"Но ему, должно быть, что-то снится? ". «Не думаю». Я вспомнил ларсоновскую шутку с аппаратом для записи снов. "Можно ли считать мыслящим того, кто только спит и видит сны? " Мне кажется, он меня не понял.
Если врачи смогут вернуть Верха обратно в кеному, не подумает ли он, что над ним опять жестоко подшутили, – с такой мыслью я вышел из палаты. Закрывая дверь, посмотрел на номер. Берх лежал в той же палате, что и я, когда вернулся из пещер Южного Мыса. Я освободил ее для него, получается так…
Дома Татьяна спросила, как дела у Верха.
– У него больше нет никаких дел, – ответил я.
– А будут?
– Вряд ли…
– Как так получилось?
– Как у гностиков – «он пригубил чашу забвения, приняв ее из рук Архонта». Плерома не пускает в себя раньше времени… Вот и Верха – остановили.
– Кто остановил?
– Карлики…
– Ты сам-то понимаешь, что говоришь?
– Кто это «сам»?
До Татьяны дошло, что сейчас ко мне лучше не приставать с расспросами.
Поздно вечером я позвонил Виттенгеру. Ничего нового он мне не сообщил, велел только не расстраиваться и сказал, что на самом деле все не так плохо. Он имел в виду, чтобы я не расстраивался из-за того, что Шеф на меня наорал. Но немилость Шефа волновала меня меньше всего. Я переживал совсем не из-за этого. Если понимать Шефа буквально, то все, чем занимался я, Берх, Виттенгер, – это так, детские забавы. А у Шефа есть дела поважней. Последнее утверждение Виттенгер наотрез отказался комментировать.
Эмма Перк была уверена, что я в состоянии догадаться, кто является четвертым гомоидом. Очевидно, она переоценила мою догадливость, потому что у меня не было ни малейшей идеи на этот счет. С другой стороны, Лора Дейч была единственным человеком, оказавшимся в стороне от «дела гомоидов». За время расследования (а с его начала прошло без трех дней два стандартных месяца) я несколько раз вспоминал о ней. Но со дня похорон Альма Перка побеседовать с ней так и не удосужился. Хью Ларсон нашел бы этому объяснение. Он сказал бы, что я уподобился Берху – оставил самого важного свидетеля на потом, искусственно отдаляя тот момент, когда не останется ни свидетелей, ни правдоподобных версий. И он отчасти был бы прав – лишь отчасти, поскольку и без Лоры Дейч мне хватало работы. Вчера, слушая Шефа, я подумал, что в скором времени я могу остаться вообще без работы. Сегодня утром мне позвонила Яна и предложила, разумеется, не от своего имени, взять отпуск на недельку-другую. Я сказал, что подумаю, а сам позвонил Симоняну и спросил, где сейчас Лора. Ни один из ее номеров не отвечал, а в лаборатории Тонких Нейроструктур мне сказали, что она у них больше не работает. Симонян спросил, зачем она мне понадобилась. Я ответил, что его это не касается – в хорошем для него смысле, после чего он сообщил мне ее новый адрес.
Лора уволилась из Института антропоморфологии больше месяца назад. После увольнения она уехала из города и теперь жила в полузабытом-полузаброшенном поселке первых переселенцев. Предварительно я навел справки в медицинском центре, куда Лора не раз обращалась за помощью, и я узнал, что там хранится и запись ее генома. Следовательно, она – не гомоид, те свои геномы кому попало не раздают. Такой вывод меня не обескуражил, поскольку с самого начала я был уверен, что она – обычный человек. То есть не обычный, а довольно-таки симпатичный человек. И поговорить с ней мне нужно было обязательно. Потребовалось полчаса, чтобы уговорить ее принять меня хотя бы минут на десять. В конце концов она согласилась, я ввел координаты поселка в автопилот флаера, и тот понес меня на восток.
В пятистах километрах к востоку от Фаон-Полиса начинается плоскогорье, предваряющее Горный Фаон – страну ледяных пятнадцатикилометровых пиков, действующих вулканов и гейзеров. Из-за доносимого ветром вулканического пепла снег на плоскогорье имеет сероватый оттенок, и однообразные, в цвет снегу, купола домиков переселенцев с высоты кажутся мыльными пузырями, вздувшимися на мутной белесой воде. Флаер сам нашел, где приземлиться. Два абсолютно одинаковых купола стояли поодаль, и если бы Лора не вышла на порог, я бы не знал, к которому из куполов идти. Не считая нас, на улице не было ни души и ни единого звука, кроме шелеста поземки. После коротких взаимных приветствий мы прошли в дом.
Когда я снимал куртку в прихожей, я обратил внимание, как Лора несколько раз тревожно взглянула на дверь, ведущую из гостиной в соседнюю комнату. Проходя мимо этой двери, я нарочно остановился, как бы в раздумье; Лора сразу же указала мне на диван у окна – подальше от двери. Предложила чаю. Я, естественно, не отказался.
