«Он ударил ее в висок, — рассказывает он, — и не чем иным, как топором. Ибо она его обманула, а когда один человек обманывает другого, его нужно ударить топором по черепу. Это и есть справедливость».
«И это действительно справедливость?» — спрашиваю я отца. А он отвечает: «Это — справедливость батраков и слуг!»
У учителя Франзена голос как у старой бабы. При этом ему не более двадцати пяти лет, и у него светло-голубые глаза и розовая, как у поросенка, кожа. Руки его находятся в постоянном движении, и иногда кажется, что они летают одна вокруг другой, как птицы. Он не ходит — кажется, что он ползает. «Он боится меня», — говорю я отцу. «Чепуха, — отвечает он, — с чего ты это взял?» «Он боится меня, — говорю я, — потому что я твой сын — сын управляющего поместьем».
На следующий день отец приходит в школу с хлыстом в руке. Голос Франзена повизгивает, как у собаки, когда отец разговаривает с ним. Его спина согнута, как лук, а руки дрожат, как листва тополя. «Господин Франзен, — говорит ему отец, когда мы остаемся втроем в пустом классе, — вот это — ваш ученик. А то, что он к тому же является моим сыном, не должно вас беспокоить. Он должен учиться! И он должен учиться еще и послушанию тем, кто является для него авторитетом и властью. Вы можете быть тряпкой, господин Франзен, но для него вы являетесь авторитетом, представителем вашего ведомства. Действуйте, исходя из этого. А ты, Эрнст, должен с этим считаться».
Я сижу на тех же скамьях, что и ребятишки из деревни. Мой кусок хлеба, который я съедаю во время перерыва, не больше, чем у них. Я и одет не лучше, чем они. К тому же я не только учусь вместе с ними, но и выполняю совместно с ними домашние задания. Отец выражает желание, чтобы я принимал участие в их играх. Мы выпускаем в озеро рыб, пробираемся ползком по трубам, проложенным под железнодорожным переездом, запруживаем ручей и затопляем в результате этого луг. «Эрнст, — говорит мне отец, — вы причинили значительный ущерб. Ты присутствовал при этом?» «Да, отец», — отвечаю я. «Ты мне назовешь имена мальчишек, принимавших участие в этом деле, если я тебя об этом попрошу?» — «Я назову их имена, отец, если ты будешь на этом настаивать, — но я прошу тебя: не настаивай на этом». «Хорошо, мой сын, — говорит отец, — вопрос исчерпан, ты можешь идти».
«Народная школа в Планкене, район Штум, — в возрасте от 6 до 10 лет (1904—1908 годы). Гимназия имени кайзера Вильгельма в Штуме — с 10 до 18 лет (1908—1916 годы). Там же — сдача экзамена на аттестат зрелости. В 1916 году — запись добровольцем в армию».
Из лета в лето происходит, рассматривая чисто внешне, все то же самое. В 5:00 подъем. В 5:45 завтрак. В 6:10 выход из дома и трехкилометровый марш до железнодорожной станции Ромайкен. С 6:52 до 7:36 поездка в пассажирском поезде, в вагоне IV класса, из Ромайкена до Штума. С 8:00 до 1:00 пополудни занятия в гимназии имени кайзера Вильгельма в Штуме. С 1:00 до 3:00 пополудни выполнение домашних заданий первой срочности в зале ожидания III и IV классов на железнодорожной станции Штум. С 3:07 до 3:51 пополудни возвращение из Штума в Ромайкен поездом, далее пешком в Планкен. Прибытие туда около 4:30 пополудни. Здесь завершение школьных заданий, инструктаж отца, связанный по большей части с обходом конюшен и хлевов, ужин, отход ко сну. И так изо дня в день в течение всего лета.
В зимние месяцы — каждый раз с начала ноября до конца февраля — я нахожусь в школьном пансионате «Виктория» в Штуме по Шиллерштрассе, 32. Владелицей этого пансионата является фрау Ханнелоре Рормайстер, вдова офицера. Жизнь, текущая строго по регламенту, — с утра в понедельник до обеда в субботу — в точном соответствии с планом, включая присмотр за выполнением домашних заданий. С обеда в субботу до раннего утра в понедельник — нахождение в Планкене, в родительском доме.
Кроме меня в той же самой комнате находятся еще трое. Кровати — в два яруса. Курение запрещено. Употребление алкоголя грозит исключением из пансионата. В десять часов свет тушится. Прием пищи осуществляется совместно. У каждого свое собственное рабочее место, размером в два квадратных метра, точно вымеренных, границы обозначены белой полосой, нанесенной в свое время на деревянную поверхность общего стола. Каждые четыре недели фрау Рормайстер, владелица пансионата и вдова офицера, пишет нам свидетельства о поведении, которые должны быть показаны дома и подписаны родителями.
