Не удержался, взглянул на экран. С него на меня смотрели ОНИ.
Не знаю, откуда взялась уверенность, что это были именно ОНИ, – наверное, я все еще находился под впечатлением от рассказа Франкенберга. Четыре лица, четыре взрослых человека – при других обстоятельствах я не увидел бы в них ничего особенного, но теперь… Я увеличил изображение. В воздухе повисла голограмма, стала медленно поворачиваться. Под рукою не было ничего, чем бы я мог скопировать, отсканировать или любым другим способом зафиксировать увиденное. Я боялся снова притронуться к компьютеру – было такое чувство, что изображение вот-вот пропадет, исчезнет навсегда, как те локусы, с которых началось расследование. Когда в моем распоряжении есть только простая человеческая память, я запоминаю лица, срисовывая их в нее. То есть, я представляю себе, как я нарисовал бы то или иное лицо, будь я художником. Сразу оговорюсь – рисовать я не умею, ну, то есть абсолютно. Но зато не раз видел, как это делается. Татьяна неплохо рисует. Тем не менее она запоминает лица совсем по-другому. Про первого из четверых она бы сказала: «Не идет ему такая прическа, да и цвет волос никуда не годится, надо бы его перекрасить в блондина». Так она бы запомнила его прическу. Или воскликнула бы: "Да он косит! " – так она про Верха однажды сказала, хорошо, он не слышал. Но зато она запомнила, какие у Верха глаза.
– Это и есть ваши гномы? – спросил я профессора. Дом сотряс еще один удар, и я не расслышал ответ. «Гомоиды» – так он их назвал и сказал что-то еще – про рекомбинацию синапсов, если я правильно его понял.
Все четверо были молоды, лет двадцати плюс-минус пять – точнее никак сказать нельзя. Лица вытянутые, с тонкими, правильными чертами, но скорее мужскими, чем женскими. Светлые глаза зеленоватого оттенка, исключая одного – у него глаза были темные, но не черные. В глазах – никакого выражения, взгляд – устремленный в бесконечность, пустой и оттого страшный. Чтобы четыре лица не слились в моей памяти в одно, я придумал гомоидам имена. Того, кого Татьяна перекрасила бы из светло-русого в блондина, я так и назвал – Блондин, хотя, строго говоря, это было неправдой. Гомоида с чересчур (для андрогина) выпирающим кадыком я назвал Старшим – он действительно выглядел несколько старше остальных. У темноглазого гомо-ида было две родинки под подбородком и я назвал его «Пятнистый». Четвертого, на вид – самого молодого, с тусклыми водянистыми глазами и восковой, будто искусственной кожей, я назвал Младшим и, думаю, не сильно ошибся. Я поймал себя на мысли, что про себя говорю о любом гомоиде «он». Мужской шовинизм? Вряд ли. Любая женщина на моем месте тоже сказала бы «он». Правда, скорее с целью отделить себя и свой пол от этих существ.
Нужно было уходить. Но для взлета необходимо выключить защитное поле и тем самым – дать противнику возможность приблизиться. И тогда мы с профессором попросту не успеем добраться до флаера. Единственный выход: не выключая защитного поля выбраться из дома, дойти до моего флаера и взлететь в тот момент, когда атакующий выведет из строя генераторы поля. Я взвалил Франкенберга на себя и потащил из кабинета. Профессор оказался тяжеловатой ношей. В холле – в том самом, где я оказался перед тем, как войти в кабинет, я остановился, чтобы перехватить его поудобнее. В ту секунду он словно очнулся, оттолкнул меня и бросился назад, в комнату.
– Уходите один, я остаюсь, – крикнул он.
– Но почему, черт возьми?! – заорал я, стараясь перекричать вой сирены и гул термических ударов. 2
– Я вам уже ответил – надо было внимательнее меня слушать, – прохрипел Франкенберг, и толстая металлическая створка навсегда разделила нас. Вернуться к нему я уже не мог, но путь к отступлению был свободен. Я добежал до той стенной ниши, где оставил комлог и оружие. Закрывавшая ее панель не поддавалась, как я ни старался. На раздумья времени не оставалось, и я поспешил к выходу. К счастью, внешняя дверь была открыта – профессор давал мне возможность беспрепятственно уйти.
Меня выручило то, что атака велась со стороны океана и атакующий меня не видел. Пока мы с профессором беседовали, снега выпало немного, но все же достаточно, чтобы скрыть мой небольшой флаер. Утоптанная дорожка вкупе со страхом помогли мне добраться до него минут за десять. Пока я продирался, я тешил себя мыслью, что раз Франкенберг решил остаться, то, возможно, у него есть какое-то неизвестное мне средство, чтобы противостоять нападавшему противнику.
