Я ви-
дел, что они раскрашивают "народ" слишком нежными красками, я знал, что
"народа", о котором они говорят - нет на земле; на ней терпеливо живет
близоруко-хитрый, своекорыстный мужичок, подозрительно и враждебно пог-
лядывая на все, что не касается его интересов; живет тупой жуликоватый
мещанин, насыщенный суевериями и предрассудками еще более ядовитыми, чем
предрассудки мужика, работает на земле волосатый, крепкий купец, тороп-
ливо налаживая сытую, законно-зверячью жизнь.
В хаосе мнений противоречивых и все более островраждебных, следя за
борьбою чувства с разумом, в этих битвах, из которых истина, казалось
мне, должна была стремглав убегать или удаляться изувеченной, - в этом
кипении идеи я не находил ничего "по душе" для меня.
Возвращаясь домой после этих бурь, я записывал мысли и афоризмы, наи-
более поражавшие меня формой или содержанием, вспоминал жесты и позы
ораторов, выражение лиц, блеск глаз и всегда меня несколько смущала и
смешила радость, которую испытывал тот или другой из них, когда им уда-
валось нанести совопроснику хороший словесный удар, - "закатить" ему
"под душу". Было странно видеть, что о добре и красоте, о гуманизме и
справедливости говорят, прибегая к хитростям эристики, не щадя самолюбия
друг друга, часто с явным желанием оскорбить, с грубым раздражением, со
злобою.
У меня не было той дисциплины или, вернее, техники мышления, которую
дает школа, - я накопил много материала, требовавшего серьезной работы
над ним, а для этой работы нужно было свободное время, чего я тоже не
имел. Меня мучили противоречия между книгами, которым я почти непоколе-
бимо верил, и жизнью, которую я уже достаточно хорошо знал. Я понимал,
что умнею, но чувствовал, что именно это чем-то портит меня; - как неб-
режно груженое судно, я получил сильный крен на один борт. Чтобы не на-
рушать гармонии хора, я, обладая веселым тенором, старался - как многие
- говорить суровым басом, это было тяжело и ставило меня в ложную пози-
цию человека, который, желая отнестись ко всем окружающим любовно и бе-
режно, относится неискренно к себе самому.
Так же, как в Казани, Борисоглебске, Царицыне, здесь я тоже испытывал
недоумение и тревогу, наблюдая жизнь интеллигенции. Множество образован-
ных людей жило трудной, полуголодной, унизительной жизнью, тратило цен-
ные силы на добычу куска хлеба, а жизнь вокруг так ужасающе бедна разу-
мом. Это особенно смущало меня. Я видел, что все эти разнообразно хоро-
шие люди - чужие в своей родной стране, они окружены средою, которая
враждебна им, относится к ним подозрительно, насмешливо. А сама эта сре-
да изгнивала в липком болоте окаянных, "идиотических" мелочей жизни.
Мне было снова не ясно: почему интеллигенция не делает более энергич-
ных усилий проникнуть в массу людей, пустая жизнь которых казалась мне
совершенно бесполезной, возмущала меня своею духовной нищетой, диковин-
ной скукой и особенно равнодушной жестокостью в отношении людей друг к
другу.
Я тщательно собирал мелкие редкие крохи всего, что можно назвать не
обычным - добрым, бескорыстным, красивым - до сего дня в моей памяти яр-
ко вспыхивают эти искры счастья видеть человека - человеком. Но -
все-таки я был душевно голоден и одуряющий яд книг не насыщал меня. Мне
хотелось какой-то разумной работы, подвига, бунта и, порою, я кричал:
- Шире бери!
- Держи карман шире! - иронически ответил мне Н. Ф. Анненский, у ко-
торого всегда было в запасе меткое словечко.
К этому времени относится очень памятная мне беседа с В. Г. Королен-
ко.
Летней ночью я сидел на "Откосе", высоком берегу Волги, откуда хорошо
видно пустынные луга Заволжья и сквозь ветви деревьев - реку. Незаметно
и неслышно на скамье, рядом со мною, очутился В. Г., я почувствовал его
только тогда, когда он толкнул меня плечом, говоря:
- Однако, как вы замечтались! Я хотел шляпу снять с вас, да подумал -
испугаю!
Он жил далеко, на противоположном конце города. Было уже более двух
часов ночи. Он, видимо, устал, сидел, обнажив курчавую голову и отирая
лицо платком.
- Поздно гуляете, - сказал он.
- И вы тоже.
- Да. Следовало сказать: гуляем. Как живете? что делаете?
После нескольких незначительных фраз, он спросил:
- Вы, говорят, занимаетесь в кружке Скворцова? Что это за человек?
