Каждую мою фразу она встречала страстными поцелуями.
Когда я заглох, исчерпав свое воображение, она обняла меня и стала баюкать.
— Какое счастье, что я тебя встретила, — сказала она.
— А встретила-то пушкой...
— Это я для того, чтобы не давать волю своим слабостям. Знаешь, когда мы повстречались на лестнице, я испытала настоящий шок...
— Мне хотелось, чтобы эта минута длилась бесконечно.
— Эмма...
— Что, любимый?
— Давай смоемся отсюда, пока он не приехал?
— Это невозможно.
— Почему?
— Потому что он нас держит.
— Мы можем спрятаться...
— Он умнее нас обоих. Он сразу нас найдет. И потом, куда мы денемся без денег?
— Ты его любишь?
— Не говори глупостей. Разве я похожа на влюбленную женщину? Я хотела сказать — влюбленную в кого-нибудь, кроме тебя?
Действительно, принимая во внимание прошедшие несколько часов, это казалось мне маловероятным.
— А он тебя любит?
— О, здесь другое...
Голос ее звучал жестко. Я высвободился из ее объятий и посмотрел на нее повнимательнее. В ее глазах горел враждебный огонек, и от этого у меня потеплело на душе.
— Что ты называешь "другим", Эмма?
— Я ему нужна! Я слишком многое о нем знаю. А он — обо мне. Мы с ним будто друг у друга в плену, понимаешь?
— А можно узнать, что вас связывает?
— Нет!
Я не стал допытываться. В конце концов, это меня не касалось. В жизни нужно уметь не задавать лишних вопросов. К тому же — зачем мне знать ее прошлое? У каждого из нас оно свое, более или менее гнилое. Такое прошлое — плохой подарок любимому человеку...
Мне от нее нужно было не прошлое, о нет! Настоящее, а особенно — будущее: чтобы не бояться пресытиться настоящим, понимаете?
Мужики — все такие. Ни черта не соображают, ни в чем не знают меры, И всю жизнь бегут за морковкой, висящей на палке перед носом...
— Так ты что, собираешься вечно жить с этим типом? Она вздохнула. Потом ее глаза вперились в мои.
Я видел только черные точки зрачков, которые маячили в полутьме, все расширяясь и расширяясь.
Медленно, разделяя слова и не сводя с меня глаз, она проговорила:
— Нет, не вечно. Никто не вечен, любимый. Никто, Даже ОН!
Когда за окном забрезжил рассвет, все было решено... Мы придумали доморощенный план убийства Бауманна.
Я выдаю вам это вот так, сразу, и вы, наверное, скажете себе: "Да, эти времени зря не теряют!" А между тем все у нас решилось в разговоре само собой, и ни один, ни другой не выглядел организатором или руководителем.
Даже теперь, вспоминая ту ночь, я затрудняюсь сказать, кто из нас первым выразил мысль о том, что с Бауманном мог бы произойти несчастный случай. Погодите, что это я... Сама мысль, разумеется, принадлежала ЕЙ. Но вот мысль о том, что можно было бы воплотить ту, первую мысль... Пожалуй, она пришла к нам двоим одновременно. Ведь если спросить у двух прилежных первоклашек, сколько будет два плюс два, они вместе ответят "четыре", верно?
И мы ответили "четыре" на тот незаданный вопрос, который тяжелым грузом висел под потолком спальни.
И в наших головах слово "четыре" тоже писалось шестью буквами, только другими. Получалось — "смерть".
Мы продолжали толковать в этаких неопределенных выражениях и вдруг заметили, что говорим о Ба-уманне так, словно его уже не существует. Мы забили его насмерть глаголами в прошедшем времени, понимаете? Смешно, правда?
Когда мы это осознали, то некоторое время сидели с открытыми ртами, уставившись друг на друга, — однако!..
— Эмма?
— Да?
- Если бы ты вдруг осталась одна... - Но ты ведь знаешь, что... - Погоди, ты вот сказало, что никто не вечен. Ты не замечала, что мужчины обычно умирают первыми? Помню, как в ее серо-голубых глазах забегали крохотные золотые искорки — как от тех зеркальных шаров, что висят в дискотеках.
Этот взгляд волновал меня сильнее, чем можно вообразить.
— Ну и что? — пролепетала она.
Поскольку здесь мы вступали на чертовски скользкую тропу, она спрятала голову у меня на плече. Разрешившись от бремени ее взгляда, я вновь обрел ясность ума, почувствовал себя сильнее, спокойнее. Любое дело казалось мне парой пустяков.
— Значит, говоришь, держит тебя этот тип? Тиранит? Так вот, меня он тоже держит. Но нельзя же вечно жить под угрозой...
— Вечно... — повторила она.
Голос ее звучал глуховато — из-за того, что лицо уткнулось мне в шею. Он словно доносился из темницы, близкий и одновременно далекий.
— Я знаю, что это слово тебя коробит. Но послушай, я ведь никогда не занимался мокрыми делами, я не убийца, а всего-навсего мелкий незаметный жулик... Видишь, я с тобой откровенен.