Приборы флаера внезапно ожили – это могло означать только одно – генераторы защитного поля разрушены. Я дал команду на взлет. Последние надежды рассеялись, когда я был уже в восьми километрах от башни, – в экране заднего вида я увидел черный зловещий гриб, выраставший на том месте, где прежде находилась профессорская башня. Ею силуэт напомнил мне то страшное птицеголовое божество, чья статуя стояла в кабинете профессора, слева от письменного стола.
Всю обратную дорогу я делился впечатлениями с бортовым комлогом, поскольку мой собственный, в виде пыли и пепла, носился холодным южным ветром где-то над Океаном. Я тараторил без умолку, смешивая услышанное от Франкенберга со своими собственными домыслами. Разбираться буду потом. Один раз комлог переспросил меня, мол, понимаю ли я, что говорю, но я велел ему заткнуться и писать все, как есть. Из вещественных доказательств у меня с собой был лишь кристаллик внешней памяти – перед тем как попытаться спасти хозяина, я схватил его со стола и машинально сунул в карман.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЛАБИРИНТ
– М-да, итоги, прямо скажем, неутешительные, – задумчиво произнес Шеф и посмотрел мне в глаза. Последовавшая затем пауза получилась у Шефа весьма многозначительной. Медная проволочка была, как всегда, в его руках, и на этот раз он согнул ее в большой вопросительный знак.
– Мне нечего сказать, – вздохнул я, – нас постоянно кто-то опережает…
– А эти гномы, кто они?
– Гомоиды – дети из пробирки – андроиды или вроде того. Искусственные человекообразные существа. Франкенберг назвал своих гомоидов «гномами», поскольку, как и гномы Парацельса, гомоиды что-то такое знают – то, чего нам с вами знать не дано. Это я понял из его рассказа. А что я НЕ понял – я надиктовал в комлог и написал в отчете. – И я кивнул в сторону экрана. – Думаю, Перка и Франкенберга убили либо те, кто уничтожил информацию с накопителей, либо…
– Либо не те… Понятно, – отмахнулся Шеф, – еще какие соображения? Только не тараторь так…
И я принялся вслух рассуждать – медленно и обстоятельно – в надежде, что порядок в мозгах наступит сам собою, непосредственно в процессе рассуждений.
– Итак, что мы имеем на сегодняшний день. Во-первых, два трупа – Перк и Франкенберг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Не знаю, откуда взялась уверенность, что это были именно ОНИ, – наверное, я все еще находился под впечатлением от рассказа Франкенберга. Четыре лица, четыре взрослых человека – при других обстоятельствах я не увидел бы в них ничего особенного, но теперь… Я увеличил изображение. В воздухе повисла голограмма, стала медленно поворачиваться. Под рукою не было ничего, чем бы я мог скопировать, отсканировать или любым другим способом зафиксировать увиденное. Я боялся снова притронуться к компьютеру – было такое чувство, что изображение вот-вот пропадет, исчезнет навсегда, как те локусы, с которых началось расследование. Когда в моем распоряжении есть только простая человеческая память, я запоминаю лица, срисовывая их в нее. То есть, я представляю себе, как я нарисовал бы то или иное лицо, будь я художником. Сразу оговорюсь – рисовать я не умею, ну, то есть абсолютно. Но зато не раз видел, как это делается. Татьяна неплохо рисует. Тем не менее она запоминает лица совсем по-другому. Про первого из четверых она бы сказала: «Не идет ему такая прическа, да и цвет волос никуда не годится, надо бы его перекрасить в блондина». Так она бы запомнила его прическу. Или воскликнула бы: "Да он косит! " – так она про Верха однажды сказала, хорошо, он не слышал. Но зато она запомнила, какие у Верха глаза.
– Это и есть ваши гномы? – спросил я профессора. Дом сотряс еще один удар, и я не расслышал ответ. «Гомоиды» – так он их назвал и сказал что-то еще – про рекомбинацию синапсов, если я правильно его понял.
Все четверо были молоды, лет двадцати плюс-минус пять – точнее никак сказать нельзя. Лица вытянутые, с тонкими, правильными чертами, но скорее мужскими, чем женскими. Светлые глаза зеленоватого оттенка, исключая одного – у него глаза были темные, но не черные. В глазах – никакого выражения, взгляд – устремленный в бесконечность, пустой и оттого страшный. Чтобы четыре лица не слились в моей памяти в одно, я придумал гомоидам имена. Того, кого Татьяна перекрасила бы из светло-русого в блондина, я так и назвал – Блондин, хотя, строго говоря, это было неправдой. Гомоида с чересчур (для андрогина) выпирающим кадыком я назвал Старшим – он действительно выглядел несколько старше остальных. У темноглазого гомо-ида было две родинки под подбородком и я назвал его «Пятнистый». Четвертого, на вид – самого молодого, с тусклыми водянистыми глазами и восковой, будто искусственной кожей, я назвал Младшим и, думаю, не сильно ошибся. Я поймал себя на мысли, что про себя говорю о любом гомоиде «он». Мужской шовинизм? Вряд ли. Любая женщина на моем месте тоже сказала бы «он». Правда, скорее с целью отделить себя и свой пол от этих существ.
