Потом спустился из кабины на дорогу.
Пьеро выглядел, прямо скажем, неважно. Ему раздавило грудную клетку, и от этого он будто уменьшился в размерах. Это здорово меняло его внешность.
С минуту я раздумывал, что делать дальше. Удобнее всего было положить труп в грузовик и продолжить путь. Это оставляло мне запас времени — как минимум сутки. Чего еще желать?
Я открыл заднюю дверь фургона. За ней оказалась гора ящиков. Но оставалось там место и для пассажира — тем более для такого непритязательного, каким стал сейчас Пьеро-потухшие-фары.
Затолкать его в фургон оказалось сущим мучением. Он весил, что корова, этот свежезабитый увалень, А я и так дрожал, как осиновый листок, — измучился, пока молотил его по балде.
В конце концов я рванул его, как штангу, и сдюжил. Сотня килограммов в нем была — никак не меньше.
Я закрыл дверь фургона и вернулся в кабину. Все здесь воняло толстяком: его потом, его жиром. Ко всему этому примешивался водочный перегар.
Я чувствовал грустную горечь во рту...
Усталость навалилась в Морване, на подъезде к Ла-Рошпо. Началось с такого ощущения, будто укачивает на качелях, и нужно срочно остановиться, иначе потроха застрянут в глотке... Я не стал упорствовать — поставил крейсер на обочине, включил габаритные огни и улегся на сиденье. На лежанку, хоть и удобную, забираться не стал: от нее воняло толстяком.
Он тоже спал — там, сзади. Успокоившись навсегда с расплющенной грудью и перекошенным от боли лицом. Теперь-то он уже все понял и скинул карты...
Мне было немного жаль его. Неплохой был малый, где-то даже симпатичный. Намотал тысячи и тысячи километров — и вот, пожалуйста, доехал до этой роковой минуты.
В моем новом убийстве меня впечатляла только его предн'ачертанность: в плане совести все было в порядке. Это определенно начало входить в привычку.
Рядом со мной все дохло — только успевай считать. Я один стоил целой эпидемии испанского гриппа...
Больше всего меня поражала этакая непринужденность, с которой я превратился в убийцу. До того, как меня посадили, я выступал по мелочам и ничем особенным похвастать не мог. Теперь же у меня появилась железная уверенность. Я сеял смерть полной горстью, хладнокровно, бед малейших колебаний.
Санитар, старая кобыла, теперь вот — Пьеро...
Засыпая, я думал о них. Об этих троих, умерших
только из-за того, что их дороги пересеклись с моей.
И я находил, что судьбы подсунула здоровенную свинью как им, так и мне.
Я проспал довольно долго, но сон мой был зыбким и непрочным. Всякий раз, когда мимо проезжала машина, я ее "осознавал" и испытывал смутную, тревогу. Но в конце концов я все же забыл, что нахожусь на шоссе, и вошел в полосу полной пустоты.
Меня разбудили крики и стук в дверь. Я распахнул бельма и увидел потолок кабины, а под ним — грошового чертика на веревочке, которого прицепил на счастье Пьеро.
Стучали будто мне по чайнику. Я сел, зыркнул в окошко и тут же почуял слабость в коленках. Около грузовика стояли двое из дорожной полиции: с мотоциклами, в шлемах, сапогах и со злыми физиономиями. На груди у них висели медные бляхи, совсем как у быков-медалистов с сельхозвыставки.
Тот, что играл на дверце Вагнера, заговорил первым.
— Вы — Пьер Гиден? — спросил он.
Я на секунду растерялся, так как эта фамилия мне ни о чем не говорила, но тут вспомнил, что в Париже, в водительском кафе, соседи по столу называли толстяка Пьеро именно так.
— Да, а в чем дело? Я разве что-то нарушил? Стою с габаритами, как полагается...
Я говорил просто так, от фонаря, потому что уже наступил день — и, видать, давно наступил. Паршивый день — серый и какой-то больной.
— Дело не в этом,— сказал мотоциклист.— Вьг брали в Париже попутчика?
Черт! Моя задница тут же захлопала половинками. Быстро же они меня вычислили! К счастью, мотоциклисты, похоже, плохо разглядели мою физиономию, или же она порядком изменилась от ударов толстяка.
— Да, — сказал я. — Было дело, подсадил одного братишку. Он обломался, ну, и...
— Это он вам все наплел: на самом деле это опасный преступник, бежавший из тюрьмы. Настоящий убийца. Куда он делся?
— Я его высадил в Аваллоне.
— Почему?
— Остановились пожрать. Потом он вышел покурить или нужду справить. Пришел и говорит, что его согласился подбросить какой-то турист. Оно и понятно: на легковушке-то быстрее, чем на моем паровозе.
Мотоциклисты набычились. Они-то, небось, уже воображали, как притащат с собой старину Капута и загребут поздравления, повышения, гип-гип-ура, портреты в газетах. А тут — на-ка, выкуси, птичка улетела!