– Чем вы теперь занимаетесь? – спросил я.
– Пока ничем. Наверное, совсем уеду с Фаона.
– Даже так… А из-за чего вы ушли из института?
Она молчала. Я зажал чашку с горячим чаем между ладонями, ощутил ее тепло, и уют одинокого жилища стал проникать в меня через кончики пальцев.
– Замерзли?
Она прекрасно знала, что я не замерз – от флаера до дома не больше пятидесяти шагов. Но мне было приятно, что она так спросила.
– Нет, – ответил я, но сразу же поправился, – только ладони – чуть-чуть… Я спросил вас про институт, – добавил я.
– Мне тяжело об этом говорить. После смерти Альма я не могла там больше оставаться.
– Но как же лаборатория, исследования? Не жалко бросать?
– Не все от нас зависит… – сказала она одними губами.
Я понимал, что чем дольше я буду находиться в этом доме, тем меньше у меня будет желания задавать бестактные вопросы.
– Простите, но мне нужно знать… – мямлил я, – я прошу вас ненадолго вернуться к событиям двухмесячной давности, я имею в виду убийство Альма Перка.
– Разве дело не закрыто?
– Закрыто, безусловно закрыто. Теперь уже точно известно, что Перка убила его жена, но мне по-прежнему непонятен мотив.
– Вы вновь собираетесь говорить о моих взаимоотношениях с Альмом.
– Насколько я понял, ревность не могла быть мотивом…
– Конечно, не могла, ведь я не давала никакого повода.
– Я вам верю. То есть я вам верю, когда вы говорите, что не давали жене Перка повода для ревности. Но есть еще одна вещь… Проект «Гномы», что вы знаете о нем?
– Впервые слышу, – сказала она так, как обычно говорят те, кому все равно, верят им или нет.
– И вы никогда не пытались узнать, из-за чего погибли супруги Перк, Лесли Джонс и еще – некий профессор Франкенберг, который сотрудничал с Альмом Перком? Столько смертей – и вам нет до них никакого дела? Ваше «впервые слышу» можно понимать двояко: либо вас и вправду не волнует, что стало с близкими вам людьми, либо… либо вы на чужой стороне! – выпалил я.
– … на чужой стороне, – пробормотала она, глядя куда-то мимо меня. – Как, как вы сказали, и Лесли тоже? – спохватилась Лора.
– Простите, я забыл, что вы больше не связаны с Институтом и, следовательно, не обязаны знать, что Лесли Джонс убит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Если врачи смогут вернуть Верха обратно в кеному, не подумает ли он, что над ним опять жестоко подшутили, – с такой мыслью я вышел из палаты. Закрывая дверь, посмотрел на номер. Берх лежал в той же палате, что и я, когда вернулся из пещер Южного Мыса. Я освободил ее для него, получается так…
Дома Татьяна спросила, как дела у Верха.
– У него больше нет никаких дел, – ответил я.
– А будут?
– Вряд ли…
– Как так получилось?
– Как у гностиков – «он пригубил чашу забвения, приняв ее из рук Архонта». Плерома не пускает в себя раньше времени… Вот и Верха – остановили.
– Кто остановил?
– Карлики…
– Ты сам-то понимаешь, что говоришь?
– Кто это «сам»?
До Татьяны дошло, что сейчас ко мне лучше не приставать с расспросами.
Поздно вечером я позвонил Виттенгеру. Ничего нового он мне не сообщил, велел только не расстраиваться и сказал, что на самом деле все не так плохо. Он имел в виду, чтобы я не расстраивался из-за того, что Шеф на меня наорал. Но немилость Шефа волновала меня меньше всего. Я переживал совсем не из-за этого. Если понимать Шефа буквально, то все, чем занимался я, Берх, Виттенгер, – это так, детские забавы. А у Шефа есть дела поважней. Последнее утверждение Виттенгер наотрез отказался комментировать.
Эмма Перк была уверена, что я в состоянии догадаться, кто является четвертым гомоидом. Очевидно, она переоценила мою догадливость, потому что у меня не было ни малейшей идеи на этот счет. С другой стороны, Лора Дейч была единственным человеком, оказавшимся в стороне от «дела гомоидов». За время расследования (а с его начала прошло без трех дней два стандартных месяца) я несколько раз вспоминал о ней. Но со дня похорон Альма Перка побеседовать с ней так и не удосужился. Хью Ларсон нашел бы этому объяснение. Он сказал бы, что я уподобился Берху – оставил самого важного свидетеля на потом, искусственно отдаляя тот момент, когда не останется ни свидетелей, ни правдоподобных версий. И он отчасти был бы прав – лишь отчасти, поскольку и без Лоры Дейч мне хватало работы. Вчера, слушая Шефа, я подумал, что в скором времени я могу остаться вообще без работы. Сегодня утром мне позвонила Яна и предложила, разумеется, не от своего имени, взять отпуск на недельку-другую. Я сказал, что подумаю, а сам позвонил Симоняну и спросил, где сейчас Лора. Ни один из ее номеров не отвечал, а в лаборатории Тонких Нейроструктур мне сказали, что она у них больше не работает. Симонян спросил, зачем она мне понадобилась. Я ответил, что его это не касается – в хорошем для него смысле, после чего он сообщил мне ее новый адрес.
