Речь идет о верности. Кому он должен был быть верен? Камераден? Фюреру? Нет — рейху, а его олицетворял сам фюрер. Ты должен никогда не забывать о том, что Германия стоит превыше всего! Даже тогда, когда ради этого придется пожертвовать жизнью тысяч и тысяч людей!»
…Ее звали Ульрика. У нее каштановые волосы, она хорошо сложена, а походка у нее гибкая и пружинистая. При малейшей возможности она часто и подолгу смеется, смеется смехом здоровой, жизнерадостной немецкой девушки. Она была всего лишь на год старше меня, что, собственно, не имело особого значения, если не обращать внимания на то, что она была опытнее, нежели я. Мы вместе с ней занимались спортом и вместе отдыхали в оздоровительном лагере «Френдсберг» на берегу озера Амерзее, где тысяча молодых людей, и среди них триста семьдесят девушек, жили в различных палаточных городках, но зато питались они на общей кухне, их собирали и строили на общем плацу, и штаб-квартира у них была тоже общей.
Когда проходило первое обсуждение их планов, Ульрика опустила полог палатки, а затем сказала:
«Сначала нам нужно как следует познакомиться друг с другом. Это самое важное, а все остальное утрясется само собой».
А через три дня в лагере появился Либентраут, гебитсфюрер, который был прикомандирован к штабу рейхсюгендфюрера. Он проверял весь лагерь и не скупился на слова.
«Мне здесь нравится у вас, камераден, — сказал он. — И я у вас тут останусь. Но оздоровительные задачи — это, так сказать, самое главное».
И он действительно остался в лагере, устроившись жить в штабной палатке, чем почти до белого каления довел Ульрику.
«Он нарушает нашу гармонию», — сказала как-то Ульрика, которая, хотя и понимала, что Либентраут делает с нами одно дело, однако все же придерживалась мнения, что, поскольку они являются представителями различных полов, то, следовательно, и к общей цели должны идти различными путями. Именно поэтому Ульрика и исчезла из штабной палатки. Однако у меня с гебитсфюрером Либентраутом установились настоящие теплые дружеские отношения. А когда лагерные сборы закончились, я был представлен к званию обербаннфюрера.
Однажды в нашей группе появился трус, по фамилии Зениг. Это был высокий юноша в очках, он сутулился. Он был карьерист, имел сестру с экзотическим уклоном, который смело можно было назвать русским.
Семья Зенигов переселилась в эти края из Рейнской области, судя по всему, оккупационные-солдаты оставили свои следы в этой семье. Дома мать при случае разговаривала с детьми по-французски. Однако сам Курт Зениг наотрез отказался вступить в юношеский кружок и не пожелал прыгать в озеро с вышки. Тогда мы силком затащили его на вышку для прыжков в воду. Он сопротивлялся, упирался руками и ногами, пинался и даже плевался в нас. Он кричал, визжал, орал, как маленький ребенок. Однако мы, не обращая на это внимания, затащили его на самый верх вышки, а затем оттуда столкнули в воду. С ним случился сердечный удар, и он умер.
Сразу же началось расследование. Всех учеников стали вызывать на допрос.
«Кто присутствовал при этом?» — спрашивал нас директор школы.
В ответ на его вопрос вместе со мной поднялся весь класс.
«Кто в этом виноват?» — хотел узнать от нас директор.
И как только я сел на место, вместе со мной сел весь класс.
«Как это могло случиться?» — допытывался директор.
«Его хватил сердечный удар, — ответил я. — Это доказано. А удар хватил его от страха. Если в этом кто и виноват, то только он сам».
«Достойно сожаления, — проговорил наконец директор уклончиво, — но теперь уже ничего не изменишь».
«К тому же сейчас идет война, — заметил я. — И каждый из нас хорошо знает, что трусы не имеют права на существование».
«Хохбауэр, ты нас всех спас, — говорили мне одноклассники после этого разговора. — Если бы ты не привел столь веских доказательств нашему директору, наше дело было бы швах».
«Ну что вы, друзья, — ответил я. — Каждый из нас должен иметь мужество и должен знать свою цель, а когда есть то и другое, тогда какая же может быть неудача».
«И после того как я вместе со всем нашим классом ушел добровольно в вермахт и прошел курс начального обучения, меня направили в часть, что, к сожалению, произошло уже после окончания похода во Францию. Но уже весной 1941 года нашу часть перебросили в генерал-губернаторство в Польшу, откуда с началом восточного похода перебросили на Восточный фронт, сначала под Белосток и Минск, где я отличился в боях, за что и был награжден Железным крестом второго класса. После участия в последующих боях против мировой большевистской опасности и учения на полковых курсах и курсах по подготовке кандидатов в офицеры под Дрезденом я был откомандирован в военную школу № 5, находившуюся в Вильдлингене-на-Майне».
