- Эй, - слышал я, сквозь сон, чувствуя, что меня трясут и тащат ку-
да-то. Помер ты, что ли? Очнись!
За рекой над лугами светилась багровая луна, большая точно колесо.
Надо мною наклонился Баринов, раскачивая меня.
- Иди, - Хохол тебя ищет, беспокоится.
Идя сзади меня, он ворчал:
- Тебе нельзя спать где попало! Пройдет по горе человек, оступится -
спустит на тебя камень. А то и нарочно спустит. У нас - не шутят! Народ,
братец ты мой, зло помнит. Окромя зла ему и помнить нечего.
В кустах на берегу кто-то тихонько возился, - шевелились ветви.
- Нашел? - спросил звучный голос Мигуна.
- Веду, - ответил Баринов.
И, отойдя шагов десять, сказал, вздохнув:
- Рыбу воровать собирается. Тоже и Мигуну - не легка жизнь.
Ромась встретил меня сердитым упреком:
- Вы то же, гуляете? Хотите, чтоб вздули вас?
А когда мы остались одни, он сказал хмуро и тихо:
- Панков предлагает вам остаться у него. Он хочет лавку открыть. Я
вам не советую. А - вот что - я продал ему все, что осталось, уеду в
Вятку и через некоторое время выпишу вас к себе. Идет?
- Подумаю.
- Думайте.
Он лег на пол, повозился немного и замолчал. Сидя у окна, я смотрел
на Волгу. Отражения луны напоминали мне огни пожара. Под луговым берегом
тяжко шлепал плицами колес буксирный пароход, три мачтовых огня плыли во
тьме, касаясь звезд и порою закрывая их.
- Сердитесь на мужиков? - сонно спросил Ромась. - Не надо. Они только
глупы. Злоба - это глупость.
Слова его не утешали, не могли смягчить мое ожесточение и остроту
обиды моей. Я видел пред собою звериные, волосатые пасти, извергавшие
злой визг:
- Кирпичами издаля!
В это время я еще не умел забывать то, что не нужно мне.
Да, я видел, что в каждом из этих людей, взятом отдельно, немного
злобы, а часто и совсем нет ее. Это, в сущности, добрые звери, - любого
из них не трудно заставить улыбнуться детской улыбкой, любой будет слу-
шать с доверием ребенка рассказы о поисках разума и счастья, о подвигах
великодушия. Странной душе этих людей дорого все, что возбуждает мечту о
возможности легкой жизни по законам личной воли.
Но когда на сельских сходах или в трактире на берегу эти люди собе-
рутся серой кучей, они прячут куда-то все свое хорошее и облачаются, как
попы, в ризы лжи, лицемерия, в них начинает играть собачья угодливость
пред сильными, - и тогда на них противно смотреть. Или - неожиданно их
охватывает волчья злоба, ощетинясь, оскалив зубы, они дико воют друг на
друга, готовы драться - и дерутся - из-за пустяка, - в эти минуты они
страшны и могут разрушить церковь, куда еще вчера вечером шли кротко и
покорно, как овцы в хлев. У них есть поэты и сказочники, никем не люби-
мые, они живут на смех селу без помощи, в презрении.
Не умею, не могу жить среди этих людей. И я изложил все мои горькие
думы Ромасю в тот день, когда мы расставались с ним.
- Преждевременный вывод, - заметил он с упреком.
- Но - что же делать, если он сложился?
- Неверный вывод! Неосновательно.
Он долго убеждал меня хорошими словами в том, что я неправ, ошибаюсь.
- Не торопитесь осуждать! Осудить - всего проще, не увлекайтесь этим.
Смотрите на все спокойно, памятуя об одном: все проходит, все изменяется
к лучшему... Медленно? Зато прочно! Заглядывайте всюду, ощупывайте все,
будьте бесстрашны, но - не торопитесь осудить. До свидания, дружище!
Это свидание состоялось через пятнадцать лет в Седлеце после того,
как Ромась отбыл по делу "народоправцев" еще одну десятигодовую ссылку в
Якутской области...
Меня свинцом облила тоска, когда он уехал из Красновидова. Я заметал-
ся по селу точно кутенок, потерявший хозяина. Я ходил с Бариновым по де-
ревням, мы работали у богатых мужиков: молотили, рыли картофель, чистили
сады. Жил я у него в бане.
- Лексей Максимыч, воевода без народа. - Как же, а? - спросил он меня
дождливой ночью, - едем, что ли, на море завтра? Ей-богу! Чего тут? Не
любят здесь нашего брата, эдаких. Еще - того, как-нибудь, под пьяную ру-
ку.
Не впервые говорил это Баринов. Он тоже, почему-то, затосковал, его
обезьяньи руки бессильно повисли, он уныло оглядывался, точно заплутав-
шийся в лесу.
В окно бани хлестал дождь, угол ее подмывал поток воды, бурно стекая
на дно оврага. Немощно вспыхивали бледные молнии последней грозы. Бари-
нов тихо спрашивал:
- Едем, а? Завтра?
Поехали.
---------------
...Неизъяснимо хорошо плыть по Волге осенней ночью, сидя на корме
баржи у руля, которым водит мохнатое чудовище с огромной головой, - во-
дит, топая по палубе тяжелыми ногами, и грустно вздыхает.
- О - уп!.. О - рро-у...
За кормой шелково струится, тихо плещет вода, смолисто-густая, безб-
режная. Над рекой клубятся черные тучи осени. Все вокруг - только мед-
ленное движение тьмы, она стерла берега, кажется, что вся земля растаяла
в ней, превращена в дымное и жидкое, - непрерывно, бесконечно всей мас-
сой текущее куда-то вниз, в пустынное, немое пространство, где нет ни
солнца, ни луны, ни звезд...
Впереди, в темноте сырой, тяжело возится и дышит невидимый буксирный
пароход, как бы сопротивляясь упругой силе, влекущей его. Три огонька -
два над водой и один высоко над ними - провожают его; ближе ко мне, под
тучами плывут, точно золотые караси, еще четыре, один из них - огонь фо-
наря на мачте нашей баржи...
Я чувствую себя заключенным внутри холодного, масляного пузыря, он
тихо скользит по наклонной плоскости, а я влеплен в него, как мошка. Мне
кажется, что движение постепенно замирает и близок момент, когда оно
совсем остановится, - пароход перестанет ворчать и бить плицами колес по
густой воде, все звуки облетят, как листья с дерева, сотрутся, как над-
писи мелом, и владычно обнимет меня неподвижность, тишина.
И большой человек в рваном овчинном тулупе, в лохматой бараньей шап-
ке, шагающий у руля, остановится недвижимо, заколдованный навеки, не бу-
дет рычать:
- Орр-оп! О-урр...
Я спросил его:
- Как тебя звать?
- А зачем тебе знать? - глухо ответил он.
На закате солнца, отплывая из Казани, я заметил, что у этого челове-
ка, неуклюжего, как медведь, лицо волосатое, безглазое. Становясь к ру-
лю, он вылил в деревянный ковш бутылку водки, выпил ее в два приема, как
воду, и закусил яблоком. А когда буксир дернул баржу, человек, вцепив-
шись в рычаг руля, взглянул на красный круг солнца и, тряхнув башкой,
сказал строго:
- Благослови Осподь!
Пароход ведет из Нижнего, с ярмарки, в Астрахань четыре баржи, груже-
ные штучным железом, бочками сахара и какими-то тяжелыми ящиками, - все
это для Персии. Баринов постучал по ящикам ногою, понюхал, подумал и
сказал:
- Не иначе - ружья, с Ижевского завода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69