Артель, человек
полсотни, угрюмо расположилась на палубе пустой баржи, кутаясь рогожами
и брезентом; баржу тащил маленький буксирный пароход, задыхаясь, выбра-
сывая в дождь красные снопы искр.
Вечерело. Свинцовое, мокрое небо, темнея, опускалось над рекою. Груз-
чики ворчали и ругались, проклиная дождь, ветер, жизнь, лениво ползали
по палубе, пытаясь спрятаться от холода и сырости. Мне казалось, что эти
полусонные люди не способны к работе, не спасут погибающий груз.
К полуночи доплыли до переката, причалили пустую баржу борт о борт к
сидевшей на камнях, - артельный староста, ядовитый старичишка, рябой
хитрец и сквернослов, с глазами и носом коршуна, сорвав с лысого черепа
мокрый картуз, крикнул высоким, бабьим голосом:
- Молись, ребята!
В темноте, на палубе баржи, грузчики сбились в черную кучу и заворча-
ли как медведи, а староста, кончив молиться раньше всех, завизжал:
- Фонарей! Ну, молодчики, покажи работу! Честно, детки! С богом - на-
чинай!
И тяжелые, ленивые, мокрые люди начали "показывать работу". Они точно
в бой бросились на палубу и в трюмы затонувшей баржи, - с гиком, ревом,
с прибаутками. Вокруг меня с легкостью пуховых подушек летали мешки ри-
са, тюки изюма, кож, каракуля, бегали коренастые фигуры, ободряя друг
друга воем, свистом, крепкой руганью. Трудно было поверить, что так ве-
село, легко и споро работают те самые тяжелые, угрюмые люди, которые
только что уныло жаловались на жизнь, на дождь и холод. Дождь стал гуще,
холоднее, ветер усилился, рвал рубахи, закидывая подолы на головы, обна-
жая животы. В мокрой тьме при слабом свете шести фонарей метались черные
люди, глухо топая ногами о палубы барж. Работали так, как будто изголо-
дались о труде, как будто давно ожидали удовольствия швырять с рук на
руки четырехпудовые мешки, бегом носиться с тюками на спине. Работали
играя, с веселым увлечением детей, с той пьяной радостью - делать, слаще
которой только об'ятия женщины.
Большой бородатый человек в поддевке, мокрый, скользкий - должно быть
хозяин груза или доверенный его - вдруг заорал возбужденно:
- Молодчики, ведерко ставлю! - Разбойнички, два идет! Делай!
Несколько голосов сразу, со всех сторон тьмы густо рявкнули:
- Три ведра!
- Три пошло! Делай, знай!
И вихрь работы еще усилился.
Я тоже хватал мешки, тащил, бросал, снова бежал и хватал, и казалось
мне, что и сам я, и все вокруг завертелось в бурной пляске, что эти люди
могут так страшно и весело работать без устатка, не щадя себя - месяца,
года, что они могут, ухватясь за колокольни и минареты города, стащить
его с места, куда захотят.
Я жил эту ночь в радости не испытанной мною, душу озаряло желание
прожить всю жизнь в этом полубезумном восторге делания. За бортами пля-
сали волны, хлестал по палубам дождь, свистел над рекою ветер, - в серой
мгле рассвета стремительно и неустанно бегали полуголые, мокрые люди и
кричали, смеялись, любуясь своей силой, своим трудом. А, тут еще, ветер
разодрал тяжелую массу облаков, и на синем, ярком пятне небес, сверкнул
розоватый луч солнца - его встретили дружным ревом веселые звери, встря-
хивая мокрой шерстью милых морд. Обнимать и целовать хотелось этих дву-
ногих зверей, столь умных и ловких в работе, так самозабвенно увлеченных
ею.
Казалось, что такому напряжению радостно раз'яренной силы ничто не
может противостоять, она способна содеять чудеса на земле, может покрыть
всю землю в одну ночь прекрасными дворцами и городами, как об этом гово-
рят вещие сказки. Посмотрев минуту, две на труд людей, солнечный луч не
одолел тяжкой толщи облаков и утонул среди них, как ребенок в море, а
дождь превратился в ливень.
- Шабаш! - крикнул кто-то, но ему свирепо ответили:
- Я те пошабашу!
И до двух часов дня, пока не перегрузили весь товар, полуголые люди
работали без отдыха, под проливным дождем и резким ветром, заставив меня
благоговейно понять, какими могучими силами богата человеческая земля.
Потом перешли на пароход и там все уснули, как пьяные, а приехав в
Казань, вывалились на песок берега потоком серой грязи и пошли в трактир
пить три ведра водки.
Там ко мне подошел вор Башкин, осмотрел меня и спросил:
- Чего тобой делали?
Я с восторгом рассказал ему о работе, он выслушал меня и, вздохнув,
сказал презрительно:
- Дурак. И - хуже того - идиет!