Лора уволилась из Института антропоморфологии больше месяца назад. После увольнения она уехала из города и теперь жила в полузабытом-полузаброшенном поселке первых переселенцев. Предварительно я навел справки в медицинском центре, куда Лора не раз обращалась за помощью, и я узнал, что там хранится и запись ее генома. Следовательно, она – не гомоид, те свои геномы кому попало не раздают. Такой вывод меня не обескуражил, поскольку с самого начала я был уверен, что она – обычный человек. То есть не обычный, а довольно-таки симпатичный человек. И поговорить с ней мне нужно было обязательно. Потребовалось полчаса, чтобы уговорить ее принять меня хотя бы минут на десять. В конце концов она согласилась, я ввел координаты поселка в автопилот флаера, и тот понес меня на восток.
В пятистах километрах к востоку от Фаон-Полиса начинается плоскогорье, предваряющее Горный Фаон – страну ледяных пятнадцатикилометровых пиков, действующих вулканов и гейзеров. Из-за доносимого ветром вулканического пепла снег на плоскогорье имеет сероватый оттенок, и однообразные, в цвет снегу, купола домиков переселенцев с высоты кажутся мыльными пузырями, вздувшимися на мутной белесой воде. Флаер сам нашел, где приземлиться. Два абсолютно одинаковых купола стояли поодаль, и если бы Лора не вышла на порог, я бы не знал, к которому из куполов идти. Не считая нас, на улице не было ни души и ни единого звука, кроме шелеста поземки. После коротких взаимных приветствий мы прошли в дом.
Когда я снимал куртку в прихожей, я обратил внимание, как Лора несколько раз тревожно взглянула на дверь, ведущую из гостиной в соседнюю комнату. Проходя мимо этой двери, я нарочно остановился, как бы в раздумье; Лора сразу же указала мне на диван у окна – подальше от двери. Предложила чаю. Я, естественно, не отказался.
– Чем вы теперь занимаетесь? – спросил я.
– Пока ничем. Наверное, совсем уеду с Фаона.
– Даже так… А из-за чего вы ушли из института?
Она молчала. Я зажал чашку с горячим чаем между ладонями, ощутил ее тепло, и уют одинокого жилища стал проникать в меня через кончики пальцев.
– Замерзли?
Она прекрасно знала, что я не замерз – от флаера до дома не больше пятидесяти шагов. Но мне было приятно, что она так спросила.
– Нет, – ответил я, но сразу же поправился, – только ладони – чуть-чуть… Я спросил вас про институт, – добавил я.
– Мне тяжело об этом говорить. После смерти Альма я не могла там больше оставаться.
– Но как же лаборатория, исследования? Не жалко бросать?
– Не все от нас зависит… – сказала она одними губами.
Я понимал, что чем дольше я буду находиться в этом доме, тем меньше у меня будет желания задавать бестактные вопросы.
– Простите, но мне нужно знать… – мямлил я, – я прошу вас ненадолго вернуться к событиям двухмесячной давности, я имею в виду убийство Альма Перка.
– Разве дело не закрыто?
– Закрыто, безусловно закрыто. Теперь уже точно известно, что Перка убила его жена, но мне по-прежнему непонятен мотив.
– Вы вновь собираетесь говорить о моих взаимоотношениях с Альмом.
– Насколько я понял, ревность не могла быть мотивом…
– Конечно, не могла, ведь я не давала никакого повода.
– Я вам верю. То есть я вам верю, когда вы говорите, что не давали жене Перка повода для ревности. Но есть еще одна вещь… Проект «Гномы», что вы знаете о нем?
– Впервые слышу, – сказала она так, как обычно говорят те, кому все равно, верят им или нет.
– И вы никогда не пытались узнать, из-за чего погибли супруги Перк, Лесли Джонс и еще – некий профессор Франкенберг, который сотрудничал с Альмом Перком? Столько смертей – и вам нет до них никакого дела? Ваше «впервые слышу» можно понимать двояко: либо вас и вправду не волнует, что стало с близкими вам людьми, либо… либо вы на чужой стороне! – выпалил я.
– … на чужой стороне, – пробормотала она, глядя куда-то мимо меня. – Как, как вы сказали, и Лесли тоже? – спохватилась Лора.
– Простите, я забыл, что вы больше не связаны с Институтом и, следовательно, не обязаны знать, что Лесли Джонс убит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113