— Преступник, говорите? — пробормотал я. — Ну и дела! Я-то думал, коллега... До чего ж люди притворяться умеют!
— Вы видели машину, в которую он сел?
— Да.
— Что за машина?
— Серый "пежо".
— Ах, вот как?
— Ага...
— А номер случайно не записали?
— А на кой черт? Если я начну записывать все, что по дороге попадается, этим записям конца и края не будет. Помню только, что регистрационные цифры 75.
— Это уже кое-что,— сказал первый мотоциклист. Он записал липовый номер в свой блокнот: это
какую же дырявую башку надо иметь, чтоб не запомнить такую элементарщину!
Пока он писал, второй спросил меня:
— А что это с вами стряслось?
Я поднес руку к лицу: на нем и вправду живого места не было.
— Не попал на подножку, когда слазил. Ночью, знаете, все не слава богу...
— Ну что ж, могло быть и хуже,— участливо брякнул он.
— Это уж точно!
Первый уже укладывал блокнот в карман, сунув карандаш в переплет.
— Как приедете в Ниццу, зайдите в комиссариат для записи показаний.
— Хорошо.
— Кстати, мы уже звонили вашему шефу.
-На фига?!— завопил я.— Хотите, чтоб меня выперли? Старикашке! строго-настрого запрещает нам брать, пассажиров!
— Впредь будете осторожнее. Вот скотина, а!
— Да откуда же я знал, что он...
— До свиданья!— перебил мотоциклист и по-отечески кивнул головой, будто предупреждая: "Смотри, парень, без фокусов, не то сцапаю когда-нибудь па вираже..."
Но я-то Как раз не хотел, чтоб они меня сцапали, эти черти на колесиках!
Об этом я думал, глядя, как они один за другим удаляются по голубом дороге, похожие на игрушки из универмага.
Я знал, что мне не поздоровится, если я надолго засяду в этом грузовике. Через час-другой эти легавые усекут где-нибудь мою рожу — благо, ее показывают по всем каналам — и обман раскроется.
Я завел свою колымагу и притопил на полную. Но этот чертов шкаф будто топтался на месте. "Ягуар" мне был нужен, да и то...
Я добрался до Шаньи и на окраине города свернул на грунтовую дорогу. Я поставил грузовик вдали от шоссе, за густыми деревьями, чтобы его не сразу нашли, потом вернулся на дорогу и принялся голосовать.
Вскоре остановился один чудик-швейцарец, который ни фига не прорубал по-французски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Пьеро выглядел, прямо скажем, неважно. Ему раздавило грудную клетку, и от этого он будто уменьшился в размерах. Это здорово меняло его внешность.
С минуту я раздумывал, что делать дальше. Удобнее всего было положить труп в грузовик и продолжить путь. Это оставляло мне запас времени — как минимум сутки. Чего еще желать?
Я открыл заднюю дверь фургона. За ней оказалась гора ящиков. Но оставалось там место и для пассажира — тем более для такого непритязательного, каким стал сейчас Пьеро-потухшие-фары.
Затолкать его в фургон оказалось сущим мучением. Он весил, что корова, этот свежезабитый увалень, А я и так дрожал, как осиновый листок, — измучился, пока молотил его по балде.
В конце концов я рванул его, как штангу, и сдюжил. Сотня килограммов в нем была — никак не меньше.
Я закрыл дверь фургона и вернулся в кабину. Все здесь воняло толстяком: его потом, его жиром. Ко всему этому примешивался водочный перегар.
Я чувствовал грустную горечь во рту...
Усталость навалилась в Морване, на подъезде к Ла-Рошпо. Началось с такого ощущения, будто укачивает на качелях, и нужно срочно остановиться, иначе потроха застрянут в глотке... Я не стал упорствовать — поставил крейсер на обочине, включил габаритные огни и улегся на сиденье. На лежанку, хоть и удобную, забираться не стал: от нее воняло толстяком.
Он тоже спал — там, сзади. Успокоившись навсегда с расплющенной грудью и перекошенным от боли лицом. Теперь-то он уже все понял и скинул карты...
Мне было немного жаль его. Неплохой был малый, где-то даже симпатичный. Намотал тысячи и тысячи километров — и вот, пожалуйста, доехал до этой роковой минуты.
В моем новом убийстве меня впечатляла только его предн'ачертанность: в плане совести все было в порядке. Это определенно начало входить в привычку.
Рядом со мной все дохло — только успевай считать. Я один стоил целой эпидемии испанского гриппа...
Больше всего меня поражала этакая непринужденность, с которой я превратился в убийцу. До того, как меня посадили, я выступал по мелочам и ничем особенным похвастать не мог. Теперь же у меня появилась железная уверенность. Я сеял смерть полной горстью, хладнокровно, бед малейших колебаний.
Санитар, старая кобыла, теперь вот — Пьеро...
Засыпая, я думал о них. Об этих троих, умерших
только из-за того, что их дороги пересеклись с моей.