П. Н. Скворцов был в то время одним из лучших знатоков теории Маркса,
он не читал никаких книг, кроме "Капитала", и гордился этим. Года за два
до издания "Критических заметок" П. Б. Струве, он читал в гостиной адво-
ката Щеглова статью, основные положения которой были те же, что и у
Струве, но - хорошо помню - более резки по форме. Эта статья поставила
Скворцова в положение еретика, что не помешало ему сгруппировать кружок
молодежи; позднее многие из членов этого кружка играли весьма видную
роль в строении с.-д. партии. Он был поистине человек "не от мира сего".
Аскет, он зиму и лето гулял в летнем легком пальто, в худых башмаках,
жил впроголодь и, при этом, еще заботился о "сокращении потребностей" -
питался, в течение нескольких недель, одним сахаром, с'едая его по две
осьмых фунта в день, - не больше и не меньше. Этот опыт "рационального
питания" вызвал у него общее истощение организма и серьезную болезнь по-
чек.
Небывалого роста, он был весь какой-то серый, а светло-голубые глаза
улыбались улыбкой счастливца, познавшего истину, в полноте недоступную
никому, кроме него. Ко всем инаковерующим он относился с легким пренеб-
режением, жалостливым, но не обидным. Курил толстые папиросы из дешевого
табака, вставляя их в длинный, вершков десяти, бамбуковый мундштук, - он
носил его за поясом брюк, точно кинжал.
Я наблюдал Павла Николаевича в табуне студентов, которые коллективно
ухаживали за приезжей барышней, - существом редкой красоты. Скворцов,
соревнуя юным франтам, тоже кружился около барышни и был величественно
нелеп со своим мундштуком, серый в облаке душного серого дыма. Стоя в
углу, четко выделяясь на белом фоне изразцовой печи, он методически спо-
койно, тоном старообрядческого начетчика изрекал тяжелые слова отрицания
поэзии, музыки, театра, танцев и непрерывно дымил на красавицу.
- Еще Сократ говорил, что развлечения - вредны, - неопровержимо дока-
зывал он.
Его слушала изящная шатенка, в белой газовой кофточке и, кокетливо
покачивая красивой ножкой, натянуто любезно смотрела на мудреца темными,
чудесными глазами, - вероятно, тем взглядом, которым красавицы Афин
смотрели на курносого Сократа; взгляд этот немо, но красноречиво спраши-
вал:
- Скоро ты перестанешь, скоро уйдешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
дел, что они раскрашивают "народ" слишком нежными красками, я знал, что
"народа", о котором они говорят - нет на земле; на ней терпеливо живет
близоруко-хитрый, своекорыстный мужичок, подозрительно и враждебно пог-
лядывая на все, что не касается его интересов; живет тупой жуликоватый
мещанин, насыщенный суевериями и предрассудками еще более ядовитыми, чем
предрассудки мужика, работает на земле волосатый, крепкий купец, тороп-
ливо налаживая сытую, законно-зверячью жизнь.
В хаосе мнений противоречивых и все более островраждебных, следя за
борьбою чувства с разумом, в этих битвах, из которых истина, казалось
мне, должна была стремглав убегать или удаляться изувеченной, - в этом
кипении идеи я не находил ничего "по душе" для меня.
Возвращаясь домой после этих бурь, я записывал мысли и афоризмы, наи-
более поражавшие меня формой или содержанием, вспоминал жесты и позы
ораторов, выражение лиц, блеск глаз и всегда меня несколько смущала и
смешила радость, которую испытывал тот или другой из них, когда им уда-
валось нанести совопроснику хороший словесный удар, - "закатить" ему
"под душу". Было странно видеть, что о добре и красоте, о гуманизме и
справедливости говорят, прибегая к хитростям эристики, не щадя самолюбия
друг друга, часто с явным желанием оскорбить, с грубым раздражением, со
злобою.
У меня не было той дисциплины или, вернее, техники мышления, которую
дает школа, - я накопил много материала, требовавшего серьезной работы
над ним, а для этой работы нужно было свободное время, чего я тоже не
имел. Меня мучили противоречия между книгами, которым я почти непоколе-
бимо верил, и жизнью, которую я уже достаточно хорошо знал. Я понимал,
что умнею, но чувствовал, что именно это чем-то портит меня; - как неб-
режно груженое судно, я получил сильный крен на один борт. Чтобы не на-
рушать гармонии хора, я, обладая веселым тенором, старался - как многие
- говорить суровым басом, это было тяжело и ставило меня в ложную пози-
цию человека, который, желая отнестись ко всем окружающим любовно и бе-
режно, относится неискренно к себе самому.
