В 1936 году я был уже лейтенантом и в 1938 году — обер-лейтенантом резерва. В этом звании отправился в поход и участвовал в решающих битвах, после чего в 1940 году последовало производство меня в капитаны с одновременным пожалованием мне Креста за военные заслуги второго класса. В 1942 году я был переведен в 5-ю военную школу, где под моей командой оказалась административно-хозяйственная рота, которой я командовал столь успешно, что в том же году был представлен к Кресту за военные заслуги первого класса».
Незабываемая немецкая весна 1933-го — радостное воодушевление повсюду, разумеется и в моей сфере. Достойное одобрения расширение гешефтов, быстрое основание новых филиалов. Перспективные беседы со Штобмейером о партнерстве в делах. Чувствительно-романтические часы в гостинице «Кенигсхоф». Батареи пустых бутылок; сотоварищи уже дрыхнут в зарезервированных для них номерах гостиницы; приглушенная музыка из бара. Размышляя, сидим в креслах, передо мной — новые бутылки. Я предлагаю Штобмейеру: приобретем ликерный завод «Штобмейер унд Катер» — в принципе и в частности.
Настроение бодрое — до самого позднего германского лета 1933 года. Часто разъезжаю в своем «мерседесе», радуюсь растущему доверию и набирающей силу кредитоспособности. Уделяю особое внимание осознанию новых, высших ценностей, к которым принадлежат и усиливающиеся семейные чувства. Устал от одиночества, что, конечно, не имеет никакого отношения к моему возрасту, а скорее — к Эдельтраут Маркквардт. Достойная любви женщина, очень добротно сколоченная, очень немецкая, многообещающая. Она владеет гостиницей «У серебряного венца» в Штуттгарте. Пользующаяся хорошей репутацией гостиница, в старогерманском стиле, всегда переполнена, в высшей степени доходная. У Эдельтраут трое детей — двое от первого брака, третий незаконнорожденный. Ее муж исчез несколько лет назад — неуемная страсть к приключениям или что-то в этом роде. Во всяком случае, он никогда не был хозяином, деловым человеком.
«Эдельтраут, — говорю я ей, — твоим детям нужен отец, не правда ли?»
«Возможно», — отвечает она и смотрит на меня выжидающе.
«Чудные ребята, — говорю я, — правда, я мало их знаю, но ведь хорошее чувствуешь сразу. Как ты думаешь, из меня получится отец для них?»
«Безусловно, — говорит Эдельтраут, прижимается ко мне и добавляет: — Как это чудесно — ты думаешь о детях, а не о моей гостинице».
«Ну, я прошу тебя, — говорю я, — к гостинице твоей я совершенно равнодушен».
«Это прекрасно», — радостно говорит она.
Чудесное настроение держится вплоть до весны 1934 года. Дел по горло, и не только в связи со свадьбой, назначенной на 30 января 1934 года. Дата выбрана после долгих размышлений: заключение германского брака плюс торжества в связи с годовщиной взятия власти — двойной праздник. Первый шафер — рубака Хаузер теперь в СС и в личной охране нашего фюрера — получает на мою свадьбу отпуск персонально от Гитлера, что отмечается нами особо. Второй шафер — советник коммерции Штобмейер из Мюнхена, германский национальный коммерсант, — в этот день сам не свой, чем-то удручен — очевидно, потому, что начал ощущать мое деловое превосходство, а может, потому, что в тот вечер мы пренебрегли штобмейеровскими ликерами. Но ведь у нас есть наш шнапс для гостей — мы пьем только самые лучшие вина.
Создаю сеть своих представителей. В пяти округах имя Штобмейера котируется высоко, стало нарицательным — благодаря моей неустанной деятельности. Сначала я замышляю завладеть филиалами, а потом — всей фирмой. Следующий мой замысел — создать гостиничный концерн, отталкиваясь от гостиницы «У серебряного венца». И пока я проворачиваю задуманное, вдруг, как снег на голову, телеграмма: присутствие в Мюнхене крайне необходимо! Я собираюсь — и что же я узнаю? Штобмейер в слезах, распсиховался — полный конфуз. Фирма летит к черту! А почему? Потому что этот Штобмейер, этот фрайер, отнюдь не арийский фольксгеноссе! Кто бы мог подумать?! Этот парень, националист до мозга костей, старый фронтовик, всегда поддерживавший отечественные организации, — и оказался не арийцем! Вот те на!
«Вы меня глубоко разочаровали, — говорю я с горечью, — но, надеюсь, еще можно что-нибудь спасти».
