.. навечно отучил его от былых, даже в скромных старо-федосеевских размерах, житейских излишеств. Многое другое также указывало, что первенец лоскутовский воротился домой в расстроенном здоровье. Так, настойчивое предложение согреть воды, чтобы сполоснуться с дороги, встречено было категорическим отказом Вадима, причем странные подергиванья в лице сопровождались приступом такой безудержной икоты, что старики испугались и отступили. Лишь после минутной неловкой заминки началась чрезвычайная хозяйственная беготня, настолько безмолвная, что ближайшие соседи Шамины проведали о событии только сутки спустя.
Пока виновник его переодевался в Дуниной светелке из казенного в домашнее – теплое, чистое и сухое, родня его, суетясь и мешая друг дружке, готовила ужин внизу. Всего лишь вторично за много лет, после пиршества по случаю замирения с фининспектором Гавриловым, вновь стелили парадную скатерть из сундука, а на кухне с риском повредить в таком переполохе ставили заветный самовар, потому что другого такого повода уже не могло представиться до конца лоскутовских дней, – совершали также уйму иных бесполезных поступков, выражавших не одно праздничное смятенье, а подспудное желанье отбиться от окаянных мыслей: еще не случалось, чтобы из тех запредельных краев отпускали домой на побывку. Недавняя радость по поводу исполнения желаний сменялась далеко не шуточными тревогами. Вдобавок уже четверть часа без малого смущенные хозяева дожидались дорогого гостя у накрытого стола – все, кроме Егора, который в ту пору понес за дверь повесить куда-нибудь набухшую влагой Вадимову одежду. Но лишь после повторного напоминательного оклика Прасковьи Андреевны некоторое оживленье наверху, скрип половиц как от подвижки мебели порассеяло вовсе нежелательные подозренья.
– Все в сборе, Вадимушка... не побрезгуй с нами чем Бог послал! – с протянутыми навстречу руками позвала она да так и замерла на скорбном полувздохе.
Рукою неуверенно скользя по перильцам, беспоясый и в ветхой отцовской рубахе наизнанку возлюбленный первенец спускался к ним по лестнице с безучастной застылой улыбкой, будто ему нипочем скандальное возвращение в лоно семьи, на деле же – не потому, что стыдился своего горького отступничества или старался смягчить свою каторжную неприглядность, а оттого, что вовсе ничего не замечал вокруг себя, устремленный к таинственным происходящим внутри него переменам. Сидевшей с опущенными глазами огорченной родне оставалось лишь изображать оживление и радость, словно не догадываются о его душевном смятении.
А между тем плакать хотелось старикам при виде покаянной неуверенности, с какой Вадим занимал прежнее, всегда ему принадлежавшее место за столом. И еще не успели сесть, когда подоспевший из смежной комнаты Егор значительно кашлянул, взглянув на родителей особо пристальным взором с намеком на только что сделанное открытие, чем сразу же подсушил совсем было готовые пролиться слезы стариковского умиленья. В свою очередь и у Дунюшки, подметившей их переглядку, поубавилось стремленья разреветься на братней груди.
Из-за позднего часа все же пора было к ужину приступать.
– Вот и снова сподобил нас Господь посидеть рядком, помолчать в единении перед отходом на сон грядущий... – приступил было о.Матвей, осеняющим жестом приглашая к трапезе, и тотчас померкнул весь при мысли, кому, собственно, надлежало бы воздавать благодарение за неоплатную радость свиданья.
И правда, беседа с возлюбленным пришельцем так и не наладилась в ту ночь, как не состоялась и за остальное время пребыванья его в Старо-Федосееве... кроме нескольких, пожалуй, вскользь кинутых, толком не разобранных слов, да и те – если только не послышались. С одной стороны, домашние воздерживались от расспросов, чтобы преступным любознайством к запредельно-подвальным секретцам не навлечь на него добавочных бед. Да он и сам, с другой-то, стремился почаще отдыхать от тяжких воспоминаний, для чего, периодически выключаясь из бытия, как бы дремал с открытыми глазами. Подумалось даже, что прибывшие вместе лагерные конвоиры стерегут и здесь государственного преступника, хотя бы и выпущенного на отгул по чьему-то милосердному ходатайству.
