– Хорошо, а если я приеду к вам часов в десять? – спросил Константинов. – Такое допустимо?
– Да хоть в двенадцать! – взыграл Ухов. – Будете вы, режиссер Женя Карлов, он говорил, что знаком с вами, и я! Нет проблем, хоть в час ночи!
– Можно пригласить жену? – спросил Константинов.
– Милости прошу, очень буду рад.
...Константинов оставил помощнику телефон съемочной группы и монтажной, сказал, что в случае срочной надобности ехать от «Мосфильма» десять – пятнадцать минут, позвонил Лиде и предупредил ее, что ждать будет у проходной в девять пятьдесят пять.
– А без пяти десять ты не можешь сказать? – улыбнулась Лида.
– Могу, но в этом будет некая сослагательность. И потом я не люблю слова «без», в нем какая-то унылость сокрыта, – ответил Константинов.
...В просмотровом зале было душно, вентилятор не работал; Лида осторожно разглядывала лицо мужа – похудел. Он весело говорил с Уховым и Карловым, шутил с монтажницей Машей, сетовал на сумасшествие погоды – совершенно нет лета, сплошные дожди; рассказал смешной анекдот, попросил разрешения снять пиджак и заключил:
– Если не возражаете – начнем, а?
Над сценарием фильма о чекистах он просидел – в самом еще начале работы – чуть не две недели; страницы были испещрены пометками; когда Ухов увидал это, то застонал даже:
– Константин Иванович, но ведь сценарий утвержден!
– Тогда зачем я вам?
– Как зачем?! Вы должны просмотреть его по линии достоверности, с профессиональной точки зрения.
– Я этим и занимался. Но коли автор пишет «озадачьте себя вопросом», то как же мне не обратить ваше внимание на такой ляп?
– Это не ляп. Это распространенное выражение, оно бытует у нас.
– И плохо. Бархударов трактует слово «озадачить» как «поставить в тупик». А я не хочу, чтобы чекист говорил на плохом русском языке.
– Неужели «поставить в тупик»? – удивился Ухов. – Черт, спасибо, это надо перелопатить.
– Перелопатить, – повторил, усмехнувшись, Константинов. – Пойдем дальше. Главное соображение: в сценарии много вранья. Причем автор исходит из самых лучших побуждений, он хочет утеплить образы чекистов. И снова появляется жена, которая ждет мужа ночами, и снова молодой капитан влюбляется в певицу из ресторана, которая связана с фарцовщиками, и снова генерал знает все наперед о противнике... Правду надо писать, а коли она автору неведома, стоит посидеть с нами, поговорить, мы с радостью поможем. И вот еще что: у вас шпионов пачками ловят, а ведь это неправда. Шпион – редкость в наши дни; серьезный шпион – это сложнейшая внешнеполитическая акция противника. Завербовать советского человека в наши дни – задача невероятно сложная; самая суть нашего общества противоречит этому.. Человек, который бы добровольно или даже под давлением отказался от того, что ему дает наша жизнь, – это аномалия.
Ухов ломал руки, клялся, что менять в сценарии ничего больше нельзя, вещь отлилась, конструкцию ломать невозможно.
– Я ведь ни на чем не настаиваю, – заметил Константинов. – Я говорю вам то, что обязан сказать. А вы вправе со мною не согласиться и попросить другого консультанта.
(В мире кино режиссеры делятся на две категории: «стоики», которые отвергают любую поправку, даже своего коллеги, и «стратеги», которые бесстрашно разрушают конструкцию, если видят в доводах товарищей разумные соображения. Ухов хотя и был «стратегом», но попугивал всех «стоицизмом» – особенно на первых порах, до того, как был подписан приказ о запуске фильма в производство; в это время он был готов на все и принимал любые дельные замечания благодарственно. Потом, когда включался счетчик и деньги на ленту были уже отпущены, появлялся новый Ухов, диктатор и трибун, отвергавший любое слово критики; на все замечания отвечал: «А я так вижу». И все тут, хоть тресни.
Когда Константинов сказал о приглашении нового консультанта, Ухов осел, начал рассуждать о ранимости художника, произнес речь во славу чекистов и, в конце концов, соображения Константинова принял.)
Первый ролик был видовым; актер шел по берегу реки, потом бежал; сиганул с берега – красиво, ласточкой, и Константинов вдруг явственно ощутил вкус воды, темной, теплой, мягкой.
– Хочу посмотреть, как он движется, – пояснил Ухов, – это очень важно – пластика актера.
«Попробуй теперь восстанови, как двигался Дубов, – машинально подумал Константинов. – Избегал камеры. Почему? Проинструктировали? Но ведь это не умно: человек, который постоянно опасается чего-то, – уже отклонение от нормы, и мы сразу же включим это отклонение в «сумму» признаков».
– А сейчас поглядите внимательно, мы взяли на главную положительную роль Броневого, предстоит драка с худсоветом, – шепнул Ухов.
– Отчего? – удивился Константинов.
– Стереотип мышления: боятся, что в нем проглянет Мюллер.
– Что за чушь?! Актер – лицедей, чем большим даром перевоплощения он наделен, тем выше его талант.
– Ах, если бы вы были членом художественного совета, – сказал режиссер Евгений Карлов, – нам бы тогда легче жилось.
Броневой был хорош, достоверен, но что-то мешало ему, ощущалась какая-то робкая скованность. Константинов понял: актеру не нравятся слова. Действительно, есть три измерения: сначала сценарий, потом режиссерская разработка, а уж третья ипостась кино – это когда появляется Его Величество Актер. Броневой говорил текст, который ему не нравился, словно бы какой-то незримый фильтр мешал ему; там, где в сценарии был восклицательный знак, он переходил на шепот, многозначительный вопрос задавал со смешком, пытался, словом, помочь сценаристу, но не очень-то получалось; первооснова кинематографа – диалог: коли есть хорошие реплики, несущие стержневую мысль, – выйдет лента; нет – ничто не поможет, никакие режиссерские приспособления.
В следующем ролике актер пробовался на роль шпиона. Константинову сразу же не понравилась его затравленность; он с первого же кадра играл страх и ненависть.
– Такого и ловить-то неинтересно, – заметил Константинов, – его за версту видно.
– Что ж, идти на героизацию врага? – удивился Ухов. – Мне это зарубят.
– Кто? – спросила Лида, положив свою руку на холодные пальцы мужа. – Кто будет рубить?
– Боюсь, что ваш муж – первым.
– Ерунда, – поморщился Константинов. – Если помните, я все время обращал ваше внимание на то, что в сценарии противник – прямолинеен и глуп. А он хитер и талантлив, именно талантлив.
– Можно сослаться на вас, когда я буду говорить с худсоветом?
– Зачем? Я сам готов все это сказать. Обидно не столько за зрителя – за талантливого актера обидно. Унизительно, когда человека заставляют говорить ложь, выдавая ее за правду.
Остальные сцены Константинов смотрел молча; он чувствовал, как его с двух сторон рассматривали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83