А люди, подобные Хохбауэру, делают это сверхчетко. Солдат на службе определенной идеологии — вот что из него стало, и это называется солдатским духом. Сегодня нужно быть или нацистом или же антинацистом, а третьей возможности вовсе не существует.
Генерал долго молчал. В глазах его жила печаль. Печаль без боли, рожденная знанием и признанием. И Крафт был готов выслушать нотацию генерала в том холодном и деловом тоне, обычно свойственном генералу. Однако никакой нотации или выговора не последовало.
— Дальше! — только и услышал Крафт.
— Если я, господин генерал, встречаюсь с превосходящим меня или более сильным противником, который думает и действует иначе, чем я, который пришел совсем из другого мира и с которым у меня нет ничего общего, кроме языка, тогда я должен попытаться победить этого противника его же собственными способами. Другого выбора у меня нет.
— И вы думаете, Крафт, что успех одержали вы?
— Я переоценил этих людей. Они оказались неустойчивее, чем я предполагал. Они живут между двумя крайностями, между преступлением и трусостью, только эти слова у них иначе называются. Первое они называют испытанием, а второе — жертвой. Они взорвали лейтенанта Баркова на мине. Они готовы и других отправить на тот свет, как они делали до этого и как они будут делать и дальше. Но как только им приходится нести ответственность за это, они сразу же превращаются в кандидатов на самоубийство. Они достигают необычного, пока иллюзии двигают их вперед; тогда они доставляют радость деловым людям и являются наслаждением для фантазеров типа Ратсхельма. И они заботятся о том, чтобы назвать Германией все то, что катится в пропасть.
Генерал избегал смотреть на Крафта.
— Что же вы теперь намерены делать, Крафт?
— Задание, которое вы передо мной поставили, господин генерал, я считаю выполненным. Убийца стал самоубийцей. Я перед собой такой цели не ставил, но теперь, когда это произошло, я считаю, что это развязка, так как кто знает, как еще могла сработать мельница юстиции!
— Вы считаете, Крафт, что я могу спокойно умывать руки и считать себя невиновным?
— Господин генерал, — твердо начал обер-лейтенант, — вы своих рук и не пачкали вовсе. Роль следователя вы доверили мне, а я, сам того не желая, превратился в палача. Все, что произошло, исключительно мое дело, и я не собираюсь ничего перекладывать со своих плеч на плечи других. Да почему, собственно, я должен это делать? Если все то, господин генерал, что мы здесь делаем, и все то, что происходит вокруг нас, является чистым, честным, незапятнанным солдатским обществом, то это такой мир, которого я не понимаю. Этот мир настолько лжив и пуст, что не стоит и гроша. Это убежище для проныр, подхалимов и лишенных совести насильников. Это мир, от которого меня рвет. И этот мир вовсе не стоит того, чтобы ради него жить.
Генерал-майор Модерзон встал, подошел к окну и, глядя в него, долго молчал. Затем он неожиданно обернулся к Крафту и сказал:
— Следовательно, вы намерены испытывать все последствия этого дела. У вас есть воля!
Генерал быстрыми шагами подошел к письменному столу. Взяв в руки какой-то длинный листок, он вернулся к Крафту и сказал:
— Прочтите. Эта телеграмма получена полтора часа назад.
Крафт прочитал:
«НАЧАЛЬНИК ВОЕННЫХ ШКОЛ
НАЧАЛЬНИКУ ВОЕННОЙ ШКОЛЫ № 5
Возглавить лично расследование смерти Хохбауэра. Местное расследование приостановить до прибытия нашего уполномоченного, старшего военного советника юстиции Вирмана. Оказать ему всяческую поддержку. Вирман уже выехал.
Подпись: Начальник военных школ».
— Пусть приезжает! — проговорил Крафт.
30. Погоня началась
Старший военный советник юстиции Вирман прибыл в военную школу в тот же день поздно вечером и сразу же повел себя как гончий пес.
Разумеется, Вирман прежде всего доложил о своем прибытии генерал-майору Модерзону. Генерал не заставил его долго ждать и, когда Вирман вошел в кабинет, встретил его стоя.
Вирман безукоризненно исполнил свои обязанности по субординации: он бодро отдал честь и даже попытался отдать рапорт с соблюдением всех нюансов, при этом он хотел показать генералу, что прибыл сюда лишь по приказу, для того, чтобы закончить неинтересное дело.
— Почему вы прибыли лично и к чему такая спешка? — поинтересовался генерал.
— Только потому, что дело это несколько необычное, — уклончиво ответил Вирман.
