Ничего не вижу, не слышу, но что-то слушаю и очень нап-
ряженно.
Взяв меня под руку, он заглянул в глаза мне.
- Вы забудьте это. Обижаться вам не на что, у меня хорошее чувство к
вам, но что вы обиделись, это вообще - не плохо. Мы не очень обидчивы,
вот это плохо. Ну, забудем. Вот что я хочу сказать вам: пишете вы много,
торопливо, нередко в рассказах ваших видишь недоработанность, неясность.
В "Архипе", - там, где описан дождь, - не то стихи, не то ритмическая
проза. Это - нехорошо.
Он много и подробно говорил и о других рассказах, было ясно, что он
читает все, что я печатаю, с большим вниманием. Разумеется, - это очень
тронуло меня.
- Надо помогать друг другу, - сказал он в ответ на мою благодарность.
- Нас - не много! И всем нам - трудно!
Понизив голос, он спросил:
- А вы не слышали, - правда, что в деле Натансона, Ромася и других
запуталась некая девица Истомина?
Я знал эту девицу, познакомился с ней, вытащив ее из Волги, куда она
бросилась вниз головою с кормы дощанника. Вытащить ее было легко, - она
пробовала утопиться на очень мелком месте. Это было - бесцветное, неум-
ное существо, с наклонностью к истерии и болезненной любовью ко лжи. По-
том, она была, кажется, гувернанткой у Столыпина в Саратове и убита, в
числе других, бомбой максималистов при взрыве дачи министра на Аптекарс-
ком острове.
Выслушав мой рассказ, В. Г. почти гневно сказал:
- Преступно вовлекать таких детей в рискованное дело. Года четыре то-
му назад или больше, я встречал эту девушку. Мне она не казалась такой,
как вы ее нарисовали. Просто - милая девчурка, смущенная явной неправдой
жизни, из нее могла бы выработаться хорошая сельская учительница. Гово-
рят, - она болтала на допросах? Но что же она могла знать? Нет, я не мо-
гу оправдать приношение детей в жертву Ваалу политики...
Он пошел быстрее, а у меня болели ноги, я спотыкался и отставал:
- Что это вы?
- Ревматизм.
- Рановато! - О девочке вы говорили совсем неверно, на мой взгляд. А,
вообще, вы хорошо рассказываете. Вот что, - попробуйте вы написать
что-либо покрупнее, для журнала. Это пора сделать. Напечатают вас в жур-
нале, - и, надеюсь, вы станете относиться к себе более серьезно!
Не помню, чтоб он еще когда-нибудь говорил со мною так обаятельно,
как в это славное утро, после двух дней непрерывного дождя, среди осве-
женного поля.
Мы долго сидели на краю оврага у еврейского кладбища, любуясь изумру-
дами росы на листьях деревьев и травах, он рассказывал о трагикомической
жизни евреев "черты оседлости", а под глазами его все росли тени уста-
лости.
Было уже часов девять утра, когда мы воротились в город. Прощаясь со
мною, он напомнил:
- Значит - пробуете написать большой рассказ, решено?
Я пришел домой и тотчас же сел писать "Челкаша", - рассказ одесского
босяка, моего соседа по койке в больнице города Николаева, написал в два
дня и послал черновик рукописи В. Г.
Через несколько дней он привел к моему патрону обиженных кем-то мужи-
ков и, сердечно, как только он умел делать, поздравил меня:
- Вы написали недурную вещь. Даже, прямо-таки хороший рассказ! Из це-
лого куска сделано...
Я был очень смущен его похвалой.
Вечером, сидя верхом на стуле в своем кабинетике, он оживленно гово-
рил:
- Совсем не плохо! Вы можете создавать характеры, люди говорят и
действуют у вас от себя, от своей сущности, вы умеете не вмешиваться в
течение их мысли, игру чувства, - это не каждому дается! А самое хорошее
в этом то, что вы цените человека таким, каков он есть. Я же говорил
вам, что вы реалист.
