Приехал в Нижний знаменитый тогда священник Иоанн Кронштадтский; у
Архиерейской церкви собралась огромная толпа почитателей отца Иоанна, -
Зарубин подошел и спросил:
- Что случилось?
- Ивана Кронштадтского ждут.
- Артиста императорских церквей? Дураки...
Его не обидели, - какой-то верующий мещанин взял его за рукав, отвел
в сторону и внушительно попросил:
- Уйди скорее, Христа ради, Александр Александрович.
Мелкие обыватели относились к нему с почтительным любопытством и хотя
некоторые называли "фокусником", но - большинство, считая старика своим
защитником, ожидало от него каких-то чудес, - все равно каких, только бы
неприятных городским властям.
В 901 году меня посадили в тюрьму, - Зарубин, тогда еще не знакомый
со мною, - пришел к прокурору Утину и потребовал свидания.
- Вы - родственник арестованного? - спросил прокурор.
- И не видал никогда, не знаю - каков!
- Вы не имеете права на свидание.
- А - ты Евангелие читал? Там что сказано? Как же это, любезный, -
людьми вы правите, а Евангелие не знаете? Но у прокурора было свое Еван-
гелие и, опираясь на него, он отказал старику в его странной просьбе.
Разумеется, Зарубин был одним из тех - нередких - русских людей, ко-
торые, пройдя путаную жизнь, под конец ее, - когда терять уже нечего -
становятся "праволюбами", являясь в сущности только чудаками.
И, конечно, гораздо значительнее по смыслу, - да и по результатам -
слова другого нижегородского купца Н. А. Бугрова. Миллионер, филантроп,
старообрядец, и очень умный человек, он играл в Нижнем роль удельного
князя. Однажды в лирическую минуту он пожаловался мне:
- Не умен, не силен, не догадлив народ, мы, купечество, еще не стрях-
нули с себя дворян, а уж другие на шею нам садятся, - земщики эти ваши,
земцы, Короленки - пастыри. Короленко - особо неприятный господин; с ви-
ду - простец, а везде его знают, везде проникает...
Этот отзыв я слышал уже весною 93-го года, возвратясь в Нижний после
длительной прогулки по России и Кавказу. За это время - почти три года -
значение В. Г. Короленко как общественного деятеля и художника еще более
возросло. Его участие в борьбе с голодом, стойкая и успешная оппозиция
взбалмошному губернатору, Баранову, "влияние на деятельность земства", -
все это было широко известно. Кажется, уже вышла его книга "Голодный
год".
Помню суждение о Короленко одного нижегородца, очень оригинального
человека.
- Этот губернский предводитель оппозиции властям в культурной стране
организовал бы что-нибудь подобное "Армии спасения", или "Красного крес-
та", - вообще нечто значительное, международное и культурное в истинном
смысле этого понятия. А в милейших условиях русской жизни он, наверняка,
израсходует свою энергию по мелочам. Жаль, - это очень ценный подарок
судьбы нам, нищим. Оригинальнейшая, совершенно новая фигура, в прошлом
нашем я не вижу подобной, точнее - равной.
- А что вы думаете о его литературном таланте?
- Думаю, что он не уверен в его силе и - напрасно. Он - типичный ре-
форматор по всем качествам ума и чувства, но, кажется, это и мешает ему
правильно оценить себя, как художника, хотя именно его качества реформа-
тора должны были - в соединении с талантом - дать ему больше уверенности
и смелости, в самооценке. Я боюсь, что он сочтет себя литератором, между
прочим, а не прежде всего...
Это говорил один из героев романа Боборыкина "На ущербе", - человек
распутный, пьяный, прекрасно образованный и очень умный. Мизантроп, он
совершенно не умел говорить о людях хорошо или даже только снисходи-
тельно - тем ценно было для меня его мнение о Короленко.
Но возвращаюсь к 89 - 90 годам.
Я не ходил к Владимиру Галактионовичу, ибо - как уже сказано - реши-
тельно отказался от попыток писать. Встречал я его только изредка
мельком на улицах или в собраниях у знакомых, где он держался молчаливо,
спокойно прислушиваясь к спорам. Его спокойствие волновало меня. Подо
мною все колебалось, вокруг меня - я хорошо видел это - начиналось неко-
торое брожение. Все волновались, спорили, - на чем же стоит этот чело-
век? Но я не решался подойти к нему и спросить:
- Почему вы спокойны?
У моих знакомых явились новые книги: толстые тома Редкина, еще более
толстая "История социальных систем" Щеглова, "Капитал", книга Лохвицкого
о конституциях, литографированные лекции В. О. Ключевского, Коркунова,
Сергеевича.
Часть молодежи увлекалась железной логикой Маркса, большинство ее
жадно читало роман Бурже "Ученик", Сенкевича "Без догмата", повесть Дед-
лова "Сашенька" и рассказы о "новых людях", - новым в этих людях было
резко выраженное устремление к индивидуализму. Эта новенькая тенденция
очень нравилась, и юношество стремительно вносило ее в практику жизни,
высмеивая и жарко критикуя "обязанности интеллигенции" решать вопросы
социального бытия.
Некоторые из новорожденных индивидуалистов находили опору для себя в
детерминизме системы Маркса.
Ярославский семинарист А. Ф. Троицкий, - впоследствии врач во Фран-
ции, в Орлеане - человек красноречивый, страстный спорщик, говорил:
- Историческая необходимость такая же мистика, как и учение церкви о
предопределении, такая же угнетающая чепуха, как народная вера в судьбу.
Материализм - банкротство разума, который не может обнять всего разнооб-
разия явлений жизни и уродливо сводит их к одной, наиболее простой при-
чине. Природе чуждо и враждебно упрощение, закон ее развития - от прос-
того к сложному и сложнейшему. Потребность упрощать - наша детская бо-
лезнь, она свидетельствует только о том, что разум пока еще бессилен, не
может гармонизировать всю сумму, - весь хаос явлений.
Некоторые с удовольствием опирались на догматику эгоизма А. Смита,
она вполне удовлетворяла их, и они становились "материалистами" в обы-
денном, вульгарном смысле понятия. Большинство их рассуждало, приблизи-
тельно, так просто:
- Если существует историческая необходимость, ведущая силою своей че-
ловечество по пути прогресса, - значит: дело обойдется и без нас!
И, сунув руки в карманы, они равнодушно посвистывали. Присутствуя на
словесных битвах в качестве зрителей, они наблюдали, как вороны, сидя на
заборе, наблюдают яростный бой петухов. Порою и все чаще - молодежь гру-
бовато высмеивала "хранителей заветов героической эпохи". Мои симпатии
были на стороне именно этих "хранителей", людей чудаковатых, но удиви-
тельно чистых. Они казались мне почти святыми в увлечении "народом", -
об'ектом их любви, забот и подвигов. В них я видел нечто героекомичес-
кое, но меня увлекал их романтизм - точное - социальный идеализм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69