Вместо ожидаемого, за чугунной оградой, дворца в глубине тенистого парка с суровым революционным караулом у ворот вятский знакомец о.Матвея проживал в скромном переулке, на четвертом этаже обыкновенного жилого здания, хотя и улучшенной стройки – с особо высокими потолками и архитектурными ухищрениями для отдохновения под сенью зимних цветов. Из внимания к номенклатурным жильцам переулок, один из первых в столице, как описывалось в Вечерке, был оборудован светильниками повышенной лучистости, благодаря чему не только злоумышленник, но и пробежавшая собачка тотчас становилась предметом озабоченности для обслуживающего персонала. Поэтому непонятно присутствие перед домом довольно большой по неурочному времени кучки совершенно одинаковых граждан в штатском, вряд ли зевак, возможно толпившихся под освещенными окнами помянутого этажа, причем из всего ряда их только два ослепительно сияли среди таких же смежных чернот. Тревога охватила о.Матвея при мысли о нередком в наше время возгорании электрических проводов по ночной поре, сопровождаемом человеческими жертвами. Однако не виднелось поблизости ни пожарных машин, ни длинных суставчатых лестниц для спасения погибающих из пламени. Несуетливая обстановка совсем не вязалась с таким предположеньем, да и гарью не припахивало. И все, сколько их там было, числом свыше дюжины, закинув головы как в ожидании чего-то, глазели именно в этаж скудновской квартиры. По совокупности наводящих примет провидение вторично в ту же ночь делало о.Матвея свидетелем эпохальной заурядности, только что состоявшейся у него в домике со ставнями. И здесь тоже брали кого-то прямо из постели, подсказывало вдруг сжавшееся сердце – здешней жертвой могло быть лишь немыслимое в оковах лицо, к которому, как в прибежище и на исходе сил, поспешал старо-федосеевский поп. Притом неестественная застылость оцепенения, словно подхватить нечто хотели, если выпадет невзначай, выражала крайнее напряжение чрезвычайно исторического факта, к слову, даже несколько подзатянувшегося. Плохо понимая действительность, о.Матвей все же успел вооружиться неотлучными, из кармашка, очками для дали, дабы не упустить генеральнейшей подробности события, позволяющей рядовому обывателю как бы через щелочку рассматривать тайность, происходящую в наглухо закрытом для смертных помещении наверху.
Возможно, то был единственный случай в тогдашней яростной практике, что изъятие из жизни, во удовлетворение интимной прихоти вождя, сопровождалось киносъемкой. Правда, со своего наблюдательного пункта Лоскутовы, отец и сын, не усмотрели там специальной аппаратуры, но иначе нечем объяснить, что обычно потаенная операция проходила при таком чрезмерном освещении, благодаря чему старо-федосеевские свидетели видели в подробностях, как под тонкий плач разбитого стекла несомненно женская, в длинной ночной рубахе, фигура пыталась выброситься из окна на мостовую и как сильные ловкие руки успели выхватить и вернуть назад из фатального наклона над пропастью, наверно, уже бесчувственное тело. Но вскоре показалось и само шествие. После неудачной только что попытки ускользнуть через окно от революционного правосудия, люди держались плотной стенкой вкруг кого-то посреди в пальто, накинутом поверх полосатой пижамы. На нем самом не виднелось ни крови, ни царапин, значит, не он бросался в окно. Благодаря исключительным качествам нового освещенья ни один штришок не ускользнул от затаившихся очевидцев. Несмотря на образцовую покорность арестованного, шедший позади суровый товарищ придерживал его сзади за воротник, как добычу. С блестящим немигающим взором, устремленным в кого-то незримо присутствующего, вел он в сущности на казнь человека, чье имя еще недавно поминали чуть ли не четвертым после вождя, совершая таким образом подвиг безвинного предательства, ибо коллективность его, подобно круговой поруке, освобождала каждого от угрызений совести. Если вину арестованных мерить количеством сопровождающих посланцев, налицо был главный преступник года. Так короткого промелька о.Матвею хватило узнать того сурового солдата Первой мировой войны, шибко поседевшего за истекшие бурные годы. Даже с поникшей головой, Тимофей Скуднов шагал с большим достоинством, как бы в раздумье о той приближавшейся высшей точке человеческого существованья, о которой неизменно по любому поводу поминал в своих публичных выступленьях, правда, в несколько ином, практически приземленном смысле. Он заметно старался не глядеть в лица своих провожатых, чтобы не читать плохо скрываемое торжество с оттенком чисто физического, хоть пальцем, удовольствия от прикосновения к добыче, потому что – оплаченного слишком долгим раболепным поклонением. Одновременно и навстречу из ворот крайнего домовладения выехал вместительный, мебельно-перевозочного типа, однако черный фургон, с избытком вместительный, горько усмехнулось о.Матвею, даже для государственного злодея скудновского ранга, видимо, из-за случившейся перегрузки прочие оперативные машины находились на разгоне. Конечно, крушение сановника понятным образом восстанавливало стародавнюю, при всей ее мимолетности, близость к о.Матвею, но оттого что все последующие годы Тимофей Скуднов неукротимой атеистической деятельностью как бы мстил самому себе за допущенное когда-то колебание, то и батюшка не счел возможным докучать Господу неуместным обращеньем, а просто послал вослед своему нераскаянному Савлу человечное пожеланьице – не разбиться насмерть при падении с такой высоты.
Тишина в переулке вновь сомкнулась, и возобновившаяся непогода на пару с ветерком принялись заметать следы события. Пора стало уходить, но, завороженный стрельчатой дырой в скудновском окне, Егор не внял вторичному отцовскому напоминанью. При неподвижном лице он фактически заливался в ту минуту безутешными слезами, уже всухую теперь. После случая с фининспектором он, занимаясь планомерным развитием воли, добился немалых успехов в подавлении себя, так что приступы душевной слабости гасились внутри без прорыва наружу, только подрагивающие губы набухали слегка. На сей раз что-то слишком уж навскрик стыдное рвалось из исподней глубины, от Ненилы, но и с нею удалось совладать. Что же касается влажных блесток на щеках, они были от косых дождинок, залетавших под козырек картуза. Оплакивал Егор не пострадавших, а, видимо, ту, с маху вскочившую на подоконник полузнакомую девочку в сарафанчике, хотя вряд ли мог с расстояния в разбитом окне признать ее единственно по тонюсеньким просунувшимся сквозь стекло голым рукам. То ли с усталости, то ли по долгу сана о.Матвей не стал вступать в обсуждение грешнейшего, потому что самовольного отказа от главного из небесных даров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206