Унтер-офицер Домике, назначенный командовать новобранцами, не был слизняком. Он то и дело командовал: «Ложись!», «Встать!». И очень скоро после выполнения таких команд все мы оказывались в грязи, она была у нас даже в уголках рта, в ушах, за воротником, а пот тек у нас по всему телу. Однако Домике и тогда не смягчился. Он заставил нас без отдыха маршировать по казарменному двору из конца в конец, и так продолжалось до тех пор, пока один из новобранцев не упал в обморок.
«Хохбауэр! — окликнул меня унтер-офицер. — Вы не считаете, что с вами обходятся несправедливо?»
«Никак нет, господин унтер-офицер».
«Вы не считаете, что вас „шлифуют“ запрещенными методами?»
«Никак нет, господин унтер-офицер».
Такие ответы понравились Домике, поскольку правда всегда нравится.
После таких тренировок я дышал довольно спокойно и, следовательно, пульс у меня был близок к нормальному, а сердце не делало перебоев. К тому же я знал, что тело должно быть закалено, если я, разумеется, хочу добиться хороших результатов в службе. Я вспомнил, как сам закалял своих ребят в нашей организации гитлерюгенд. Следовательно, это не что иное, как система, целая система воспитания. Лодыри, слабаки и трусы в таких случаях обычно говорят о каких-то там мучениях, так уж пусть они с ними тогда на самом деле познакомятся.
…Партизан поставили к стенке за зданием школы. Это были трое мужчин и одна баба, задержанная с охотничьим ружьем. Она была в таких лохмотьях, что распознать, что она баба, а не мужик, можно было только по ее длинным волосам.
Нашу роту построили перед партизанами. Мы пялили глаза то на партизан, то на лейтенанта, который стоял перед нашим строем.
«Мне нужны добровольцы, — сказал лейтенант. — Этот сброд, — он ткнул рукой в сторону партизан, — вчера ночью поджег дом и убил двух наших солдат. Итак, добровольцы, выйти из строя».
Я вышел из строя первым, а мои друзья по отделению последовали моему примеру, все без исключения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190
…Ее звали Ульрика. У нее каштановые волосы, она хорошо сложена, а походка у нее гибкая и пружинистая. При малейшей возможности она часто и подолгу смеется, смеется смехом здоровой, жизнерадостной немецкой девушки. Она была всего лишь на год старше меня, что, собственно, не имело особого значения, если не обращать внимания на то, что она была опытнее, нежели я. Мы вместе с ней занимались спортом и вместе отдыхали в оздоровительном лагере «Френдсберг» на берегу озера Амерзее, где тысяча молодых людей, и среди них триста семьдесят девушек, жили в различных палаточных городках, но зато питались они на общей кухне, их собирали и строили на общем плацу, и штаб-квартира у них была тоже общей.
Когда проходило первое обсуждение их планов, Ульрика опустила полог палатки, а затем сказала:
«Сначала нам нужно как следует познакомиться друг с другом. Это самое важное, а все остальное утрясется само собой».
А через три дня в лагере появился Либентраут, гебитсфюрер, который был прикомандирован к штабу рейхсюгендфюрера. Он проверял весь лагерь и не скупился на слова.
«Мне здесь нравится у вас, камераден, — сказал он. — И я у вас тут останусь. Но оздоровительные задачи — это, так сказать, самое главное».
И он действительно остался в лагере, устроившись жить в штабной палатке, чем почти до белого каления довел Ульрику.
«Он нарушает нашу гармонию», — сказала как-то Ульрика, которая, хотя и понимала, что Либентраут делает с нами одно дело, однако все же придерживалась мнения, что, поскольку они являются представителями различных полов, то, следовательно, и к общей цели должны идти различными путями. Именно поэтому Ульрика и исчезла из штабной палатки. Однако у меня с гебитсфюрером Либентраутом установились настоящие теплые дружеские отношения. А когда лагерные сборы закончились, я был представлен к званию обербаннфюрера.
Однажды в нашей группе появился трус, по фамилии Зениг. Это был высокий юноша в очках, он сутулился. Он был карьерист, имел сестру с экзотическим уклоном, который смело можно было назвать русским.
