смерть Джона Брауна – определенно суицид, что Виттенгер и утверждал с самого начала. Причины, заставившие Брауна свести счеты с жизнью, ясны не более чем все остальное в деле Института антропоморфологии.
Я так увлекся изучением дела Джона Брауна, что об остальной почте вспомнил лишь к обеду. А зря, потому что пришло одно прелюбопытное письмецо от некоего доктора Абметова:
Уважаемый господин Ильинский!
Мне приятно осознавать, что и на далеком Фаоне проявляют интерес к истории развития науки о человеческом разуме К сожалению, на Земле совсем не знакомы с Вашим журналом «Сектор Фаониссимо», но я надеюсь, что это досадное недоразумение вскоре будет исправлено
В ответ на Ваш запрос, мы высылаем Вам ряд работ которые, без сомнения, вас заинтересуют Более того, я с удовольствием встречусь с Вами лично, если только Вы найдете возможным посетить Оркус в период с 4 по 12 сентября по Синхронизированному Времени
Буду рад засвидетельствовать Вам свое почтение, директор Архива истории науки доктор Абметов
К письму прилагались несколько научных статей, часть из которых я уже видел, а Стас – тот даже читал. Ну вот, еще один доктор, подумал я (до сих пор мне вполне хватало докторов из Института). Тому, что мой запрос касательно Ле-февра попал в Архив истории науки, я не удивился – в недрах Канала и не такое происходит. Но в сочетании с опубликованным в «Секторе Фаониссимо» письмом озабоченного читателя, послание Абметова выглядело несколько подозрительно. Придуманный мною Джон Смитжипет на Оркусе. Доктор Абметов едет на Оркус – и Шлаффер отправляется туда же. Сегодня уже третье сентября по синхронизированному времени и решать, ехать на Оркус или нет, нужно срочно. Но не переговорив с Шефом, ехать я не мог.
Когда я дома, я мало придаю значения своему самочувствию. Другое дело, когда вылезаешь за пределы своей берлоги. Пусть всего лишь для того, чтобы доехать до Отдела. Почти две недели я просидел в четырех стенах, и расслабленное состояние стало входить в привычку. Так было до того момента, пока я не открыл дверь флаера и не нагнулся, чтобы влезть вовнутрь. Я почувствовал, как чей-то взгляд словно вонзился мне между лопаток. Обернулся – никого, только выстроившиеся точно по разметке разноцветные флаеры. Я насчитал восемь. На первый взгляд – пустые. Я с трудом подавил в себе желание пройтись вдоль них и заглянуть в кабины – не надо давать волю нервам. Дальше, за стоянкой, была только серо-голубая пустота – сразу за флаерами крыша термитника обрывалась, а прозрачное, двухметровое ограждение не мешало мне лишний раз убедиться, что в это время года любоваться на Фаоне нечем.
Я не спеша сел в кресло, захлопнул дверь и только после этого снова огляделся вокруг. Все тихо. Конечно, в переносном смысле – на противоположном конце крыши термитника то и дело садились и взлетали флаеры – ничего подозрительного, все как всегда. Но чувство, что опасность где-то рядом, не проходило, наоборот – оно только усиливалось. За три года работы на Отдел мне не раз приходилось быть не только преследователем, но и преследуемым. И нервотрепки тут никак не избежать. Но меня беспокоило другое: на этот раз напряжение рождалось не в голове, оно не давило на сердце, как это бывает при сильном волнении. Оно возникло где-то в животе, ближе к солнечному сплетению, и предательской тошнотою ползло все выше и выше.
Страх. Без сомнения – это был он. Блуждание по лабиринту и смерть Номуры не прошли для меня бесследно. И стоило лишь подумать о своем страхе как о некоем отдельном, но живущем внутри меня существе, как страх начал проникать в легкие – стало трудно дышать. Сердце бешено заколотилось. Положив руки на рычаги управления, я ощутил, как вспотели ладони. Я вызвал в автопилоте адрес Отдела и стал вспоминать, чему меня учили на курсах аутотренинга.
Шеф встретил меня радушно. Поздравил с возвращением к нормальной жизни, даже пожал руку. Что он там крутил из проволочки, я не видел – загораживал стол.
– Я смотрю, дело Перка само собой уладилось? – спросил я его после ответных приветствий.
– Не само собой, а просто уладилось. Еще лучше сказать – благополучно разрешилось, – поправил он меня.
– А как быть с Номурой?