Но, подумав и усмехаясь, он добавил:
- Но, в то же время - романтик! И, вот что, - вы сидите здесь не бо-
лее четверти часа, а курите уже четвертую папиросу...
- Очень волнуюсь...
- Напрасно. Вы и всегда какой-то взволнованный, поэтому, видимо, о
вас и говорят, что вы много пьете. Костей у вас много, мяса - нет, кури-
те - не нужно, без удовольствия, - что это с вами?
- Не знаю.
- А - пьете много, - есть слух.
- Врут.
- И какие-то оргии у вас там...
Посмеиваясь, пытливо поглядывая на меня, он рассказал несколько, не
плохо сделанных, сплетен обо мне.
Потом, памятно, сказал:
- Когда кто-нибудь немножко высовывается вперед, его - на всякий слу-
чай - бьют по голове, - это изречение одного студента Петровца. - Ну,
так пустяки - в сторону, как бы они ни были любезны вам. "Челкаша" напе-
чатаем в "Русском Богатстве" да еще на первом месте, это некоторая от-
личка и честь. В рукописи у вас есть несколько столкновений с граммати-
кой, очень невыгодных для нее, я это поправил. Больше ничего не трогал,
- хотите взглянуть?
Я отказался, конечно.
Расхаживая по тесной комнате, потирая руки, он сказал:
- Радует меня удача ваша.
Я чувствовал обаятельную искренность этой радости, и любовался чело-
веком, который говорит о литературе, точно о женщине, любимой им спокой-
ной, крепкой любовью, - навсегда. Незабвенно хорошо было мне в этот час,
с этим лоцманом, я молча следил за его глазами, - в них сияло так много
милой радости о человеке.
Радость о человеке - ее так редко испытывают люди, а ведь это вели-
чайшая радость на земле.
Короленко остановился против меня, положил тяжелые руки свои на плечи
мне.
- Слушайте, - не уехать ли вам отсюда? Например, в Самару? Там у меня
есть знакомый в "Самарской газете" - хотите, я напишу ему, чтоб он дал
вам работу? Писать?
- Разве я кому-то мешаю здесь?
- Вам мешают.
Было ясно, что он верит рассказам о моем пьянстве, "оргиях в бане" и
вообще о "порочной" жизни моей, - главнейшим пороком ее была нищета.
Настойчивые советы В. Г. мне - уехать из города несколько обижали, но, в
то же время, его желание извлечь меня из "недр порока" трогало за серд-
це.
Взволнованный, я рассказал ему, как живу, он молча выслушал, нахму-
рился, пожал плечами.
- Но ведь вы сами должны видеть, что все это совершенно невозможно и
- чужой вы во всей этой фантастике. Нет, вы послушайте меня! - Вам необ-
ходимо уехать, переменить жизнь...
Он уговорил меня сделать это.
---------------
Потом, когда я писал в "Самарской газете" плохие ежедневные фельето-
ны, подписывая их хорошим псевдонимом Иегудиил Хламида, Короленко посы-
лал мне письма, критикуя окаянную работу мою насмешливо, внушительно,
строго, но - всегда дружески.
Особенно хорошо помню я такой случай: мне до отвращения надоел поэт,
носивший роковую для него фамилию - Скукин. Он присылал в редакцию стихи
свои саженями, они были неизлечимо малограмотны и чрезвычайно пошлы, их
нельзя было печатать. Жажда славы внушила этому человеку оригинальную
мысль: он напечатал стихи свои на отдельных листах розовой бумаги и роз-
дал их по гастрономическим магазинам города, приказчики завертывали в
эту бумагу пакеты чая, коробки конфет, консервы, колбасы и таким образом
обыватель получал в виде премии к покупке своей, поларшина стихов, в них
торжественно воспевались городские власти, предводитель дворянства, гу-
бернатор, архиерей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
ряженно.