Я сделал паузу, ожидая, когда заговорит она, Но она хранила молчание. Наступила тишина, но не то чтобы полная: мои слова все еще звучали в ней, как звучит рояльный аккорд, когда держишь ногу на правой педали.
— Но зато, Эмма, я усвоил систему.
— Систему?
— Да, систему жизни. Жизнь принадлежит тем, кто умеет ею завладеть. А чтобы покрепче ухватить жизнь, нужно уметь распоряжаться смертью...
— Ты хорошо говоришь...
— Говорю, как умею.
— Значит, хорошо умеешь.
— Спасибо. Скажи-ка...
— Что?
— Что было бы, если бы ты вдруг стала свободной, если бы Бауманн вдруг отдал концы?
— Я взяла бы все деньги, которые мне причитаются — а причитается мне немало! И мы бы с тобой уехали.
— Куда же?
— Сначала — в Италию... А оттуда — в Южную Америку. Я так давно хочу прокатиться на лошади — и не в манеже Булонского леса, а по-настоящему!
Странно, что она заговорила именно об Америке. Я как раз тоже думал о ней. И тоже, конечно, не о Северной, а о той, где лепечут по-испански, где ночью танцуют самбу, а днем жарит солнце. Чего-чего, а солнца там больше, чем нужно! В нем купаются, им объедаются, напиваются допьяна...
Я воображал Эмму в костюме амазонки, скачущей на вороном жеребце мимо гигантских кактусов, как мистер Гэри Купер в ковбойских фильмах...
Это была радужная перспектива — особенно если бы в этой картинке нашлось место, и для меня!
— Знаешь, Эмма, ради такого я, пожалуй, могу пойти на большое дело...
— Что ты называешь большим делом?'
— Сама знаешь...
Да, она знала. Она не стала развивать эту тему.
— Ну... а потом?
Вот так, слово за слово, мы и состряпали сценарий, от которого пришел бы в восторг сам папаша Хичкок.
В каком-то смысле план был прост. Каждую неделю Бауманн ездил по делам в Руан. Эмма не уточнила, что у него там за дела. Хотя она и решилась на крайнюю меру, но все же обходила деятельность своего друга молчанием. Это мне даже нравилось: это доказывало, что Эмма — женщина серьезная и умеет держать язык за зубами даже в самых нестандартных ситуациях.
— Только тебе придется съездить для этого в Руан...
Я скорчил гримасу. Поездка меня не слишком воодушевляла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Когда я заглох, исчерпав свое воображение, она обняла меня и стала баюкать.
— Какое счастье, что я тебя встретила, — сказала она.
— А встретила-то пушкой...
— Это я для того, чтобы не давать волю своим слабостям. Знаешь, когда мы повстречались на лестнице, я испытала настоящий шок...
— Мне хотелось, чтобы эта минута длилась бесконечно.
— Эмма...
— Что, любимый?
— Давай смоемся отсюда, пока он не приехал?
— Это невозможно.
— Почему?
— Потому что он нас держит.
— Мы можем спрятаться...
— Он умнее нас обоих. Он сразу нас найдет. И потом, куда мы денемся без денег?
— Ты его любишь?
— Не говори глупостей. Разве я похожа на влюбленную женщину? Я хотела сказать — влюбленную в кого-нибудь, кроме тебя?
Действительно, принимая во внимание прошедшие несколько часов, это казалось мне маловероятным.
— А он тебя любит?
— О, здесь другое...
Голос ее звучал жестко. Я высвободился из ее объятий и посмотрел на нее повнимательнее. В ее глазах горел враждебный огонек, и от этого у меня потеплело на душе.
— Что ты называешь "другим", Эмма?
— Я ему нужна! Я слишком многое о нем знаю. А он — обо мне. Мы с ним будто друг у друга в плену, понимаешь?
— А можно узнать, что вас связывает?
— Нет!
Я не стал допытываться. В конце концов, это меня не касалось. В жизни нужно уметь не задавать лишних вопросов. К тому же — зачем мне знать ее прошлое? У каждого из нас оно свое, более или менее гнилое. Такое прошлое — плохой подарок любимому человеку...
Мне от нее нужно было не прошлое, о нет! Настоящее, а особенно — будущее: чтобы не бояться пресытиться настоящим, понимаете?
Мужики — все такие. Ни черта не соображают, ни в чем не знают меры, И всю жизнь бегут за морковкой, висящей на палке перед носом...
— Так ты что, собираешься вечно жить с этим типом? Она вздохнула. Потом ее глаза вперились в мои.
Я видел только черные точки зрачков, которые маячили в полутьме, все расширяясь и расширяясь.
Медленно, разделяя слова и не сводя с меня глаз, она проговорила:
— Нет, не вечно. Никто не вечен, любимый. Никто, Даже ОН!
Когда за окном забрезжил рассвет, все было решено... Мы придумали доморощенный план убийства Бауманна.