Но ничего спасти уже невозможно. Все погибло. Вместо того чтобы предусмотрительно обговорить все со мной, вместо того чтобы своевременно перевести фирму на мое имя, в верные руки, хотя бы в форме фиктивной торговой сделки, этот тип, мелочный и подлый, думает только о своих деньгах, а не о моей работе. Разумеется, я привожу в действие все связи, как-никак у меня много влиятельных друзей.
«Камерад Хаузер, — говорю я, — ты обязан мне помочь. Ты же знаком со всеми людьми, имеющими вес в обществе. Одно твое слово — и виртшафтсфюрер округа даст мне карт-бланш».
«Друг Катер, — говорит рубака Хаузер, — ты еще имеешь наглость просить меня о чем-то?! Ты втянул меня в такое вонючее дело! Как же тебе пришло в голову спарить меня в шаферах именно с этим Штобмейером? Если об этом узнают, я погиб. Я же тебя тогда прирежу. Слушай меня внимательно: брось это дело, выбирайся из него немедленно. Лучше всего исчезни на какое-то время. Уходят же люди на учебу. Ты это можешь, как офицер-резервист. А там посмотрим».
И вот я на первых учениях резервистов. Все идет как нельзя лучше: всепонимающие начальники, которые, как и все настоящие мужчины, не чураются хлебнуть. Важнейшая работа — культивирование товарищеского духа, все — на высшем уровне, и я, как кандидат в офицеры, имею право на посещение казино. Рубака Хаузер, которого грызет все же совесть, организует мне встречу с одним крупным деятелем из личной охраны фюрера — адъютантом в блестящей форме и с орденом Pour le merite на груди. Организуем торжественную вечеринку в его честь, на которой я сижу между ним и командиром батальона. В результате меня отпускают со службы в чине фельдфебеля с аттестацией: полностью соответствует званию офицера резерва.
С новыми силами, набравшись мужества, я опять в коммерческой сфере. Фирмы «Штобмейер» более не существует, но мужчина с горячим сердцем в груди всегда смотрит только вперед. У меня же в распоряжении гостиница моей дорогой жены Эдельтраут.
«Прелесть моя, — говорю я ей, — мы должны с тобой серьезно поговорить о гостинице „К серебряному венцу“.
«А о чем тут говорить, Конрад, дорогой мой…»
«И все же, — отвечаю я, — теперь я беру дело в свои руки».
«Нет, не выйдет, мой милый Конрад, — говорит она. — Гостиница принадлежит ведь не мне, а моему первому мужу. А он переписал ее на детей. Я просто управляю ею под присмотром нотариуса».
Я уезжаю на следующие учения резервистов. Они похожи на первые, но только интенсивнее, шире, успешнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190
Незабываемая немецкая весна 1933-го — радостное воодушевление повсюду, разумеется и в моей сфере. Достойное одобрения расширение гешефтов, быстрое основание новых филиалов. Перспективные беседы со Штобмейером о партнерстве в делах. Чувствительно-романтические часы в гостинице «Кенигсхоф». Батареи пустых бутылок; сотоварищи уже дрыхнут в зарезервированных для них номерах гостиницы; приглушенная музыка из бара. Размышляя, сидим в креслах, передо мной — новые бутылки. Я предлагаю Штобмейеру: приобретем ликерный завод «Штобмейер унд Катер» — в принципе и в частности.
Настроение бодрое — до самого позднего германского лета 1933 года. Часто разъезжаю в своем «мерседесе», радуюсь растущему доверию и набирающей силу кредитоспособности. Уделяю особое внимание осознанию новых, высших ценностей, к которым принадлежат и усиливающиеся семейные чувства. Устал от одиночества, что, конечно, не имеет никакого отношения к моему возрасту, а скорее — к Эдельтраут Маркквардт. Достойная любви женщина, очень добротно сколоченная, очень немецкая, многообещающая. Она владеет гостиницей «У серебряного венца» в Штуттгарте. Пользующаяся хорошей репутацией гостиница, в старогерманском стиле, всегда переполнена, в высшей степени доходная. У Эдельтраут трое детей — двое от первого брака, третий незаконнорожденный. Ее муж исчез несколько лет назад — неуемная страсть к приключениям или что-то в этом роде. Во всяком случае, он никогда не был хозяином, деловым человеком.
«Эдельтраут, — говорю я ей, — твоим детям нужен отец, не правда ли?»
«Возможно», — отвечает она и смотрит на меня выжидающе.
«Чудные ребята, — говорю я, — правда, я мало их знаю, но ведь хорошее чувствуешь сразу. Как ты думаешь, из меня получится отец для них?»
«Безусловно, — говорит Эдельтраут, прижимается ко мне и добавляет: — Как это чудесно — ты думаешь о детях, а не о моей гостинице».