Взяв меня под руку, он заглянул в глаза мне.
- Вы забудьте это. Обижаться вам не на что, у меня хорошее чувство к
вам, но что вы обиделись, это вообще - не плохо. Мы не очень обидчивы,
вот это плохо. Ну, забудем. Вот что я хочу сказать вам: пишете вы много,
торопливо, нередко в рассказах ваших видишь недоработанность, неясность.
В "Архипе", - там, где описан дождь, - не то стихи, не то ритмическая
проза. Это - нехорошо.
Он много и подробно говорил и о других рассказах, было ясно, что он
читает все, что я печатаю, с большим вниманием. Разумеется, - это очень
тронуло меня.
- Надо помогать друг другу, - сказал он в ответ на мою благодарность.
- Нас - не много! И всем нам - трудно!
Понизив голос, он спросил:
- А вы не слышали, - правда, что в деле Натансона, Ромася и других
запуталась некая девица Истомина?
Я знал эту девицу, познакомился с ней, вытащив ее из Волги, куда она
бросилась вниз головою с кормы дощанника. Вытащить ее было легко, - она
пробовала утопиться на очень мелком месте. Это было - бесцветное, неум-
ное существо, с наклонностью к истерии и болезненной любовью ко лжи. По-
том, она была, кажется, гувернанткой у Столыпина в Саратове и убита, в
числе других, бомбой максималистов при взрыве дачи министра на Аптекарс-
ком острове.
Выслушав мой рассказ, В. Г. почти гневно сказал:
- Преступно вовлекать таких детей в рискованное дело. Года четыре то-
му назад или больше, я встречал эту девушку. Мне она не казалась такой,
как вы ее нарисовали. Просто - милая девчурка, смущенная явной неправдой
жизни, из нее могла бы выработаться хорошая сельская учительница. Гово-
рят, - она болтала на допросах? Но что же она могла знать? Нет, я не мо-
гу оправдать приношение детей в жертву Ваалу политики...
Он пошел быстрее, а у меня болели ноги, я спотыкался и отставал:
- Что это вы?
- Ревматизм.
- Рановато! - О девочке вы говорили совсем неверно, на мой взгляд. А,
вообще, вы хорошо рассказываете. Вот что, - попробуйте вы написать
что-либо покрупнее, для журнала. Это пора сделать. Напечатают вас в жур-
нале, - и, надеюсь, вы станете относиться к себе более серьезно!
Не помню, чтоб он еще когда-нибудь говорил со мною так обаятельно,
как в это славное утро, после двух дней непрерывного дождя, среди осве-
женного поля.
Мы долго сидели на краю оврага у еврейского кладбища, любуясь изумру-
дами росы на листьях деревьев и травах, он рассказывал о трагикомической
жизни евреев "черты оседлости", а под глазами его все росли тени уста-
лости.
Было уже часов девять утра, когда мы воротились в город. Прощаясь со
мною, он напомнил:
- Значит - пробуете написать большой рассказ, решено?
Я пришел домой и тотчас же сел писать "Челкаша", - рассказ одесского
босяка, моего соседа по койке в больнице города Николаева, написал в два
дня и послал черновик рукописи В. Г.
Через несколько дней он привел к моему патрону обиженных кем-то мужи-
ков и, сердечно, как только он умел делать, поздравил меня:
- Вы написали недурную вещь. Даже, прямо-таки хороший рассказ! Из це-
лого куска сделано...
Я был очень смущен его похвалой.
Вечером, сидя верхом на стуле в своем кабинетике, он оживленно гово-
рил:
- Совсем не плохо! Вы можете создавать характеры, люди говорят и
действуют у вас от себя, от своей сущности, вы умеете не вмешиваться в
течение их мысли, игру чувства, - это не каждому дается! А самое хорошее
в этом то, что вы цените человека таким, каков он есть. Я же говорил
вам, что вы реалист.
