на уже наседающих собак, но сразу стих, покосившись на что-то в окне. – Но боюсь, что-то похуже на меня готовится... Слишком уж особой моей интересуются: с трех концов обложили!
– Да кто, кто? – заражаясь чувством погони, перешла на шепот Дуня.
– Будто не догадываетесь! – подмигнул Дымков и залился дробным леденящим смешком. – Уж в вилку берут. Я теперь, как покажутся, к Степановне моей под крыло норовлю. На кухне тепло, хорошо, тихо... Вы заметили? И головой не качайте... Думаете, небось, местные труженики драку давеча затеяли, которые по сопатке?
Он долго глядел на Дуню с усмешкой печального превосходства:
– Ведь это все ряженые вокруг меня выхаживают, ладят в окошко заглянуть, с кем я тут. А то птица, покрупней грача, на подоконнике моем сидеть повадилась, махнешь рукой – не улетает, умница. Вот и прицеливаемся друг в дружку на манер дуэли, забавляемся. Бывает тоже, глаз немигающий подолгу смотрит с потолка... Все не верите? Хорошо, ларек дощатый видите на углу, где проспект Энгельса с Калининым пересекаются? Снаружи пивная забегаловка, в ней орудует усатая тетка... подсадное лицо со служебным биноклем... Прямо сквозь занавеску по вечерам засматривает, а глянец-то закатный в стеклах, сверкание, и выдает ее с головой.,
До сих пор слушала понурясь, с тоской узнавая себя в несуразных дымковских грезах, но вдруг тесно и душно стало:
– Но позвольте, Дымков, что-то не сходится у вас! – из последних силенок воспротивилась она. – Как же могло солнце отражаться, если запад-то у вас за ларьком, на противоположной стороне приходится...
– Ладно, раз на то пошло, я пугать вас не хотел: это глаза у него блестят. Вот и сейчас, и сейчас вами интересуется... Взглянуть хотите? – и, видимо, сам не в состоянии взор отвести от призрака, наугад втискивал потертый, откуда-то взявшийся театральный биноклишко в ее расслабевшую ладонь. – Берите же, только недолго, не дразните... и не высовывайтесь, а лучше из-за края занавески, как бы невзначай!
Мирная тишина простиралась кругом, великий покой в гаснущем небе, так что невольно напрашивалось худшее из предположений. Лишь ущербное, да еще в сумерках, воображение могло придумать умственную птицу себе в противники. Разумеется, от блажного и не следовало ждать ничего путного, кроме блажи, и не надо спорить в таких случаях, но почему-то Дуня не посмела подвергнуть проверке дымковский домысел, даже оттолкнула протянутую руку с искусительной игрушкой. Ее категорический отказ взглянуть с изнанки на действительность, тем самым предавая себя грозным закономерностям иного бытия, тотчас и оправдался. Как и на первовесенней прогулке в Сокольниках, не было замечено побочных признаков подразумеваемого явления вроде зарничного отблеска из преисподней или завихрения чему-то бешено промчавшемуся вослед, но, судя по воздействию на Дымкова, некая лютая, незримая для смертных чрезвычайность произошла в тот момент по направлению его взгляда за окном. Лишь по сорвавшемуся горловому вскрику да паническому поведению бедняги – как он ничком ринувшись на койку, смешно и жутко старался поднырнуть головой под тощую, мятую подушку, можно было судить о характере состоявшегося зрелища, к которому нельзя привыкнуть.
Вряд ли случайным совпаденьем объяснялась странная одновременность дымковского затухания и как раз к началу осени обозначившегося Дунина выздоровления. Не в нем ли и коренилась причина, почему при очевидных преимуществах чуда, работающего напролом встречных препятствий, Дуня предпочла естественный ход вещей – через акт помилованья, чтобы не рисковать участью брата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206