«Эрнст Модерзон, — говорит мне фрау Рормайстер, когда однажды я являюсь по ее вызову к ней в комнату, — ты порядочный и надежный парень, и я ценю это». Я ничего не отвечаю. «Я считаю, — продолжает она, — что тебе можно доверять». Я опять молчу. «И поэтому, — говорит она дальше, — принимая это во внимание, я намерена назначить тебя своим доверенным лицом в вашей комнате». «А каковы обязанности этого доверенного лица?» — спрашиваю я. «Ну, — отвечает она, — он пользуется моим доверием. Он помогает мне следить за порядком. Он следит за тем, что другие делают и говорят, и докладывает мне затем об этом». «Сожалею, — говорю я, — но эта задача мне не подходит».
«Все в жизни имеет собственную цену, — говорит доктор Энгельгардт. — За каждое слово, которого вы не будете знать, полагается удар по заду. Посмотрим, кто будет держать рекорд». Рекорд остается за Фусманом. Не проходит ни одного урока латинского языка, на котором он не получил бы по меньшей мере пяти ударов по заднему месту. «Я никогда не позволю себя ударить», — заявляю я. «Тебе хорошо говорить, — замечает Фусман, — ты и так все знаешь».
Кисть левой руки отца представляет собой кровавую кашеобразную массу. Его лицо белое как снег. Он поскользнулся и попал рукой в работающую соломорезку. «Разрежьте мне рукав, — говорит он. — И рубашку тоже. Принесите чистую простыню. Завяжите руку! И немедленно запрягайте лошадей: мне нужно к врачу». Это все, что он говорит. Он держится еще более подтянуто, чем обычно. Неделю спустя он уже опять стоит посредине двора. О том, что его левая рука навсегда изувечена, он никогда не упоминает — и никто другой также об этом не говорит.
«Модерзон, — говорит доктор Энгельгардт, обращаясь ко мне, — встань! Я убежден, что ты мужественный парень». Энгельгардт только что вошел в классную комнату. Он подходит ко мне вплотную и говорит: «Как я только что вычитал в последнем списке потерь, твой отец, майор Модерзон, храбро сражался в битве на Мазурских болотах и навечно остался на поле брани. Ты можешь гордиться им. Господин директор разрешил тебе три дня отпуска».
«Мама, — сказал я, — как только это будет возможным, я тоже запишусь добровольцем в армию». «Зачем?» — только и спросила она. «Этого я не могу тебе сказать. Но я должен так сделать. Отец ведь сделал так».
«1916 год — начальная подготовка в 779-м пехотном запасном батальоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190
«И это действительно справедливость?» — спрашиваю я отца. А он отвечает: «Это — справедливость батраков и слуг!»
У учителя Франзена голос как у старой бабы. При этом ему не более двадцати пяти лет, и у него светло-голубые глаза и розовая, как у поросенка, кожа. Руки его находятся в постоянном движении, и иногда кажется, что они летают одна вокруг другой, как птицы. Он не ходит — кажется, что он ползает. «Он боится меня», — говорю я отцу. «Чепуха, — отвечает он, — с чего ты это взял?» «Он боится меня, — говорю я, — потому что я твой сын — сын управляющего поместьем».
На следующий день отец приходит в школу с хлыстом в руке. Голос Франзена повизгивает, как у собаки, когда отец разговаривает с ним. Его спина согнута, как лук, а руки дрожат, как листва тополя. «Господин Франзен, — говорит ему отец, когда мы остаемся втроем в пустом классе, — вот это — ваш ученик. А то, что он к тому же является моим сыном, не должно вас беспокоить. Он должен учиться! И он должен учиться еще и послушанию тем, кто является для него авторитетом и властью. Вы можете быть тряпкой, господин Франзен, но для него вы являетесь авторитетом, представителем вашего ведомства. Действуйте, исходя из этого. А ты, Эрнст, должен с этим считаться».
Я сижу на тех же скамьях, что и ребятишки из деревни. Мой кусок хлеба, который я съедаю во время перерыва, не больше, чем у них. Я и одет не лучше, чем они. К тому же я не только учусь вместе с ними, но и выполняю совместно с ними домашние задания. Отец выражает желание, чтобы я принимал участие в их играх. Мы выпускаем в озеро рыб, пробираемся ползком по трубам, проложенным под железнодорожным переездом, запруживаем ручей и затопляем в результате этого луг. «Эрнст, — говорит мне отец, — вы причинили значительный ущерб. Ты присутствовал при этом?» «Да, отец», — отвечаю я. «Ты мне назовешь имена мальчишек, принимавших участие в этом деле, если я тебя об этом попрошу?» — «Я назову их имена, отец, если ты будешь на этом настаивать, — но я прошу тебя: не настаивай на этом». «Хорошо, мой сын, — говорит отец, — вопрос исчерпан, ты можешь идти».