Но, подумав и усмехаясь, он добавил:
- Но, в то же время - романтик! И, вот что, - вы сидите здесь не бо-
лее четверти часа, а курите уже четвертую папиросу...
- Очень волнуюсь...
- Напрасно. Вы и всегда какой-то взволнованный, поэтому, видимо, о
вас и говорят, что вы много пьете. Костей у вас много, мяса - нет, кури-
те - не нужно, без удовольствия, - что это с вами?
- Не знаю.
- А - пьете много, - есть слух.
- Врут.
- И какие-то оргии у вас там...
Посмеиваясь, пытливо поглядывая на меня, он рассказал несколько, не
плохо сделанных, сплетен обо мне.
Потом, памятно, сказал:
- Когда кто-нибудь немножко высовывается вперед, его - на всякий слу-
чай - бьют по голове, - это изречение одного студента Петровца. - Ну,
так пустяки - в сторону, как бы они ни были любезны вам. "Челкаша" напе-
чатаем в "Русском Богатстве" да еще на первом месте, это некоторая от-
личка и честь. В рукописи у вас есть несколько столкновений с граммати-
кой, очень невыгодных для нее, я это поправил. Больше ничего не трогал,
- хотите взглянуть?
Я отказался, конечно.
Расхаживая по тесной комнате, потирая руки, он сказал:
- Радует меня удача ваша.
Я чувствовал обаятельную искренность этой радости, и любовался чело-
веком, который говорит о литературе, точно о женщине, любимой им спокой-
ной, крепкой любовью, - навсегда. Незабвенно хорошо было мне в этот час,
с этим лоцманом, я молча следил за его глазами, - в них сияло так много
милой радости о человеке.
Радость о человеке - ее так редко испытывают люди, а ведь это вели-
чайшая радость на земле.
Короленко остановился против меня, положил тяжелые руки свои на плечи
мне.
- Слушайте, - не уехать ли вам отсюда? Например, в Самару? Там у меня
есть знакомый в "Самарской газете" - хотите, я напишу ему, чтоб он дал
вам работу? Писать?
- Разве я кому-то мешаю здесь?
- Вам мешают.
Было ясно, что он верит рассказам о моем пьянстве, "оргиях в бане" и
вообще о "порочной" жизни моей, - главнейшим пороком ее была нищета.
Настойчивые советы В. Г. мне - уехать из города несколько обижали, но, в
то же время, его желание извлечь меня из "недр порока" трогало за серд-
це.
Взволнованный, я рассказал ему, как живу, он молча выслушал, нахму-
рился, пожал плечами.
- Но ведь вы сами должны видеть, что все это совершенно невозможно и
- чужой вы во всей этой фантастике. Нет, вы послушайте меня! - Вам необ-
ходимо уехать, переменить жизнь...
Он уговорил меня сделать это.
---------------
Потом, когда я писал в "Самарской газете" плохие ежедневные фельето-
ны, подписывая их хорошим псевдонимом Иегудиил Хламида, Короленко посы-
лал мне письма, критикуя окаянную работу мою насмешливо, внушительно,
строго, но - всегда дружески.
Особенно хорошо помню я такой случай: мне до отвращения надоел поэт,
носивший роковую для него фамилию - Скукин. Он присылал в редакцию стихи
свои саженями, они были неизлечимо малограмотны и чрезвычайно пошлы, их
нельзя было печатать. Жажда славы внушила этому человеку оригинальную
мысль: он напечатал стихи свои на отдельных листах розовой бумаги и роз-
дал их по гастрономическим магазинам города, приказчики завертывали в
эту бумагу пакеты чая, коробки конфет, консервы, колбасы и таким образом
обыватель получал в виде премии к покупке своей, поларшина стихов, в них
торжественно воспевались городские власти, предводитель дворянства, гу-
бернатор, архиерей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69