Так же, как в Казани, Борисоглебске, Царицыне, здесь я тоже испытывал
недоумение и тревогу, наблюдая жизнь интеллигенции. Множество образован-
ных людей жило трудной, полуголодной, унизительной жизнью, тратило цен-
ные силы на добычу куска хлеба, а жизнь вокруг так ужасающе бедна разу-
мом. Это особенно смущало меня. Я видел, что все эти разнообразно хоро-
шие люди - чужие в своей родной стране, они окружены средою, которая
враждебна им, относится к ним подозрительно, насмешливо. А сама эта сре-
да изгнивала в липком болоте окаянных, "идиотических" мелочей жизни.
Мне было снова не ясно: почему интеллигенция не делает более энергич-
ных усилий проникнуть в массу людей, пустая жизнь которых казалась мне
совершенно бесполезной, возмущала меня своею духовной нищетой, диковин-
ной скукой и особенно равнодушной жестокостью в отношении людей друг к
другу.
Я тщательно собирал мелкие редкие крохи всего, что можно назвать не
обычным - добрым, бескорыстным, красивым - до сего дня в моей памяти яр-
ко вспыхивают эти искры счастья видеть человека - человеком. Но -
все-таки я был душевно голоден и одуряющий яд книг не насыщал меня. Мне
хотелось какой-то разумной работы, подвига, бунта и, порою, я кричал:
- Шире бери!
- Держи карман шире! - иронически ответил мне Н. Ф. Анненский, у ко-
торого всегда было в запасе меткое словечко.
К этому времени относится очень памятная мне беседа с В. Г. Королен-
ко.
Летней ночью я сидел на "Откосе", высоком берегу Волги, откуда хорошо
видно пустынные луга Заволжья и сквозь ветви деревьев - реку. Незаметно
и неслышно на скамье, рядом со мною, очутился В. Г., я почувствовал его
только тогда, когда он толкнул меня плечом, говоря:
- Однако, как вы замечтались! Я хотел шляпу снять с вас, да подумал -
испугаю!
Он жил далеко, на противоположном конце города. Было уже более двух
часов ночи. Он, видимо, устал, сидел, обнажив курчавую голову и отирая
лицо платком.
- Поздно гуляете, - сказал он.
- И вы тоже.
- Да. Следовало сказать: гуляем. Как живете? что делаете?
После нескольких незначительных фраз, он спросил:
- Вы, говорят, занимаетесь в кружке Скворцова? Что это за человек?
П. Н. Скворцов был в то время одним из лучших знатоков теории Маркса,
он не читал никаких книг, кроме "Капитала", и гордился этим. Года за два
до издания "Критических заметок" П. Б. Струве, он читал в гостиной адво-
ката Щеглова статью, основные положения которой были те же, что и у
Струве, но - хорошо помню - более резки по форме. Эта статья поставила
Скворцова в положение еретика, что не помешало ему сгруппировать кружок
молодежи; позднее многие из членов этого кружка играли весьма видную
роль в строении с.-д. партии. Он был поистине человек "не от мира сего".
Аскет, он зиму и лето гулял в летнем легком пальто, в худых башмаках,
жил впроголодь и, при этом, еще заботился о "сокращении потребностей" -
питался, в течение нескольких недель, одним сахаром, с'едая его по две
осьмых фунта в день, - не больше и не меньше. Этот опыт "рационального
питания" вызвал у него общее истощение организма и серьезную болезнь по-
чек.
Небывалого роста, он был весь какой-то серый, а светло-голубые глаза
улыбались улыбкой счастливца, познавшего истину, в полноте недоступную
никому, кроме него. Ко всем инаковерующим он относился с легким пренеб-
режением, жалостливым, но не обидным. Курил толстые папиросы из дешевого
табака, вставляя их в длинный, вершков десяти, бамбуковый мундштук, - он
носил его за поясом брюк, точно кинжал.
Я наблюдал Павла Николаевича в табуне студентов, которые коллективно
ухаживали за приезжей барышней, - существом редкой красоты. Скворцов,
соревнуя юным франтам, тоже кружился около барышни и был величественно
нелеп со своим мундштуком, серый в облаке душного серого дыма. Стоя в
углу, четко выделяясь на белом фоне изразцовой печи, он методически спо-
койно, тоном старообрядческого начетчика изрекал тяжелые слова отрицания
поэзии, музыки, театра, танцев и непрерывно дымил на красавицу.
- Еще Сократ говорил, что развлечения - вредны, - неопровержимо дока-
зывал он.
Его слушала изящная шатенка, в белой газовой кофточке и, кокетливо
покачивая красивой ножкой, натянуто любезно смотрела на мудреца темными,
чудесными глазами, - вероятно, тем взглядом, которым красавицы Афин
смотрели на курносого Сократа; взгляд этот немо, но красноречиво спраши-
вал:
- Скоро ты перестанешь, скоро уйдешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69