В целом, с его решением я был согласен. Если Шефа не подвели часы, и мы действительно совещались три часа подряд, то они пролетели как три минуты. Два раза Яна приносила нам по чашке кофе. Ей очень хотелось остаться и послушать, о чем мы так долго болтаем, но замечая, как при ее появлении мы сразу замолкаем или начинаем говорить о вещах абсолютно ничего не значащих, ей становилось ясно, что содержание беседы для ее ушей не предназначено. Я заметил, что в шефский кабинет она входила с неизменной улыбкой, а выходила… ну разве что с пустыми грязными чашками, и мне было немного обидно за нее. Впрочем, я ни разу не видел, чтобы женщина несла пустые грязные чашки с улыбкой. Вот мужчины – другое дело. При некоторых обстоятельствах, – когда, например, мыть чашки лень, а душа – горит, можно и из грязных…
Шел третий час ночи, глаза слипались, как будто за ужином я ИМИ ел тянучки, но даже если бы я позволил глазам делать все, что им заблагорассудится, то все равно уснуть этой ночью я бы не смог. Поэтому я продолжал сидеть перед экраном компьютера в комнате, которую, когда я в ней один, я называю своим кабинетом. В этой комнате находится все то, что на кухне не нужно, а в спальне – излишне. Например, к чему кухне окно с видом на озеро, а спальне – письменный стол с компьютером? Интересно, как эту комнату называет Татьяна, когда бывает здесь одна? Сейчас Татьяна как раз в спальне и то ли спит, то ли смотрит сны, но скорее всего – и то и другое – как и должно быть у всех нормальных людей. А я из последних сил пялюсь в экран с материалами по делу Сторма и пытаюсь хоть в чем-нибудь разобраться. Верховские размышления по поводу рассказа из «Сборника космических историй» можно было бы отнести к его всегдашней привычке все усложнять, если бы не Вэндж… Он сказал Берху, что тот понимает рассказ слишком буквально и не прочитать ли ему этот рассказ глядя в зеркало. Я не знаю, как у Вэнджа с чувством юмора, но если с юмором у него дела обстоят так же, как и у Татьяны, то его слова – несомненный намек на то, что рассказ следует понимать наоборот. Но как именно – наоборот? Итак, два астронавта думают, что третий погиб. Пусть два астронавта НЕ думают, что третий погиб. Нет, пожалуй, формальный подход тут не подходит. Пусть лучше один астронавт думает, что двое погибли. Звучит нормально, но к делу Сторма не относится… Начнем с другого конца. Один астронавт инсценирует собственную смерть – два астронавта инсценируют… Не подходит. С чего начинается история из «Сборника»? Некий астронавт хочет остаться один. Предположим, что в нашем случае – два астронавта хотят остаться одни, точнее, вдвоем. И убивают третьего. Выходит то же, что и у Верха… То есть ничего нового.
Дверь в спальню открылась, и на пороге возникла Татьяна – заспанная, растрепанная, одетая, как вы понимаете, не слишком тепло. Она жмурилась на один глаз, и я сказал ей, что теперь она похожа на новорожденного детеныша вапролока – они вылупляются растрепанными и зажмурившимися, но не на правый глаз, как Татьяна, а на средний. Татьяна ответила, что, мол, шел бы я лучше спать, и, сшибая все углы, прошлепала в ванную. Интересно, что бы сказал Абметов, увидев ее в таком виде?
«Бог мой… хорошо, что меня никто не видит», – послышалось из ванной – это Татьяна взглянула на себя в зеркало. Зашумела вода. Через три минуты она вышла – слегка посвежевшая, и бодрым шагом направилась в спальню – досыпать. Не дойдя двух шагов до двери, она вдруг остановилась.
– Кто это? – спросила она, указывая на снимок Сторма.
– Сначала скажи, что ты о нем думаешь, – попросил я безо всякой задней мысли. Татьяна подошла к голограмме поближе и зевнула.
– Ты ему чуть нос не откусила!
– Новый вырастет… Всю жизнь, как только увижу голограмму человека, так сразу хочется ее за что-нибудь ущипнуть… Мужик вроде… – Ее вывод был, как всегда, безошибочен – именно что «вроде мужик», а не просто «мужик».
– А поточнее можно? Татьяна протерла глаза.
– Я бы ему прическу сменила.
– В смысле?
– Так уже никто не носит.
– А когда носили?
– Давно. Наверное, лет двадцать назад. Помню, у папы такая же была.
– Как ты можешь помнить? Ты же тогда шнырьков могла кормить с руки не нагибаясь.
– А снимки на что? Шел бы ты спать… – снова посоветовала она и удалилась.
Я смотрел на снимок Сторма и никак не мог взять в толк, что именно ее не устроило в его прическе. Что, если и вправду снимок был сделан двадцать лет назад? Тогда ясно, почему запись СКЖ соответствовала сорокалетнему, а не двадцатичетырехлетнему мужчине. И моя «гомоидная» версия летит к черту. Вэндж подсунул нам старый снимок Сторма, чтобы в два раза уменьшить его возраст, но за каким чертом это ему понадобилось? И как связать это с рассказом из «Сборника»? Симметрия между вымыслом и реальностью проступила, но очень смутно. Астронавт, желая остаться один, инсценирует смерть. Два других астронавта, по той же причине, инсценируют… жизнь! С этим почти абсурдным вариантом я и отправился спать.
На проходной Института антропоморфологии мне сказали, что Симонян меня не ждет. Я сказал, что, мол, ничего удивительного, я и в самом деле без приглашения, но мне бы только на минутку заскочить – передать весточку от Джона Смита. Мне велели обождать. Через три минуты подошел охранник и проводил меня до кабинета – дабы я не заблудился, как. в прошлый раз. Со дня смерти Перка мой рейтинг в Институте антропоморфологии скатился до нуля. Перед тем как войти в прозрачный переход, я позволил себе небольшое самовольство. «Только после вас», – сказал я охраннику и посторонился. «Боитесь? Хорошо, только не отставайте», – усмехнулся он и пошел вперед как ни в чем не бывало. Пока мы шли до соседнего корпуса, он раза три оглянулся, а в конце перехода снова пропустил меня вперед. И так – до самого отдела прикладной генетики. Охранник лично закрыл за мной дверь в лабораторию.
Симонян ссутулившись сидел за лабораторным столом и что-то переливал из склянки в склянку. Не встал, не поздоровался, не предложил сесть.
– За десятью тысячами пришли? – прошипел он.
– Нет, теперь ставки выше, – сказал я и уселся поближе к нему.
– Зря устраиваетесь, – злобно процедил он, – выкладывайте, что вам нужно, и убирайтесь.
Я-то думал, что шантажистов принято задабривать. Но задабривать пришлось мне.
– По-моему, между нами царит какое-то недопонимание. Пока вы не выставили меня за дверь, поспешу вас обрадовать – я не собирался и не собираюсь вас шантажировать. Но раз Шлаффер и вы вслед за ним считаете, что у меня есть повод для шантажа, то мне бы очень хотелось узнать, чего вы, собственно, натворили. Если вы ответите мне на этот простой вопрос, то, клянусь, все, что вы скажете, останется строго между нами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113