Нужно было уходить. Но для взлета необходимо выключить защитное поле и тем самым – дать противнику возможность приблизиться. И тогда мы с профессором попросту не успеем добраться до флаера. Единственный выход: не выключая защитного поля выбраться из дома, дойти до моего флаера и взлететь в тот момент, когда атакующий выведет из строя генераторы поля. Я взвалил Франкенберга на себя и потащил из кабинета. Профессор оказался тяжеловатой ношей. В холле – в том самом, где я оказался перед тем, как войти в кабинет, я остановился, чтобы перехватить его поудобнее. В ту секунду он словно очнулся, оттолкнул меня и бросился назад, в комнату.
– Уходите один, я остаюсь, – крикнул он.
– Но почему, черт возьми?! – заорал я, стараясь перекричать вой сирены и гул термических ударов. 2
– Я вам уже ответил – надо было внимательнее меня слушать, – прохрипел Франкенберг, и толстая металлическая створка навсегда разделила нас. Вернуться к нему я уже не мог, но путь к отступлению был свободен. Я добежал до той стенной ниши, где оставил комлог и оружие. Закрывавшая ее панель не поддавалась, как я ни старался. На раздумья времени не оставалось, и я поспешил к выходу. К счастью, внешняя дверь была открыта – профессор давал мне возможность беспрепятственно уйти.
Меня выручило то, что атака велась со стороны океана и атакующий меня не видел. Пока мы с профессором беседовали, снега выпало немного, но все же достаточно, чтобы скрыть мой небольшой флаер. Утоптанная дорожка вкупе со страхом помогли мне добраться до него минут за десять. Пока я продирался, я тешил себя мыслью, что раз Франкенберг решил остаться, то, возможно, у него есть какое-то неизвестное мне средство, чтобы противостоять нападавшему противнику.
Приборы флаера внезапно ожили – это могло означать только одно – генераторы защитного поля разрушены. Я дал команду на взлет. Последние надежды рассеялись, когда я был уже в восьми километрах от башни, – в экране заднего вида я увидел черный зловещий гриб, выраставший на том месте, где прежде находилась профессорская башня. Ею силуэт напомнил мне то страшное птицеголовое божество, чья статуя стояла в кабинете профессора, слева от письменного стола.
Всю обратную дорогу я делился впечатлениями с бортовым комлогом, поскольку мой собственный, в виде пыли и пепла, носился холодным южным ветром где-то над Океаном. Я тараторил без умолку, смешивая услышанное от Франкенберга со своими собственными домыслами. Разбираться буду потом. Один раз комлог переспросил меня, мол, понимаю ли я, что говорю, но я велел ему заткнуться и писать все, как есть. Из вещественных доказательств у меня с собой был лишь кристаллик внешней памяти – перед тем как попытаться спасти хозяина, я схватил его со стола и машинально сунул в карман.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЛАБИРИНТ
– М-да, итоги, прямо скажем, неутешительные, – задумчиво произнес Шеф и посмотрел мне в глаза. Последовавшая затем пауза получилась у Шефа весьма многозначительной. Медная проволочка была, как всегда, в его руках, и на этот раз он согнул ее в большой вопросительный знак.
– Мне нечего сказать, – вздохнул я, – нас постоянно кто-то опережает…
– А эти гномы, кто они?
– Гомоиды – дети из пробирки – андроиды или вроде того. Искусственные человекообразные существа. Франкенберг назвал своих гомоидов «гномами», поскольку, как и гномы Парацельса, гомоиды что-то такое знают – то, чего нам с вами знать не дано. Это я понял из его рассказа. А что я НЕ понял – я надиктовал в комлог и написал в отчете. – И я кивнул в сторону экрана. – Думаю, Перка и Франкенберга убили либо те, кто уничтожил информацию с накопителей, либо…
– Либо не те… Понятно, – отмахнулся Шеф, – еще какие соображения? Только не тараторь так…
И я принялся вслух рассуждать – медленно и обстоятельно – в надежде, что порядок в мозгах наступит сам собою, непосредственно в процессе рассуждений.
– Итак, что мы имеем на сегодняшний день. Во-первых, два трупа – Перк и Франкенберг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113