Вопрос был для Шефа болезненным. Он поморщился:
– С Номурой вышло не очень удачно. Для всех – он погиб при исполнении служебного долга. Я возразил:
– Номура умер не своею смертью – в него стреляли. Это – раз. Гомоид из пещеры мне тоже не померещился – я его видел и даже записал, но не моя вина, что записи исчезли. Это – два. Кстати, пустой комлог – тоже доказательство, что в пещере был кто-то еще. Плюс то сообщение, что мы с Номурой получили перед тем, как спуститься в пещеру: «Твое освобождение уже близко». И, наконец, самое главное – Джон Браун. Вы о нем ничего не знаете, но я дам вам почитать материалы его дела.
Я передал Шефу присланные Виттенгером материалы и пересказал свои соображения на сей счет. Содержание и сам факт моей беседы с гомоидом я решил держать про запас – как и знак на груди Номуры. Шеф и так поверил в гномов. Сидевший во мне страх подсказывал, что большего мне пока не нужно. Все, кто общался или мог общаться с гомоидами, на этом свете не задерживались. Роль Номуры была самым темным пятном во всем расследовании.
Шеф мельком взглянул на дело Брауна.
– Так ты говоришь, что именно его снимок ты видел в кабинете Франкенберга?
– Да, я в этом абсолютно уверен.
– Ну а тот пещерный гомоид, он тоже был на снимке? Шеф задал трудный вопрос.
– Видимо, гомоиды сильно меняются с возрастом, – предположил я, – какая-то неизвестная болезнь или вроде того…
– Иначе говоря, ты его не узнал. – Шеф догадался, почему я мямлю.
– Не узнал, – повторил я вслед за ним, – но с нас достаточно и Брауна – его-то я точно узнал! Франкенберг говорил о четырех созданных им существах. И я видел четыре портрета. На одном был Браун. На другом – гомоид из пещеры. Вероятно, он и убил Номуру. Но и ему недолго осталось жить – у него вид был, как у утопленника. Остаются еще два. Где их искать, я пока не знаю.
Шеф упорно стоял на своем:
– Номура мог стрелять в кого угодно, хоть в вапролоков. Выстрелы вызвали обвал. Он погиб, ты – выжил, такое случается на нашей работе.
Я напомнил ему про сообщение, пришедшее на комлог флаера перед тем, как мы вошли в пещеры.
– Удалось вычислить источник?
– Да мы и не вычисляли…
– А зря! – воскликнул я.
– Здесь я решаю, что зря, а что не зря! – взревел Шеф.
Я был готов растерзать его собственными руками – оружие у нас на входе отбирают. В некрологе написали бы: «Погиб при выполнении служебного долга». И это было бы сущей правдой. Если Номура сам вызвал обвал, то Шеф своим упрямством сам довел меня до помешательства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Я так увлекся изучением дела Джона Брауна, что об остальной почте вспомнил лишь к обеду. А зря, потому что пришло одно прелюбопытное письмецо от некоего доктора Абметова:
Уважаемый господин Ильинский!
Мне приятно осознавать, что и на далеком Фаоне проявляют интерес к истории развития науки о человеческом разуме К сожалению, на Земле совсем не знакомы с Вашим журналом «Сектор Фаониссимо», но я надеюсь, что это досадное недоразумение вскоре будет исправлено
В ответ на Ваш запрос, мы высылаем Вам ряд работ которые, без сомнения, вас заинтересуют Более того, я с удовольствием встречусь с Вами лично, если только Вы найдете возможным посетить Оркус в период с 4 по 12 сентября по Синхронизированному Времени
Буду рад засвидетельствовать Вам свое почтение, директор Архива истории науки доктор Абметов
К письму прилагались несколько научных статей, часть из которых я уже видел, а Стас – тот даже читал. Ну вот, еще один доктор, подумал я (до сих пор мне вполне хватало докторов из Института). Тому, что мой запрос касательно Ле-февра попал в Архив истории науки, я не удивился – в недрах Канала и не такое происходит. Но в сочетании с опубликованным в «Секторе Фаониссимо» письмом озабоченного читателя, послание Абметова выглядело несколько подозрительно. Придуманный мною Джон Смитжипет на Оркусе. Доктор Абметов едет на Оркус – и Шлаффер отправляется туда же. Сегодня уже третье сентября по синхронизированному времени и решать, ехать на Оркус или нет, нужно срочно. Но не переговорив с Шефом, ехать я не мог.
Когда я дома, я мало придаю значения своему самочувствию. Другое дело, когда вылезаешь за пределы своей берлоги. Пусть всего лишь для того, чтобы доехать до Отдела. Почти две недели я просидел в четырех стенах, и расслабленное состояние стало входить в привычку. Так было до того момента, пока я не открыл дверь флаера и не нагнулся, чтобы влезть вовнутрь. Я почувствовал, как чей-то взгляд словно вонзился мне между лопаток. Обернулся – никого, только выстроившиеся точно по разметке разноцветные флаеры. Я насчитал восемь. На первый взгляд – пустые. Я с трудом подавил в себе желание пройтись вдоль них и заглянуть в кабины – не надо давать волю нервам. Дальше, за стоянкой, была только серо-голубая пустота – сразу за флаерами крыша термитника обрывалась, а прозрачное, двухметровое ограждение не мешало мне лишний раз убедиться, что в это время года любоваться на Фаоне нечем.