Кстати, то ли сосредоточась на горестях своих, то ли попривыкнув там к умеренному питанию, Вадим пальцем не коснулся соблазнительной перед ним постной снеди, словно не замечал ее. Да и позже никто не заставал его за едой: очевидно, стыдясь отвергнутого им однажды бесчестного поповского хлеба, он по необходимости ел его здесь воровски, от всех украдкой.
Напрасно хлопотала сбоку Прасковья Андреевна, словить пыталась его все еще окоченелые, ускользающие пальцы, согреть их материнским теплом.
– Хлебни хоть чайку-то глоточка два, солнышко наше, я туда вареньица малинового намешала. Ты, бывало, и ангинкой-то любил болеть, благо я тебе сухой малинки погуще заваривала для смягчения горла... – И хотя после аблаевского крушения курево в домике со ставнями разрешалось единственно Финогеичу, да и то на свежем воздухе, сама подсовывала любимцу тощие, с высыпавшимся табаком папироски, ибо по описаниям узнику подымить сущая отрада, слаще водицы иной раз.
Внезапно спазматическая, крайним нервным истощеньем объясненная зевота напала на гостя, словно навалившийся камень спихивал с себя. В самом деле, за двадцать лет никогда еще Лоскутовы не ложились спать так поздно. И так как бывшую Вадимову каморку занимал теперь Егор со своей обильной техникой, то во избежание новых между ними осложнений Прасковья Андреевна с ходу предложила постелить себе на полу у Дунюшки, уступив сыну родительскую постель в силу его болезненного состояния, пуще же – из сладостной готовности к материнским жертвам. Со своей стороны о.Матвей вызвался пристроиться на раскладушке в кухне, но тут буйно вмешалось младшее поколенье, а пока длилась борьба великодуший, Вадим сам выбрал для ночлега боковой чуланчик в сенях, где под домашним хламом и обувью клиентов сохранились нары еще от прежних жильцов. Оно не так мягко да от шорно-сапожного смрада не продохнешь, однако никто не посмел отнимать у блудного сына право на покаянное самоограниченье даже в скромных старо-федосеевских удобствах. Вынесли посторонние вещи, чтобы воздуху прибавилось, и распахнули верхний продух высоко под потолком, причем прикрыть его гость уже не дал с категорической жестикуляцией в том смысле, что холод для здоровья в самый раз хорошо... Ввиду чрезвычайных потрясений трое суток спустя любая мелочь тут приобретает знаменательное значенье. И сразу по возвращении в столовую, едва остались одни, Лоскутовых постигло вовсе переполошившее известие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206
Пока виновник его переодевался в Дуниной светелке из казенного в домашнее – теплое, чистое и сухое, родня его, суетясь и мешая друг дружке, готовила ужин внизу. Всего лишь вторично за много лет, после пиршества по случаю замирения с фининспектором Гавриловым, вновь стелили парадную скатерть из сундука, а на кухне с риском повредить в таком переполохе ставили заветный самовар, потому что другого такого повода уже не могло представиться до конца лоскутовских дней, – совершали также уйму иных бесполезных поступков, выражавших не одно праздничное смятенье, а подспудное желанье отбиться от окаянных мыслей: еще не случалось, чтобы из тех запредельных краев отпускали домой на побывку. Недавняя радость по поводу исполнения желаний сменялась далеко не шуточными тревогами. Вдобавок уже четверть часа без малого смущенные хозяева дожидались дорогого гостя у накрытого стола – все, кроме Егора, который в ту пору понес за дверь повесить куда-нибудь набухшую влагой Вадимову одежду. Но лишь после повторного напоминательного оклика Прасковьи Андреевны некоторое оживленье наверху, скрип половиц как от подвижки мебели порассеяло вовсе нежелательные подозренья.
– Все в сборе, Вадимушка... не побрезгуй с нами чем Бог послал! – с протянутыми навстречу руками позвала она да так и замерла на скорбном полувздохе.
Рукою неуверенно скользя по перильцам, беспоясый и в ветхой отцовской рубахе наизнанку возлюбленный первенец спускался к ним по лестнице с безучастной застылой улыбкой, будто ему нипочем скандальное возвращение в лоно семьи, на деле же – не потому, что стыдился своего горького отступничества или старался смягчить свою каторжную неприглядность, а оттого, что вовсе ничего не замечал вокруг себя, устремленный к таинственным происходящим внутри него переменам. Сидевшей с опущенными глазами огорченной родне оставалось лишь изображать оживление и радость, словно не догадываются о его душевном смятении.