Посвистывая, виляя телом как рыба, он уплыл среди тесно составленных
столов, - за ними шумно пировали грузчики; в углу кто-то, тенором, запе-
вал похабную песню.
Эх, было это дельцо ночною порой, -
Вышла прогуляться в садик барыня - эй!
Десяток голосов оглушительно заревел, прихлопывая ладонями по столам:
Сторож город сторожит,
Видит - барыня лежит...
Хохот, свист, и гремят слова, которым - по отчаянному цинизму - веро-
ятно, нет равных на земле.
---------------
Кто-то познакомил меня с Андреем Деренковым, владельцем маленькой,
бакалейной лавки, спрятанной в конце бедной, узенькой улицы, над овра-
гом, заваленным мусором.
Деренков, сухорукий человечек, с добрым лицом в светлой бородке и ум-
ными глазами обладал лучшей в городе библиотекой запрещенных и редких
книг, - ими пользовались студенты многочисленных учебных заведений Каза-
ни и различные революционно настроенные люди.
Лавка Деренкова помещалась в низенькой пристройке к дому скопца-меня-
лы; дверь из лавки вела в большую комнату, ее слабо освещало окно во
двор; за этой комнатой - продолжая ее - помещалась тесная кухня; за кух-
ней в темных сенях, между пристройкой и домом, в углу прятался чулан, и
в нем скрывалась злокозненная библиотека. Часть ее книг была переписана
пером в толстые тетради, - таковы были "Исторические письма" Лаврова,
"Что делать?" Чернышевского, некоторые статьи Писарева, "Царь-голод",
"Хитрая механика", - все эти рукописи были очень зачитаны, измяты.
Когда я впервые пришел в лавку, Деренков, занятый с покупателями,
кивнул мне на дверь в комнату; я вошел туда и вижу: в сумраке, в углу,
стоит на коленях, умиленно молясь, маленький старичок, похожий на порт-
рет Серафима Саровского. Что-то неладное, противоречивое почувствовал я,
глядя на старичка.
О Деренкове мне говорили, как о "народнике"; в моем представлении на-
родник - революционер, а революционер не должен веровать в бога, - бого-
мольный старичок показался мне лишним в этом доме.
Кончив молиться, он аккуратно пригладил белые волосы головы и бороды,
присмотрелся ко мне и сказал:
- Отец Андрея. А вы кто будете? Вот как? А я думал - переодетый сту-
дент.
- Зачем же студенту переодеваться? - спросил я.
- Ну, да, - тихо отозвался старик, - ведь как ни переоденься - бог
узнает!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
полсотни, угрюмо расположилась на палубе пустой баржи, кутаясь рогожами
и брезентом; баржу тащил маленький буксирный пароход, задыхаясь, выбра-
сывая в дождь красные снопы искр.
Вечерело. Свинцовое, мокрое небо, темнея, опускалось над рекою. Груз-
чики ворчали и ругались, проклиная дождь, ветер, жизнь, лениво ползали
по палубе, пытаясь спрятаться от холода и сырости. Мне казалось, что эти
полусонные люди не способны к работе, не спасут погибающий груз.
К полуночи доплыли до переката, причалили пустую баржу борт о борт к
сидевшей на камнях, - артельный староста, ядовитый старичишка, рябой
хитрец и сквернослов, с глазами и носом коршуна, сорвав с лысого черепа
мокрый картуз, крикнул высоким, бабьим голосом:
- Молись, ребята!
В темноте, на палубе баржи, грузчики сбились в черную кучу и заворча-
ли как медведи, а староста, кончив молиться раньше всех, завизжал:
- Фонарей! Ну, молодчики, покажи работу! Честно, детки! С богом - на-
чинай!
И тяжелые, ленивые, мокрые люди начали "показывать работу". Они точно
в бой бросились на палубу и в трюмы затонувшей баржи, - с гиком, ревом,
с прибаутками. Вокруг меня с легкостью пуховых подушек летали мешки ри-
са, тюки изюма, кож, каракуля, бегали коренастые фигуры, ободряя друг
друга воем, свистом, крепкой руганью. Трудно было поверить, что так ве-
село, легко и споро работают те самые тяжелые, угрюмые люди, которые
только что уныло жаловались на жизнь, на дождь и холод. Дождь стал гуще,
холоднее, ветер усилился, рвал рубахи, закидывая подолы на головы, обна-
жая животы. В мокрой тьме при слабом свете шести фонарей метались черные
люди, глухо топая ногами о палубы барж. Работали так, как будто изголо-
дались о труде, как будто давно ожидали удовольствия швырять с рук на
руки четырехпудовые мешки, бегом носиться с тюками на спине. Работали
играя, с веселым увлечением детей, с той пьяной радостью - делать, слаще
которой только об'ятия женщины.
Большой бородатый человек в поддевке, мокрый, скользкий - должно быть
хозяин груза или доверенный его - вдруг заорал возбужденно:
- Молодчики, ведерко ставлю! - Разбойнички, два идет! Делай!