И я находил, что судьбы подсунула здоровенную свинью как им, так и мне.
Я проспал довольно долго, но сон мой был зыбким и непрочным. Всякий раз, когда мимо проезжала машина, я ее "осознавал" и испытывал смутную, тревогу. Но в конце концов я все же забыл, что нахожусь на шоссе, и вошел в полосу полной пустоты.
Меня разбудили крики и стук в дверь. Я распахнул бельма и увидел потолок кабины, а под ним — грошового чертика на веревочке, которого прицепил на счастье Пьеро.
Стучали будто мне по чайнику. Я сел, зыркнул в окошко и тут же почуял слабость в коленках. Около грузовика стояли двое из дорожной полиции: с мотоциклами, в шлемах, сапогах и со злыми физиономиями. На груди у них висели медные бляхи, совсем как у быков-медалистов с сельхозвыставки.
Тот, что играл на дверце Вагнера, заговорил первым.
— Вы — Пьер Гиден? — спросил он.
Я на секунду растерялся, так как эта фамилия мне ни о чем не говорила, но тут вспомнил, что в Париже, в водительском кафе, соседи по столу называли толстяка Пьеро именно так.
— Да, а в чем дело? Я разве что-то нарушил? Стою с габаритами, как полагается...
Я говорил просто так, от фонаря, потому что уже наступил день — и, видать, давно наступил. Паршивый день — серый и какой-то больной.
— Дело не в этом,— сказал мотоциклист.— Вьг брали в Париже попутчика?
Черт! Моя задница тут же захлопала половинками. Быстро же они меня вычислили! К счастью, мотоциклисты, похоже, плохо разглядели мою физиономию, или же она порядком изменилась от ударов толстяка.
— Да, — сказал я. — Было дело, подсадил одного братишку. Он обломался, ну, и...
— Это он вам все наплел: на самом деле это опасный преступник, бежавший из тюрьмы. Настоящий убийца. Куда он делся?
— Я его высадил в Аваллоне.
— Почему?
— Остановились пожрать. Потом он вышел покурить или нужду справить. Пришел и говорит, что его согласился подбросить какой-то турист. Оно и понятно: на легковушке-то быстрее, чем на моем паровозе.
Мотоциклисты набычились. Они-то, небось, уже воображали, как притащат с собой старину Капута и загребут поздравления, повышения, гип-гип-ура, портреты в газетах. А тут — на-ка, выкуси, птичка улетела!
— Преступник, говорите? — пробормотал я. — Ну и дела! Я-то думал, коллега... До чего ж люди притворяться умеют!
— Вы видели машину, в которую он сел?
— Да.
— Что за машина?
— Серый "пежо".
— Ах, вот как?
— Ага...
— А номер случайно не записали?
— А на кой черт? Если я начну записывать все, что по дороге попадается, этим записям конца и края не будет. Помню только, что регистрационные цифры 75.
— Это уже кое-что,— сказал первый мотоциклист. Он записал липовый номер в свой блокнот: это
какую же дырявую башку надо иметь, чтоб не запомнить такую элементарщину!
Пока он писал, второй спросил меня:
— А что это с вами стряслось?
Я поднес руку к лицу: на нем и вправду живого места не было.
— Не попал на подножку, когда слазил. Ночью, знаете, все не слава богу...
— Ну что ж, могло быть и хуже,— участливо брякнул он.
— Это уж точно!
Первый уже укладывал блокнот в карман, сунув карандаш в переплет.
— Как приедете в Ниццу, зайдите в комиссариат для записи показаний.
— Хорошо.
— Кстати, мы уже звонили вашему шефу.
-На фига?!— завопил я.— Хотите, чтоб меня выперли? Старикашке! строго-настрого запрещает нам брать, пассажиров!
— Впредь будете осторожнее. Вот скотина, а!
— Да откуда же я знал, что он...
— До свиданья!— перебил мотоциклист и по-отечески кивнул головой, будто предупреждая: "Смотри, парень, без фокусов, не то сцапаю когда-нибудь па вираже..."
Но я-то Как раз не хотел, чтоб они меня сцапали, эти черти на колесиках!
Об этом я думал, глядя, как они один за другим удаляются по голубом дороге, похожие на игрушки из универмага.
Я знал, что мне не поздоровится, если я надолго засяду в этом грузовике. Через час-другой эти легавые усекут где-нибудь мою рожу — благо, ее показывают по всем каналам — и обман раскроется.
Я завел свою колымагу и притопил на полную. Но этот чертов шкаф будто топтался на месте. "Ягуар" мне был нужен, да и то...
Я добрался до Шаньи и на окраине города свернул на грунтовую дорогу. Я поставил грузовик вдали от шоссе, за густыми деревьями, чтобы его не сразу нашли, потом вернулся на дорогу и принялся голосовать.
Вскоре остановился один чудик-швейцарец, который ни фига не прорубал по-французски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113