— Этого вы пока еще не можете утверждать, — сказал генерал. — Если вы уже сейчас так считаете, то для этого могут быть только две причины: либо уже проведено предварительное расследование, либо имеется предварительное заключение по делу. Но вы так и не ответили на мой вопрос, господин старший военный советник юстиции.
— Господин генерал, — начал Вирман, чувствуя, что его серое лицо постепенно становится красным, — позволю себе заметить, что я не подчинен вашей военной школе, я только прислан к вам, так сказать, для совместной работы.
— Что я об этом думаю, господин Вирман, относится только к моей компетенции. И я требую, чтобы вы ежедневно докладывали мне, начиная с завтрашнего дня, о ходе расследования в час, который я вам назначу позже. На данный момент у меня все, господин старший военный советник юстиции.
После такой аудиенции Вирман поспешил покинуть генерала и здание штаба вообще. Однако его злости на Модерзона не было границ. Унижение, которому его только что подверг этот отъявленный реакционер, увеличивало в Вирмане ярость: так в теплицах буйно растет сорняк.
Вирман и на этот раз остановился в гостинице. Войдя в отведенный ему номер и бросив на кровать портфель и чемодан, он сразу же схватился за телефон. Его первым абонентом был капитан Катер, вторым — капитан Ратсхельм. Обоих Вирман пригласил к себе.
Первым в гостинице появился Катер, так как он жил совсем недалеко. Он встретил Вирмана с распростертыми объятиями.
— Наконец-то вы приехали! — воскликнул он с радостью.
Старший военный советник юстиции пожал протянутую ему руку.
— Я думаю, мой дорогой, что сейчас все в порядке! Во всяком случае, я вас благодарю за точные данные.
— Это была моя святая обязанность!
— Однако без вашего известия, мой дорогой Катер, — по-дружески продолжал старший военный советник юстиции, — я, попросту говоря, мог бы просмотреть это дело, по крайней мере, в настоящее время. Разумеется, это самоубийство нашло отражение в ежедневных сводках, которые раз в неделю, а именно в среду, рассылаются начальнику военных школ, однако безо всяких деталей о произошедшем. Ваш же звонок как бы поднял меня по тревоге, и вот я здесь.
— Вы считаете, что это уже начало?
— По секрету, мой дорогой, мы уже занялись этим делом! Я разговаривал с генералом, и, пусть это останется между нами, Катер, разговор этот меня не обрадовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190
Генерал долго молчал. В глазах его жила печаль. Печаль без боли, рожденная знанием и признанием. И Крафт был готов выслушать нотацию генерала в том холодном и деловом тоне, обычно свойственном генералу. Однако никакой нотации или выговора не последовало.
— Дальше! — только и услышал Крафт.
— Если я, господин генерал, встречаюсь с превосходящим меня или более сильным противником, который думает и действует иначе, чем я, который пришел совсем из другого мира и с которым у меня нет ничего общего, кроме языка, тогда я должен попытаться победить этого противника его же собственными способами. Другого выбора у меня нет.
— И вы думаете, Крафт, что успех одержали вы?
— Я переоценил этих людей. Они оказались неустойчивее, чем я предполагал. Они живут между двумя крайностями, между преступлением и трусостью, только эти слова у них иначе называются. Первое они называют испытанием, а второе — жертвой. Они взорвали лейтенанта Баркова на мине. Они готовы и других отправить на тот свет, как они делали до этого и как они будут делать и дальше. Но как только им приходится нести ответственность за это, они сразу же превращаются в кандидатов на самоубийство. Они достигают необычного, пока иллюзии двигают их вперед; тогда они доставляют радость деловым людям и являются наслаждением для фантазеров типа Ратсхельма. И они заботятся о том, чтобы назвать Германией все то, что катится в пропасть.
Генерал избегал смотреть на Крафта.
— Что же вы теперь намерены делать, Крафт?
— Задание, которое вы передо мной поставили, господин генерал, я считаю выполненным. Убийца стал самоубийцей. Я перед собой такой цели не ставил, но теперь, когда это произошло, я считаю, что это развязка, так как кто знает, как еще могла сработать мельница юстиции!
— Вы считаете, Крафт, что я могу спокойно умывать руки и считать себя невиновным?