Несколько голосов сразу, со всех сторон тьмы густо рявкнули:
- Три ведра!
- Три пошло! Делай, знай!
И вихрь работы еще усилился.
Я тоже хватал мешки, тащил, бросал, снова бежал и хватал, и казалось
мне, что и сам я, и все вокруг завертелось в бурной пляске, что эти люди
могут так страшно и весело работать без устатка, не щадя себя - месяца,
года, что они могут, ухватясь за колокольни и минареты города, стащить
его с места, куда захотят.
Я жил эту ночь в радости не испытанной мною, душу озаряло желание
прожить всю жизнь в этом полубезумном восторге делания. За бортами пля-
сали волны, хлестал по палубам дождь, свистел над рекою ветер, - в серой
мгле рассвета стремительно и неустанно бегали полуголые, мокрые люди и
кричали, смеялись, любуясь своей силой, своим трудом. А, тут еще, ветер
разодрал тяжелую массу облаков, и на синем, ярком пятне небес, сверкнул
розоватый луч солнца - его встретили дружным ревом веселые звери, встря-
хивая мокрой шерстью милых морд. Обнимать и целовать хотелось этих дву-
ногих зверей, столь умных и ловких в работе, так самозабвенно увлеченных
ею.
Казалось, что такому напряжению радостно раз'яренной силы ничто не
может противостоять, она способна содеять чудеса на земле, может покрыть
всю землю в одну ночь прекрасными дворцами и городами, как об этом гово-
рят вещие сказки. Посмотрев минуту, две на труд людей, солнечный луч не
одолел тяжкой толщи облаков и утонул среди них, как ребенок в море, а
дождь превратился в ливень.
- Шабаш! - крикнул кто-то, но ему свирепо ответили:
- Я те пошабашу!
И до двух часов дня, пока не перегрузили весь товар, полуголые люди
работали без отдыха, под проливным дождем и резким ветром, заставив меня
благоговейно понять, какими могучими силами богата человеческая земля.
Потом перешли на пароход и там все уснули, как пьяные, а приехав в
Казань, вывалились на песок берега потоком серой грязи и пошли в трактир
пить три ведра водки.
Там ко мне подошел вор Башкин, осмотрел меня и спросил:
- Чего тобой делали?
Я с восторгом рассказал ему о работе, он выслушал меня и, вздохнув,
сказал презрительно:
- Дурак. И - хуже того - идиет!
Посвистывая, виляя телом как рыба, он уплыл среди тесно составленных
столов, - за ними шумно пировали грузчики; в углу кто-то, тенором, запе-
вал похабную песню.
Эх, было это дельцо ночною порой, -
Вышла прогуляться в садик барыня - эй!
Десяток голосов оглушительно заревел, прихлопывая ладонями по столам:
Сторож город сторожит,
Видит - барыня лежит...
Хохот, свист, и гремят слова, которым - по отчаянному цинизму - веро-
ятно, нет равных на земле.
---------------
Кто-то познакомил меня с Андреем Деренковым, владельцем маленькой,
бакалейной лавки, спрятанной в конце бедной, узенькой улицы, над овра-
гом, заваленным мусором.
Деренков, сухорукий человечек, с добрым лицом в светлой бородке и ум-
ными глазами обладал лучшей в городе библиотекой запрещенных и редких
книг, - ими пользовались студенты многочисленных учебных заведений Каза-
ни и различные революционно настроенные люди.
Лавка Деренкова помещалась в низенькой пристройке к дому скопца-меня-
лы; дверь из лавки вела в большую комнату, ее слабо освещало окно во
двор; за этой комнатой - продолжая ее - помещалась тесная кухня; за кух-
ней в темных сенях, между пристройкой и домом, в углу прятался чулан, и
в нем скрывалась злокозненная библиотека. Часть ее книг была переписана
пером в толстые тетради, - таковы были "Исторические письма" Лаврова,
"Что делать?" Чернышевского, некоторые статьи Писарева, "Царь-голод",
"Хитрая механика", - все эти рукописи были очень зачитаны, измяты.
Когда я впервые пришел в лавку, Деренков, занятый с покупателями,
кивнул мне на дверь в комнату; я вошел туда и вижу: в сумраке, в углу,
стоит на коленях, умиленно молясь, маленький старичок, похожий на порт-
рет Серафима Саровского. Что-то неладное, противоречивое почувствовал я,
глядя на старичка.
О Деренкове мне говорили, как о "народнике"; в моем представлении на-
родник - революционер, а революционер не должен веровать в бога, - бого-
мольный старичок показался мне лишним в этом доме.
Кончив молиться, он аккуратно пригладил белые волосы головы и бороды,
присмотрелся ко мне и сказал:
- Отец Андрея. А вы кто будете? Вот как? А я думал - переодетый сту-
дент.
- Зачем же студенту переодеваться? - спросил я.
- Ну, да, - тихо отозвался старик, - ведь как ни переоденься - бог
узнает!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69