«Ну, я прошу тебя, — говорю я, — к гостинице твоей я совершенно равнодушен».
«Это прекрасно», — радостно говорит она.
Чудесное настроение держится вплоть до весны 1934 года. Дел по горло, и не только в связи со свадьбой, назначенной на 30 января 1934 года. Дата выбрана после долгих размышлений: заключение германского брака плюс торжества в связи с годовщиной взятия власти — двойной праздник. Первый шафер — рубака Хаузер теперь в СС и в личной охране нашего фюрера — получает на мою свадьбу отпуск персонально от Гитлера, что отмечается нами особо. Второй шафер — советник коммерции Штобмейер из Мюнхена, германский национальный коммерсант, — в этот день сам не свой, чем-то удручен — очевидно, потому, что начал ощущать мое деловое превосходство, а может, потому, что в тот вечер мы пренебрегли штобмейеровскими ликерами. Но ведь у нас есть наш шнапс для гостей — мы пьем только самые лучшие вина.
Создаю сеть своих представителей. В пяти округах имя Штобмейера котируется высоко, стало нарицательным — благодаря моей неустанной деятельности. Сначала я замышляю завладеть филиалами, а потом — всей фирмой. Следующий мой замысел — создать гостиничный концерн, отталкиваясь от гостиницы «У серебряного венца». И пока я проворачиваю задуманное, вдруг, как снег на голову, телеграмма: присутствие в Мюнхене крайне необходимо! Я собираюсь — и что же я узнаю? Штобмейер в слезах, распсиховался — полный конфуз. Фирма летит к черту! А почему? Потому что этот Штобмейер, этот фрайер, отнюдь не арийский фольксгеноссе! Кто бы мог подумать?! Этот парень, националист до мозга костей, старый фронтовик, всегда поддерживавший отечественные организации, — и оказался не арийцем! Вот те на!
«Вы меня глубоко разочаровали, — говорю я с горечью, — но, надеюсь, еще можно что-нибудь спасти».
Но ничего спасти уже невозможно. Все погибло. Вместо того чтобы предусмотрительно обговорить все со мной, вместо того чтобы своевременно перевести фирму на мое имя, в верные руки, хотя бы в форме фиктивной торговой сделки, этот тип, мелочный и подлый, думает только о своих деньгах, а не о моей работе. Разумеется, я привожу в действие все связи, как-никак у меня много влиятельных друзей.
«Камерад Хаузер, — говорю я, — ты обязан мне помочь. Ты же знаком со всеми людьми, имеющими вес в обществе. Одно твое слово — и виртшафтсфюрер округа даст мне карт-бланш».
«Друг Катер, — говорит рубака Хаузер, — ты еще имеешь наглость просить меня о чем-то?! Ты втянул меня в такое вонючее дело! Как же тебе пришло в голову спарить меня в шаферах именно с этим Штобмейером? Если об этом узнают, я погиб. Я же тебя тогда прирежу. Слушай меня внимательно: брось это дело, выбирайся из него немедленно. Лучше всего исчезни на какое-то время. Уходят же люди на учебу. Ты это можешь, как офицер-резервист. А там посмотрим».
И вот я на первых учениях резервистов. Все идет как нельзя лучше: всепонимающие начальники, которые, как и все настоящие мужчины, не чураются хлебнуть. Важнейшая работа — культивирование товарищеского духа, все — на высшем уровне, и я, как кандидат в офицеры, имею право на посещение казино. Рубака Хаузер, которого грызет все же совесть, организует мне встречу с одним крупным деятелем из личной охраны фюрера — адъютантом в блестящей форме и с орденом Pour le merite на груди. Организуем торжественную вечеринку в его честь, на которой я сижу между ним и командиром батальона. В результате меня отпускают со службы в чине фельдфебеля с аттестацией: полностью соответствует званию офицера резерва.
С новыми силами, набравшись мужества, я опять в коммерческой сфере. Фирмы «Штобмейер» более не существует, но мужчина с горячим сердцем в груди всегда смотрит только вперед. У меня же в распоряжении гостиница моей дорогой жены Эдельтраут.
«Прелесть моя, — говорю я ей, — мы должны с тобой серьезно поговорить о гостинице „К серебряному венцу“.
«А о чем тут говорить, Конрад, дорогой мой…»
«И все же, — отвечаю я, — теперь я беру дело в свои руки».
«Нет, не выйдет, мой милый Конрад, — говорит она. — Гостиница принадлежит ведь не мне, а моему первому мужу. А он переписал ее на детей. Я просто управляю ею под присмотром нотариуса».
Я уезжаю на следующие учения резервистов. Они похожи на первые, но только интенсивнее, шире, успешнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190