А между тем плакать хотелось старикам при виде покаянной неуверенности, с какой Вадим занимал прежнее, всегда ему принадлежавшее место за столом. И еще не успели сесть, когда подоспевший из смежной комнаты Егор значительно кашлянул, взглянув на родителей особо пристальным взором с намеком на только что сделанное открытие, чем сразу же подсушил совсем было готовые пролиться слезы стариковского умиленья. В свою очередь и у Дунюшки, подметившей их переглядку, поубавилось стремленья разреветься на братней груди.
Из-за позднего часа все же пора было к ужину приступать.
– Вот и снова сподобил нас Господь посидеть рядком, помолчать в единении перед отходом на сон грядущий... – приступил было о.Матвей, осеняющим жестом приглашая к трапезе, и тотчас померкнул весь при мысли, кому, собственно, надлежало бы воздавать благодарение за неоплатную радость свиданья.
И правда, беседа с возлюбленным пришельцем так и не наладилась в ту ночь, как не состоялась и за остальное время пребыванья его в Старо-Федосееве... кроме нескольких, пожалуй, вскользь кинутых, толком не разобранных слов, да и те – если только не послышались. С одной стороны, домашние воздерживались от расспросов, чтобы преступным любознайством к запредельно-подвальным секретцам не навлечь на него добавочных бед. Да он и сам, с другой-то, стремился почаще отдыхать от тяжких воспоминаний, для чего, периодически выключаясь из бытия, как бы дремал с открытыми глазами. Подумалось даже, что прибывшие вместе лагерные конвоиры стерегут и здесь государственного преступника, хотя бы и выпущенного на отгул по чьему-то милосердному ходатайству.
Кстати, то ли сосредоточась на горестях своих, то ли попривыкнув там к умеренному питанию, Вадим пальцем не коснулся соблазнительной перед ним постной снеди, словно не замечал ее. Да и позже никто не заставал его за едой: очевидно, стыдясь отвергнутого им однажды бесчестного поповского хлеба, он по необходимости ел его здесь воровски, от всех украдкой.
Напрасно хлопотала сбоку Прасковья Андреевна, словить пыталась его все еще окоченелые, ускользающие пальцы, согреть их материнским теплом.
– Хлебни хоть чайку-то глоточка два, солнышко наше, я туда вареньица малинового намешала. Ты, бывало, и ангинкой-то любил болеть, благо я тебе сухой малинки погуще заваривала для смягчения горла... – И хотя после аблаевского крушения курево в домике со ставнями разрешалось единственно Финогеичу, да и то на свежем воздухе, сама подсовывала любимцу тощие, с высыпавшимся табаком папироски, ибо по описаниям узнику подымить сущая отрада, слаще водицы иной раз.
Внезапно спазматическая, крайним нервным истощеньем объясненная зевота напала на гостя, словно навалившийся камень спихивал с себя. В самом деле, за двадцать лет никогда еще Лоскутовы не ложились спать так поздно. И так как бывшую Вадимову каморку занимал теперь Егор со своей обильной техникой, то во избежание новых между ними осложнений Прасковья Андреевна с ходу предложила постелить себе на полу у Дунюшки, уступив сыну родительскую постель в силу его болезненного состояния, пуще же – из сладостной готовности к материнским жертвам. Со своей стороны о.Матвей вызвался пристроиться на раскладушке в кухне, но тут буйно вмешалось младшее поколенье, а пока длилась борьба великодуший, Вадим сам выбрал для ночлега боковой чуланчик в сенях, где под домашним хламом и обувью клиентов сохранились нары еще от прежних жильцов. Оно не так мягко да от шорно-сапожного смрада не продохнешь, однако никто не посмел отнимать у блудного сына право на покаянное самоограниченье даже в скромных старо-федосеевских удобствах. Вынесли посторонние вещи, чтобы воздуху прибавилось, и распахнули верхний продух высоко под потолком, причем прикрыть его гость уже не дал с категорической жестикуляцией в том смысле, что холод для здоровья в самый раз хорошо... Ввиду чрезвычайных потрясений трое суток спустя любая мелочь тут приобретает знаменательное значенье. И сразу по возвращении в столовую, едва остались одни, Лоскутовых постигло вовсе переполошившее известие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206