Я не спеша сел в кресло, захлопнул дверь и только после этого снова огляделся вокруг. Все тихо. Конечно, в переносном смысле – на противоположном конце крыши термитника то и дело садились и взлетали флаеры – ничего подозрительного, все как всегда. Но чувство, что опасность где-то рядом, не проходило, наоборот – оно только усиливалось. За три года работы на Отдел мне не раз приходилось быть не только преследователем, но и преследуемым. И нервотрепки тут никак не избежать. Но меня беспокоило другое: на этот раз напряжение рождалось не в голове, оно не давило на сердце, как это бывает при сильном волнении. Оно возникло где-то в животе, ближе к солнечному сплетению, и предательской тошнотою ползло все выше и выше.
Страх. Без сомнения – это был он. Блуждание по лабиринту и смерть Номуры не прошли для меня бесследно. И стоило лишь подумать о своем страхе как о некоем отдельном, но живущем внутри меня существе, как страх начал проникать в легкие – стало трудно дышать. Сердце бешено заколотилось. Положив руки на рычаги управления, я ощутил, как вспотели ладони. Я вызвал в автопилоте адрес Отдела и стал вспоминать, чему меня учили на курсах аутотренинга.
Шеф встретил меня радушно. Поздравил с возвращением к нормальной жизни, даже пожал руку. Что он там крутил из проволочки, я не видел – загораживал стол.
– Я смотрю, дело Перка само собой уладилось? – спросил я его после ответных приветствий.
– Не само собой, а просто уладилось. Еще лучше сказать – благополучно разрешилось, – поправил он меня.
– А как быть с Номурой?
Вопрос был для Шефа болезненным. Он поморщился:
– С Номурой вышло не очень удачно. Для всех – он погиб при исполнении служебного долга. Я возразил:
– Номура умер не своею смертью – в него стреляли. Это – раз. Гомоид из пещеры мне тоже не померещился – я его видел и даже записал, но не моя вина, что записи исчезли. Это – два. Кстати, пустой комлог – тоже доказательство, что в пещере был кто-то еще. Плюс то сообщение, что мы с Номурой получили перед тем, как спуститься в пещеру: «Твое освобождение уже близко». И, наконец, самое главное – Джон Браун. Вы о нем ничего не знаете, но я дам вам почитать материалы его дела.
Я передал Шефу присланные Виттенгером материалы и пересказал свои соображения на сей счет. Содержание и сам факт моей беседы с гомоидом я решил держать про запас – как и знак на груди Номуры. Шеф и так поверил в гномов. Сидевший во мне страх подсказывал, что большего мне пока не нужно. Все, кто общался или мог общаться с гомоидами, на этом свете не задерживались. Роль Номуры была самым темным пятном во всем расследовании.
Шеф мельком взглянул на дело Брауна.
– Так ты говоришь, что именно его снимок ты видел в кабинете Франкенберга?
– Да, я в этом абсолютно уверен.
– Ну а тот пещерный гомоид, он тоже был на снимке? Шеф задал трудный вопрос.
– Видимо, гомоиды сильно меняются с возрастом, – предположил я, – какая-то неизвестная болезнь или вроде того…
– Иначе говоря, ты его не узнал. – Шеф догадался, почему я мямлю.
– Не узнал, – повторил я вслед за ним, – но с нас достаточно и Брауна – его-то я точно узнал! Франкенберг говорил о четырех созданных им существах. И я видел четыре портрета. На одном был Браун. На другом – гомоид из пещеры. Вероятно, он и убил Номуру. Но и ему недолго осталось жить – у него вид был, как у утопленника. Остаются еще два. Где их искать, я пока не знаю.
Шеф упорно стоял на своем:
– Номура мог стрелять в кого угодно, хоть в вапролоков. Выстрелы вызвали обвал. Он погиб, ты – выжил, такое случается на нашей работе.
Я напомнил ему про сообщение, пришедшее на комлог флаера перед тем, как мы вошли в пещеры.
– Удалось вычислить источник?
– Да мы и не вычисляли…
– А зря! – воскликнул я.
– Здесь я решаю, что зря, а что не зря! – взревел Шеф.
Я был готов растерзать его собственными руками – оружие у нас на входе отбирают. В некрологе написали бы: «Погиб при выполнении служебного долга». И это было бы сущей правдой. Если Номура сам вызвал обвал, то Шеф своим упрямством сам довел меня до помешательства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113