— Господин генерал, — твердо начал обер-лейтенант, — вы своих рук и не пачкали вовсе. Роль следователя вы доверили мне, а я, сам того не желая, превратился в палача. Все, что произошло, исключительно мое дело, и я не собираюсь ничего перекладывать со своих плеч на плечи других. Да почему, собственно, я должен это делать? Если все то, господин генерал, что мы здесь делаем, и все то, что происходит вокруг нас, является чистым, честным, незапятнанным солдатским обществом, то это такой мир, которого я не понимаю. Этот мир настолько лжив и пуст, что не стоит и гроша. Это убежище для проныр, подхалимов и лишенных совести насильников. Это мир, от которого меня рвет. И этот мир вовсе не стоит того, чтобы ради него жить.
Генерал-майор Модерзон встал, подошел к окну и, глядя в него, долго молчал. Затем он неожиданно обернулся к Крафту и сказал:
— Следовательно, вы намерены испытывать все последствия этого дела. У вас есть воля!
Генерал быстрыми шагами подошел к письменному столу. Взяв в руки какой-то длинный листок, он вернулся к Крафту и сказал:
— Прочтите. Эта телеграмма получена полтора часа назад.
Крафт прочитал:
«НАЧАЛЬНИК ВОЕННЫХ ШКОЛ
НАЧАЛЬНИКУ ВОЕННОЙ ШКОЛЫ № 5
Возглавить лично расследование смерти Хохбауэра. Местное расследование приостановить до прибытия нашего уполномоченного, старшего военного советника юстиции Вирмана. Оказать ему всяческую поддержку. Вирман уже выехал.
Подпись: Начальник военных школ».
— Пусть приезжает! — проговорил Крафт.
30. Погоня началась
Старший военный советник юстиции Вирман прибыл в военную школу в тот же день поздно вечером и сразу же повел себя как гончий пес.
Разумеется, Вирман прежде всего доложил о своем прибытии генерал-майору Модерзону. Генерал не заставил его долго ждать и, когда Вирман вошел в кабинет, встретил его стоя.
Вирман безукоризненно исполнил свои обязанности по субординации: он бодро отдал честь и даже попытался отдать рапорт с соблюдением всех нюансов, при этом он хотел показать генералу, что прибыл сюда лишь по приказу, для того, чтобы закончить неинтересное дело.
— Почему вы прибыли лично и к чему такая спешка? — поинтересовался генерал.
— Только потому, что дело это несколько необычное, — уклончиво ответил Вирман.
— Этого вы пока еще не можете утверждать, — сказал генерал. — Если вы уже сейчас так считаете, то для этого могут быть только две причины: либо уже проведено предварительное расследование, либо имеется предварительное заключение по делу. Но вы так и не ответили на мой вопрос, господин старший военный советник юстиции.
— Господин генерал, — начал Вирман, чувствуя, что его серое лицо постепенно становится красным, — позволю себе заметить, что я не подчинен вашей военной школе, я только прислан к вам, так сказать, для совместной работы.
— Что я об этом думаю, господин Вирман, относится только к моей компетенции. И я требую, чтобы вы ежедневно докладывали мне, начиная с завтрашнего дня, о ходе расследования в час, который я вам назначу позже. На данный момент у меня все, господин старший военный советник юстиции.
После такой аудиенции Вирман поспешил покинуть генерала и здание штаба вообще. Однако его злости на Модерзона не было границ. Унижение, которому его только что подверг этот отъявленный реакционер, увеличивало в Вирмане ярость: так в теплицах буйно растет сорняк.
Вирман и на этот раз остановился в гостинице. Войдя в отведенный ему номер и бросив на кровать портфель и чемодан, он сразу же схватился за телефон. Его первым абонентом был капитан Катер, вторым — капитан Ратсхельм. Обоих Вирман пригласил к себе.
Первым в гостинице появился Катер, так как он жил совсем недалеко. Он встретил Вирмана с распростертыми объятиями.
— Наконец-то вы приехали! — воскликнул он с радостью.
Старший военный советник юстиции пожал протянутую ему руку.
— Я думаю, мой дорогой, что сейчас все в порядке! Во всяком случае, я вас благодарю за точные данные.
— Это была моя святая обязанность!
— Однако без вашего известия, мой дорогой Катер, — по-дружески продолжал старший военный советник юстиции, — я, попросту говоря, мог бы просмотреть это дело, по крайней мере, в настоящее время. Разумеется, это самоубийство нашло отражение в ежедневных сводках, которые раз в неделю, а именно в среду, рассылаются начальнику военных школ, однако безо всяких деталей о произошедшем. Ваш же звонок как бы поднял меня по тревоге, и вот я здесь.
— Вы считаете, что это уже начало?
— По секрету, мой дорогой, мы уже занялись этим делом! Я разговаривал с генералом, и, пусть это останется между нами, Катер, разговор этот меня не обрадовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190