И он рассмеялся, сытно и широко, и пахло от него водкой.
– У вас в буфете будем пить или зайдем в кафе? – спросил Константинов.
– Да не за что пить-то, товарищ дорогой, и потом, у нас сухой закон, директор фирмы гипертоник, сам не пьет и всех держит в черном теле, ефрейтор, а не человек. Когда что серьезное будет – приезжайте, помогу, ради Ольги каштан из огня вытащу. Она мне сказала, вы в Луисбург едете?
– Да. Передать что? Или привезти?
– А вы по какой части?
– По юридической.
– Как понимать?
– Я еду шаргинские поставки узаконивать.
– Знаете Леопольда?
– По фамилии...
– Святой человек. Мцыри. Нет, я почему спросил, от кого едете... Может, подумал, поспособствуете: на полжигуля скопил, надо на вторую половину собрать. Я бы еще годика на два поехал поработать за кордон. Леопольд обещает, но, знаете, человек он маленький, экономист всего лишь, а у вас на лице значение написано.
– Это как?
– А не объяснишь, это только почувствовать можно.
– Давно вернулись из командировки?
– Недавно.
– Страна интересная?
– Ничего. Там что хорошо? Можно радиоаппаратуру по скидке брать, прямиком из Гонконга. Текстиль неплохой. Обувь, правда, дрянь. Говорят, в Испании обувь дешевая, за десять баков, говорят, можно классные баретки взять. – Парамонов закрыл капот. – Все, можете спокойно ездить, но бошевские провода все-таки возьмите, горя знать не будете.
– Спасибо за совет. У вас тут воды холодной нет?
– В буфете есть минералка.
– Там какая? Мне только «Славяновскую» можно, язвенник.
– А черт его знает, какая у них. Какую завезут. Олечке привет передавайте, пусть не гоняет только, больно уж лихо ездит...
– Передам. Вы ее учили ездить?
– Нет.
– Муж?
– Он был против. Очень боялся, что она попадет в аварию, там же носятся по-страшному, не то что у нас.
Константинов достал из портфеля бутылку «Джина», протянул Парамонову:
– Спасибо, Михаил Михалыч.
– Да будет вам, – ответил тот, но бутылку, оглянувшись по сторонам, взял.
– Я, по-моему, с Зотовым встречался, – сказал Константинов, садясь в машину. – Он чуть прихрамывает?
– Да.
– Хороший мужик?
– Дерьмо. Правильно Ольга сделала, что ушла от него.
– Почему?
– Зануда. То ему не так, это не так. Я его машину последнее время отказывался смотреть. Придирается, проверяет, словно с каким прохиндеем имеет дело: принюхивается, как орудовец. Так одним стакан мешает, дуреет один со стакана, а другому это колера в глазу прибавляет, работа идет ладней.
– Он сам, по-моему, трезвенником никогда не был.
– Нет, тут напраслину возводить не след, он не пьет, так, рюмашку одну тянет. Может, правда, и литр засосать, но ни в одном глазу, и не в радость ему это: там все вместе живут, секретов нет, всё друг про дружку знают...
– Ну уж всё? – хмыкнул Константинов и включил зажигание. – Друг про дружку все знать нельзя. Про самого-то себя человек не все до конца знает. Спасибо еще раз, до встречи.
«Славину.
Найдите возможность посетить то отделение дорожной полиции, куда был доставлен Парамонов. Постарайтесь выяснить причину задержания.
Центр».

СЛАВИН
Славин все понял, когда три полицейских прошли мимо него в сопровождении портье и открыли дверь той комнаты, где работал Белью: комната без окна, над головой проходят трубы кондиционера, душно; на верстаке укреплены тиски, инструмент разложен на кожаном фартуке, причем разложен так, что сразу можно догадаться – русский работал: беспорядок был особый, вдохновенный, что ли, так только наш мастеровой вкалывает , забывая о времени, если увлечется; потом схватится, глянет на часы – поздно уже, бросит все, как есть; немец или американец сложит инструмент за пять минут до окончания работы, у него часы в мозг вмонтированы, лишнюю минуту не отдаст, она, как доллар, имеет цену.
– Где же ваш умелец? – спросил Славин портье. – Мне сказали, что только он может помочь мне с ракеткой...
– Умельца убили, – ответил тот, но один из полицейских так стремительно глянул на него, что портье, неловко кашлянув, отвернулся от Славина, отошел в угол, подвинул табурет и сел.
– Поднимитесь, – сказал тот же полицейский, – и ничего не трогайте руками.
Славин ушел к себе в номер, открыл балкон, сел в шезлонг и хрустно вытянулся.
«А я тебя недооценил, Глэбб, – подумал он. – Ты ударил меня. Сильно ударил. Правда, этим ударом ты подтвердил, что вы завербовали в номере кого-то из наших, теперь это бесспорно. Значит, Белью писал правду. Теперь никто не может ткнуть пальцем в одну из тех фотографий, которые лежат у меня в кармане.
Славин сжег в ванной фотографии, которые взял ночью в посольстве, пепел размял в руках, слил водой, попрыскал спреем, чтобы не было запаха горелой бумаги, и вернулся на балкон.
«Нужна точная, выверенная дезинформация, – понял, наконец, Славин. – Я должен успокоить Глэбба, иначе мне не выполнить задачи, все пойдет насмарку, мы не найдем шпиона. И в этом мне сейчас может помочь только один человек – Дик. Я обязан – через него – убедить Глэбба в том, что мой поход в ресторане прошлой ночью был случайностью, пьяной случайностью, Белью я не видел, не мог просто-напросто видеть. Я должен убедить его в том, что он зря меня испугался. Я смогу это сделать, если открою Полу часть правды. А он поймет, что Глэбб – из ЦРУ, это тоже в мою пользу, – на будущее».
В баре было пусто. Пол Дик пришел хмурый, мятый, руки его тряслись.
– Алкоголизм – болезнь социальная, Иван, – вздохнул он. – Во всяком случае, такого рода версия позволяет мне пить с утра. Вы что-нибудь жахнете?
– Кофе. Хочу погонять на корте... Слушайте, а почему вы меня зовете Иваном?
– Для меня все русские Иваны. Это же замечательно, когда нацию определяют именем. Нас, например, Джоном не называют, а жаль.
– Почему?
– А потому что мы идем враскосяк, каждый за себя, в нас нет общей устремленности. Вы же монолит, как вам скажут, так и поступаете.
– Толстого перечитайте, Пол, Достоевского... Не надо считать нацию сборищем баранов, бессловесно исполняющих приказ. Читайте русскую литературу.
– Литература все врет. Она наводит тень на плетень. Почитай Диккенса, так получится, что британцы самая сентиментальная нация. А они сипаев в это время из пушек расстреливали. Мопассан написал правду про французов: помните, как один братец второму руку оттяпал, только б сеть сохранить, рыбацкую сеть. А мы: «Французская легкость, французская легкость!» Они же самые меркантильные люди на земле, эти французы. А Гёте с его «страданиями Вертера»? В Майданеке его соотечественники людей жгли...
Пол обернулся к официанту, который стоял за его спиною, чуть согнувшись, и сказал:
– «Блади мэрп» – мне, джентльмену – кофе.
Официант, поклонившись, отошел; Пол Дик закурил, зашелся кашлем, на глазах выступили слезы, лицо сделалось багровым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83