Семья Зенигов переселилась в эти края из Рейнской области, судя по всему, оккупационные-солдаты оставили свои следы в этой семье. Дома мать при случае разговаривала с детьми по-французски. Однако сам Курт Зениг наотрез отказался вступить в юношеский кружок и не пожелал прыгать в озеро с вышки. Тогда мы силком затащили его на вышку для прыжков в воду. Он сопротивлялся, упирался руками и ногами, пинался и даже плевался в нас. Он кричал, визжал, орал, как маленький ребенок. Однако мы, не обращая на это внимания, затащили его на самый верх вышки, а затем оттуда столкнули в воду. С ним случился сердечный удар, и он умер.
Сразу же началось расследование. Всех учеников стали вызывать на допрос.
«Кто присутствовал при этом?» — спрашивал нас директор школы.
В ответ на его вопрос вместе со мной поднялся весь класс.
«Кто в этом виноват?» — хотел узнать от нас директор.
И как только я сел на место, вместе со мной сел весь класс.
«Как это могло случиться?» — допытывался директор.
«Его хватил сердечный удар, — ответил я. — Это доказано. А удар хватил его от страха. Если в этом кто и виноват, то только он сам».
«Достойно сожаления, — проговорил наконец директор уклончиво, — но теперь уже ничего не изменишь».
«К тому же сейчас идет война, — заметил я. — И каждый из нас хорошо знает, что трусы не имеют права на существование».
«Хохбауэр, ты нас всех спас, — говорили мне одноклассники после этого разговора. — Если бы ты не привел столь веских доказательств нашему директору, наше дело было бы швах».
«Ну что вы, друзья, — ответил я. — Каждый из нас должен иметь мужество и должен знать свою цель, а когда есть то и другое, тогда какая же может быть неудача».
«И после того как я вместе со всем нашим классом ушел добровольно в вермахт и прошел курс начального обучения, меня направили в часть, что, к сожалению, произошло уже после окончания похода во Францию. Но уже весной 1941 года нашу часть перебросили в генерал-губернаторство в Польшу, откуда с началом восточного похода перебросили на Восточный фронт, сначала под Белосток и Минск, где я отличился в боях, за что и был награжден Железным крестом второго класса. После участия в последующих боях против мировой большевистской опасности и учения на полковых курсах и курсах по подготовке кандидатов в офицеры под Дрезденом я был откомандирован в военную школу № 5, находившуюся в Вильдлингене-на-Майне».
Унтер-офицер Домике, назначенный командовать новобранцами, не был слизняком. Он то и дело командовал: «Ложись!», «Встать!». И очень скоро после выполнения таких команд все мы оказывались в грязи, она была у нас даже в уголках рта, в ушах, за воротником, а пот тек у нас по всему телу. Однако Домике и тогда не смягчился. Он заставил нас без отдыха маршировать по казарменному двору из конца в конец, и так продолжалось до тех пор, пока один из новобранцев не упал в обморок.
«Хохбауэр! — окликнул меня унтер-офицер. — Вы не считаете, что с вами обходятся несправедливо?»
«Никак нет, господин унтер-офицер».
«Вы не считаете, что вас „шлифуют“ запрещенными методами?»
«Никак нет, господин унтер-офицер».
Такие ответы понравились Домике, поскольку правда всегда нравится.
После таких тренировок я дышал довольно спокойно и, следовательно, пульс у меня был близок к нормальному, а сердце не делало перебоев. К тому же я знал, что тело должно быть закалено, если я, разумеется, хочу добиться хороших результатов в службе. Я вспомнил, как сам закалял своих ребят в нашей организации гитлерюгенд. Следовательно, это не что иное, как система, целая система воспитания. Лодыри, слабаки и трусы в таких случаях обычно говорят о каких-то там мучениях, так уж пусть они с ними тогда на самом деле познакомятся.
…Партизан поставили к стенке за зданием школы. Это были трое мужчин и одна баба, задержанная с охотничьим ружьем. Она была в таких лохмотьях, что распознать, что она баба, а не мужик, можно было только по ее длинным волосам.
Нашу роту построили перед партизанами. Мы пялили глаза то на партизан, то на лейтенанта, который стоял перед нашим строем.
«Мне нужны добровольцы, — сказал лейтенант. — Этот сброд, — он ткнул рукой в сторону партизан, — вчера ночью поджег дом и убил двух наших солдат. Итак, добровольцы, выйти из строя».
Я вышел из строя первым, а мои друзья по отделению последовали моему примеру, все без исключения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190