Конечно, это едва ли стихи, но это было сделано с веселою искрен-
ностью.
Вот я снова сижу против человека, который кажется мне лучшим в мире и
поэтому - необходимым для меня. На ней - голубое платье; не скрывая
изящных очертаний ее фигуры, оно окутало ее мягким, душистым облаком.
Играя кистями пояса, она говорит мне необыкновенные слова - я слежу за
движением ее маленьких пальцев с розовыми ногтями и чувствую себя скрип-
кой, которую любовно настраивает искусный музыкант. Мне хочется умереть,
хочется как-то вдохнуть в душу себе эту женщину, чтоб навсегда осталась
там. Тело мое поет в томительном напряжении, сильном до боли, и мне ка-
жется, что у меня сейчас взорвется сердце.
Я прочитал ей мой первый рассказ, только что напечатанный, - но не
помню, как она оценила его, - кажется, она удивилась:
- Вот как, вы начали писать прозу!
Как сквозь сон откуда-то издали я слышу:
- Много думала я о вас эти годы. Неужели это из-за меня пришлось вам
испытать так много тяжелого?
Я говорю ей что-то о том, что в мире, где живет она, нет ничего тяже-
лого и страшного.
- Какой вы милый...
Мне до безумия хочется обнять ее, но у меня идиотски длинные нелепые
тяжелые руки, я не смею коснуться тела ее, боюсь сделать ей больно, стою
перед нею, и, качаясь под буйными толчками сердца, бормочу:
- Живите со мной! пожалуйста, живите со мной!
Она смеется тихонько и - смущенно. Ослепительно светятся ее милые
глаза. Она уходит в угол комнаты и говорит оттуда:
- Сделаем так: вы уезжайте в Нижний, а я останусь здесь, подумаю и
напишу вам...
Почтительно кланяюсь ей, как это сделал герой какого-то романа, про-
читанного мною, и ухожу. По воздуху.
---------------
Зимою она, с дочерью, приехала ко мне в Нижний.
"Бедному жениться - и ночь коротка", насмешливо-печально говорит муд-
рость народа. Я проверил личным опытом глубокую правду этой пословицы.
Мы сняли за два рубля в месяц особняк, - старую баню в саду попа. Я
поселился в предбаннике, а супруга в самой бане, которая служила и гос-
тиной. Особнячек был не совсем пригоден для семейной жизни, - он промер-
зал в углах и по пазам. Ночами, работая, я окутывался всей одеждой, ка-
кая была у меня, а сверх ее - ковром и все-таки приобрел серьезнейший
ревматизм. Это было почти сверхестественно при моем здоровье и выносли-
вости, которыми я в ту пору обладал и хвастался.
В бане было теплее, но когда я топил печь, все наше жилище наполня-
лось удушливым запахом гнили, мыла и пареных веников. Девочка, изящная
фарфоровая куколка с чудесными глазами, нервничала, у нее болела голова.
А весною баню начали во множестве посещать пауки и мокрицы, - мать и
дочь до судорог боялись их, и я часами должен был убивать насекомых ре-
зиновой галошей. Маленькие окна густо заросли кустами бузины и одичавшей
малины, в комнате всегда было сумрачно, а пьяный капризный поп не позво-
лял мне выкорчевать или хотя бы подрезать кусты.
Разумеется, можно бы найти более удобное жилище, но мы задолжали по-
пу, и я очень нравился ему, - он не выпускал нас.
- Привыкнете! - говорил он. - А то, заплатите должишки и поезжайте
хоша бы к англичанам.
Он не любил англичан, утверждая:
- Это нация ленивая, она ничего не выдумала, кроме пасьянсов, и не
умеет воевать.
Был он человечище огромный, с круглым красным лицом и широкой рыжей
бородой, пьянствовал так, что уже не мог служить в церкви, и - до слез
страдал от любви к маленькой остроносой и черной швейке, похожей на гал-
ку.
Рассказывая мне о коварствах ее, он смахивал ладонью слезы с бороды и
говорил:
- Понимаю, - негодяйка она, но напоминает мне великомученицу Фемиаму,
и за то - люблю!
Я внимательно просмотрел святцы, - святой такого имени не было в них.
Возмущаясь моим неверием, он сотрясал душу мою такими доводами в
пользу веры:
- Вы, сынок, взгляните на это практически: неверов - десятки, верую-
щих же - миллионы. А - почему? Потому, что как рыба сия не может сущест-
вовать без воды, так ровно и душа не живет вне церкви. Доказательно? По-
сему - выпьем!
- Я не пью, у меня ревматизм.
Вонзив вилку в кусок селедки, он угрожающе поднимал ее вверх и гово-
рил:
- И это - от неверия.
Мне было мучительно, до бессонницы стыдно пред женщиной за эту баню,
за частую невозможность купить мяса на обед, игрушку девочке, за всю эту
проклятую, ироническую нищету. Нищета - порок, который меня лично не
смущал и не терзал, но для маленькой изящной институтки и, особенно, для
дочери ее - эта жизнь была унизительна, убийственна.
По ночам, сидя в своем углу за столом, переписывая прошения, апелля-
ционные и кассационные жалобы, сочиняя рассказы, я скрипел зубами и
проклинал себя, людей, судьбу, любовь.
Женщина держалась великодушно, точно мать, когда она не хочет, чтобы
сын видел, как трудно ей. Ни одной жалобы не сорвалось с ее губ на эту
подлую жизнь; чем труднее слагались условия жизни, тем бодрей звучал ее
голос, веселее - смех. С утра до вечера она рисовала портреты попов, их
усопших жен, чертила карты уездов, - за эти карты земство получило на
какой-то выставке золотую медаль. А когда иссякли заказы на портреты, -
она делала из лоскутов разных материй, соломы и проволоки самые модные
парижские шляпы для девиц и дам нашей улицы. Я ничего не понимал в женс-
ких шляпах, но, очевидно, в них скрывалось что-то уморительно-комичес-
кое, - мастерица, примеряя перед зеркалом сделанный ею фантастический
головный убор, задыхалась в судорожном смехе. Но я заметил, что эти шля-
пы странно влияют на заказчиц, - украсив головы свои пестрыми гнездами
для кур, они ходили по улицам, как-то особенно гордо выпячивая животы.
Я работал у адвоката и писал рассказы для местной газеты по две ко-
пейки за строку. Вечерами, за чаем, - если у нас не было гостей, - моя
супруга интересно рассказывала мне о том, как царь Александр II посещал
Белостокский институт, оделял благородных девиц конфектами, от них неко-
торые девицы чудесным образом беременели, и не редко та или иная краси-
вая девушка исчезала, уезжая на охоту с царем в Беловежскую пущу, а по-
том выходила замуж в Петербурге.
Моя жена увлекательно рассказывала мне о Париже; я уже знал его по
книгам, особенно по солидному труду Максима дю-Кан, она изучала Париж по
кабачкам Монмартра и суматошной жизни Латинского квартала. Эти рассказы
возбуждали меня сильнее вина, и я сочинял какие-то гимны женщине,
чувствуя, что именно силою любви к ней сотворена вся красота жизни.
Больше всего нравились мне и увлекали меня рассказы о романах, пере-
житых ей самой, - она говорила об этом удивительно интересно, с откро-
венностью, которая - порою - сильно смущала меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69