«Народная школа в Планкене, район Штум, — в возрасте от 6 до 10 лет (1904—1908 годы). Гимназия имени кайзера Вильгельма в Штуме — с 10 до 18 лет (1908—1916 годы). Там же — сдача экзамена на аттестат зрелости. В 1916 году — запись добровольцем в армию».
Из лета в лето происходит, рассматривая чисто внешне, все то же самое. В 5:00 подъем. В 5:45 завтрак. В 6:10 выход из дома и трехкилометровый марш до железнодорожной станции Ромайкен. С 6:52 до 7:36 поездка в пассажирском поезде, в вагоне IV класса, из Ромайкена до Штума. С 8:00 до 1:00 пополудни занятия в гимназии имени кайзера Вильгельма в Штуме. С 1:00 до 3:00 пополудни выполнение домашних заданий первой срочности в зале ожидания III и IV классов на железнодорожной станции Штум. С 3:07 до 3:51 пополудни возвращение из Штума в Ромайкен поездом, далее пешком в Планкен. Прибытие туда около 4:30 пополудни. Здесь завершение школьных заданий, инструктаж отца, связанный по большей части с обходом конюшен и хлевов, ужин, отход ко сну. И так изо дня в день в течение всего лета.
В зимние месяцы — каждый раз с начала ноября до конца февраля — я нахожусь в школьном пансионате «Виктория» в Штуме по Шиллерштрассе, 32. Владелицей этого пансионата является фрау Ханнелоре Рормайстер, вдова офицера. Жизнь, текущая строго по регламенту, — с утра в понедельник до обеда в субботу — в точном соответствии с планом, включая присмотр за выполнением домашних заданий. С обеда в субботу до раннего утра в понедельник — нахождение в Планкене, в родительском доме.
Кроме меня в той же самой комнате находятся еще трое. Кровати — в два яруса. Курение запрещено. Употребление алкоголя грозит исключением из пансионата. В десять часов свет тушится. Прием пищи осуществляется совместно. У каждого свое собственное рабочее место, размером в два квадратных метра, точно вымеренных, границы обозначены белой полосой, нанесенной в свое время на деревянную поверхность общего стола. Каждые четыре недели фрау Рормайстер, владелица пансионата и вдова офицера, пишет нам свидетельства о поведении, которые должны быть показаны дома и подписаны родителями.
«Эрнст Модерзон, — говорит мне фрау Рормайстер, когда однажды я являюсь по ее вызову к ней в комнату, — ты порядочный и надежный парень, и я ценю это». Я ничего не отвечаю. «Я считаю, — продолжает она, — что тебе можно доверять». Я опять молчу. «И поэтому, — говорит она дальше, — принимая это во внимание, я намерена назначить тебя своим доверенным лицом в вашей комнате». «А каковы обязанности этого доверенного лица?» — спрашиваю я. «Ну, — отвечает она, — он пользуется моим доверием. Он помогает мне следить за порядком. Он следит за тем, что другие делают и говорят, и докладывает мне затем об этом». «Сожалею, — говорю я, — но эта задача мне не подходит».
«Все в жизни имеет собственную цену, — говорит доктор Энгельгардт. — За каждое слово, которого вы не будете знать, полагается удар по заду. Посмотрим, кто будет держать рекорд». Рекорд остается за Фусманом. Не проходит ни одного урока латинского языка, на котором он не получил бы по меньшей мере пяти ударов по заднему месту. «Я никогда не позволю себя ударить», — заявляю я. «Тебе хорошо говорить, — замечает Фусман, — ты и так все знаешь».
Кисть левой руки отца представляет собой кровавую кашеобразную массу. Его лицо белое как снег. Он поскользнулся и попал рукой в работающую соломорезку. «Разрежьте мне рукав, — говорит он. — И рубашку тоже. Принесите чистую простыню. Завяжите руку! И немедленно запрягайте лошадей: мне нужно к врачу». Это все, что он говорит. Он держится еще более подтянуто, чем обычно. Неделю спустя он уже опять стоит посредине двора. О том, что его левая рука навсегда изувечена, он никогда не упоминает — и никто другой также об этом не говорит.
«Модерзон, — говорит доктор Энгельгардт, обращаясь ко мне, — встань! Я убежден, что ты мужественный парень». Энгельгардт только что вошел в классную комнату. Он подходит ко мне вплотную и говорит: «Как я только что вычитал в последнем списке потерь, твой отец, майор Модерзон, храбро сражался в битве на Мазурских болотах и навечно остался на поле брани. Ты можешь гордиться им. Господин директор разрешил тебе три дня отпуска».
«Мама, — сказал я, — как только это будет возможным, я тоже запишусь добровольцем в армию». «Зачем?» — только и спросила она. «Этого я не могу тебе сказать. Но я должен так сделать. Отец ведь сделал так».
«1916 год — начальная подготовка в 779-м пехотном запасном батальоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190