Я выдаю вам это вот так, сразу, и вы, наверное, скажете себе: "Да, эти времени зря не теряют!" А между тем все у нас решилось в разговоре само собой, и ни один, ни другой не выглядел организатором или руководителем.
Даже теперь, вспоминая ту ночь, я затрудняюсь сказать, кто из нас первым выразил мысль о том, что с Бауманном мог бы произойти несчастный случай. Погодите, что это я... Сама мысль, разумеется, принадлежала ЕЙ. Но вот мысль о том, что можно было бы воплотить ту, первую мысль... Пожалуй, она пришла к нам двоим одновременно. Ведь если спросить у двух прилежных первоклашек, сколько будет два плюс два, они вместе ответят "четыре", верно?
И мы ответили "четыре" на тот незаданный вопрос, который тяжелым грузом висел под потолком спальни.
И в наших головах слово "четыре" тоже писалось шестью буквами, только другими. Получалось — "смерть".
Мы продолжали толковать в этаких неопределенных выражениях и вдруг заметили, что говорим о Ба-уманне так, словно его уже не существует. Мы забили его насмерть глаголами в прошедшем времени, понимаете? Смешно, правда?
Когда мы это осознали, то некоторое время сидели с открытыми ртами, уставившись друг на друга, — однако!..
— Эмма?
— Да?
- Если бы ты вдруг осталась одна... - Но ты ведь знаешь, что... - Погоди, ты вот сказало, что никто не вечен. Ты не замечала, что мужчины обычно умирают первыми? Помню, как в ее серо-голубых глазах забегали крохотные золотые искорки — как от тех зеркальных шаров, что висят в дискотеках.
Этот взгляд волновал меня сильнее, чем можно вообразить.
— Ну и что? — пролепетала она.
Поскольку здесь мы вступали на чертовски скользкую тропу, она спрятала голову у меня на плече. Разрешившись от бремени ее взгляда, я вновь обрел ясность ума, почувствовал себя сильнее, спокойнее. Любое дело казалось мне парой пустяков.
— Значит, говоришь, держит тебя этот тип? Тиранит? Так вот, меня он тоже держит. Но нельзя же вечно жить под угрозой...
— Вечно... — повторила она.
Голос ее звучал глуховато — из-за того, что лицо уткнулось мне в шею. Он словно доносился из темницы, близкий и одновременно далекий.
— Я знаю, что это слово тебя коробит. Но послушай, я ведь никогда не занимался мокрыми делами, я не убийца, а всего-навсего мелкий незаметный жулик... Видишь, я с тобой откровенен.
Я сделал паузу, ожидая, когда заговорит она, Но она хранила молчание. Наступила тишина, но не то чтобы полная: мои слова все еще звучали в ней, как звучит рояльный аккорд, когда держишь ногу на правой педали.
— Но зато, Эмма, я усвоил систему.
— Систему?
— Да, систему жизни. Жизнь принадлежит тем, кто умеет ею завладеть. А чтобы покрепче ухватить жизнь, нужно уметь распоряжаться смертью...
— Ты хорошо говоришь...
— Говорю, как умею.
— Значит, хорошо умеешь.
— Спасибо. Скажи-ка...
— Что?
— Что было бы, если бы ты вдруг стала свободной, если бы Бауманн вдруг отдал концы?
— Я взяла бы все деньги, которые мне причитаются — а причитается мне немало! И мы бы с тобой уехали.
— Куда же?
— Сначала — в Италию... А оттуда — в Южную Америку. Я так давно хочу прокатиться на лошади — и не в манеже Булонского леса, а по-настоящему!
Странно, что она заговорила именно об Америке. Я как раз тоже думал о ней. И тоже, конечно, не о Северной, а о той, где лепечут по-испански, где ночью танцуют самбу, а днем жарит солнце. Чего-чего, а солнца там больше, чем нужно! В нем купаются, им объедаются, напиваются допьяна...
Я воображал Эмму в костюме амазонки, скачущей на вороном жеребце мимо гигантских кактусов, как мистер Гэри Купер в ковбойских фильмах...
Это была радужная перспектива — особенно если бы в этой картинке нашлось место, и для меня!
— Знаешь, Эмма, ради такого я, пожалуй, могу пойти на большое дело...
— Что ты называешь большим делом?'
— Сама знаешь...
Да, она знала. Она не стала развивать эту тему.
— Ну... а потом?
Вот так, слово за слово, мы и состряпали сценарий, от которого пришел бы в восторг сам папаша Хичкок.
В каком-то смысле план был прост. Каждую неделю Бауманн ездил по делам в Руан. Эмма не уточнила, что у него там за дела. Хотя она и решилась на крайнюю меру, но все же обходила деятельность своего друга молчанием. Это мне даже нравилось: это доказывало, что Эмма — женщина серьезная и умеет держать язык за зубами даже в самых нестандартных ситуациях.
— Только тебе придется съездить для этого в Руан...
Я скорчил гримасу. Поездка меня не слишком воодушевляла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113