Теперь я уже не упускал ни одного ее движения: было ясно, что эта бравая кошелка замышляет какое-то гад< тво.
Тогда я, тихий, как кошачья тень, свесил с лежанки копыта. Теперь мне достаточно было протянуть руку, чтобы достать прилепленный слева ОТ двери выключатель. Так я и сделал.
Вспыхнул свет, и бабищу будто окатили ведром холодной воды. Она подскочила, и жутковатый ножичек, что был у нее в руке, вывалился на пол.
Прикидываете, что за бесовские планы вынашивала эта матрона? Готовилась выпустить из меня всю водичку, как из борова, жмыдра подлючая!
— За грибами собралась?— спросил я. Она не ответила.
— Сразу видно, ты не из Шотландии,— продолжал я,— С гостеприимством у тебя туговато...
Она начала отступать в дальний угол комнаты; туда, впрочем, было совсем недалеко.
— Будешь подходить — заору,— сказала она с решимостью.
Я немного растерялся. Эта плесень запросто могла завопить на весь дом, что ее убивают. Ночью слышно хорошо, и жильцы обязательно закопошатся.
Я цапнул сковороду, из которой доедал фасоль — увесистую чугунную "кокотку" с. длинной ручкой. Она отлично заменяла дубинку. Определенно, я становился профессиональным молотобойцем. Передо мной открывалась блестящая карьера глушителя быков...
Карга разинула рот, чтоб выпустить свой крик на волю, но так и не успела взять верхнее "до". Я заехал ей сковородой по щеке. Раздалось красивое "динннь!" Она схватилась рукой за башку и, похоже, поплыла.
Но у баб шкура крепкая. Они — как слоны: чтобы завалить, надо вцелить в нужное место... Хрычовка только заскулила, потирая фасад.
Тогда я приблизился и подобрал пырку. Зубочистка оказалась неслабая, из шведской стали. Она раскрывалась простым нажатием кнопки. Видать, ножик позабыл бывший бабкин кавалер.
Лезвие выскочило с такой силой, что я едва не уронил нож. Я посмотрел на бабку. Она не видела,
что и делаю. Я уставился на лезвие... И тут все вокруг загудело; стены и мебель начали корчить мне жуткие гримасы, в голове поплыл красный туман.
То, что произошло потом, я описать не могу. Помню лишь, что через минуту я был весь в поту и в крови. Кисть правой руки, сжимавшая нож, полностью окрасилась в багровый цвет, а баба лежала у меня под ногами, как куча окровавленного тряпья.
Я положил нож на треснувшую крышку комода, перед фотографией военного в рамке из ракушек. Потом ухватил бабку за ноги и затащил в кладовку около кухни. Там, где она лежала, осталась лужа густой крови, от которой меня всего передернуло. Я накрыл старуху драным ковриком, лежавшим у кровати, и вымыл в раковине руки.
Понемногу ко мне вернулось спокойствие — и тогда нахлынула великая печаль.
— Мания, что ли... — пробормотал я.
Я был поражен, насколько легко человек становится закоренелым убийцей. Я убивал не раздумывая, не испытывая ни малейшего волнения. "Капут!" Я полностью оправдывал это прозвище, которое друж-баны прилепили мне просто так...
Честно говоря, я и после этого почти не помню, что творил... Как бы то ни было, я снова лег в кровать и заснул. Трудно представить, до чего мне требовалось отключиться.
И вот, проснувшись, я понял, что теперь уже окончательно очухался, пришел в норму и нагнал свое прежнее крепкое здоровье. От моего отравления не осталось и следа.
В форточку лезла уже не луна, а солнце. Отличное солнце, густое, как пудинг. Я смотрел, зевая, на него; оно согревало мне глаза. Но мое блаженство нарушил ужасный запах: едкий, пресный запах крови и смерти.
И мне вспомнилось сразу все: старуха, нож и случившийся со мной припадок душегубства.
Я встал, увидел на своём халате кровь и с отвращением его сбросил. Лезвие лежавшего на комоде ножа сделалось почти черным, и мужик на фотографии, казалось, смотрел на него с каким-то удовлетворением.
Я не мог позволить себе оставаться здесь: в комнате нечем было дышать. Я выдвинул все ящики комода, уже не заботясь о том, что оставляю отпечатки пальцев: слишком уж сильно я наследил за эту бурную ночь. Легаши обязательно догадаются, чьих это рук дело. Воображая их лица, я едва по задыхался от восторга. Да и рожи судей, отложивших слушание дела, тоже стоило увидеть. Наверняка начнут, бедняги, комплексовать от своей излишней снисходительности, упадут в глазах жен... Ох и солоно придется парням, которые предстанут в ближайшее время перед судом! Это я точно знал.
В комоде я нашел пятьдесят тысяч мелкими купюрами. Наверное, из-за них старуха и обнажила ночью шпагу: боялась, что я их захапаю. Это еди-норазовое пособие меня очень ободрило. Если подфартит — того и гляди, выберусь из тупика...
Только теперь в моем убранстве разгуливать было невозможно. К этому времени уже вся столица знала, что небезызвестный Канут улизнул из "Куско", разодетый честным нихалыщиком термометров... Я охотно променял бы бабкины пятьдесят штук на менее броский наряд.
Я облазил всю квартиру, но откопал только старый черный женский плащ, к тому же слишком узкий в плечах. Тут у меня появилась идея — не ахти какая, но все-таки... Я взял ножницы и отрезал низ плаща, превратив его в куртку. Потом снял с печки трубу: на пол высыпалась кучка сажи. Я набрал полную пригоршню, измазал себе лицо, руки, одежду и через две минуты стал похож на камерунского камергера.
Идея моя была вовсе не так уж плоха — сейчас сами увидите. Я помнил, что накануне, по пути сюда, видел на этаже стремянку. По ней, видимо, забирались в чердачный люк. После санитара мне предстояло теперь поприт-воряться трубочистом. В психологическом плане это было отменное прикрытие: легаши высматривают "мужчину в белом", и им не будет дела до бравого парня-сажетруса, шагающего по столице со стремянкой на плече...
Скажу вам, я просто ликовал. В довершение всего никто даже не видел, как я выходил из подворотни. Я выпорхнул на улицу Сен-Мартен, насвистывая во все щеки. Маскарадный костюм и слой сажи отгораживали меня от мира и надежно прятали от поли-цменов. А найденные у старой лоханки пятьдесят билетов еще больше поднимали мне настроение.
Я зашагал к площади Республики, намереваясь добраться до торговых рядов и купить какие-нибудь расхожие шмотки.
Это оказалось несложно. Старый седой Якоб отвалил мне за восемь штук американский костюм с карманами-клапанами, исполосованный вдоль и поперек застежками- "молниями".
Зажав сверток под мышкой, я взял курс на Сену. Там, забравшись под мост, я смыл сажу, после чего нацепил купленную защитно-зеленую форму,
Меня сильно тревожила моя щетина; но соваться к стригуну было опасно. Бигудистам сам бог велел проводить внимательные осмотры: пока бреют, успевают поразмыслить, а пока не бреют, читают утренние газеты и порой начинают делать нездоровые выводы...
Я долго смотрел, как валит вдаль зеленая вода, и втягивал носом мощный речной дух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Тогда я, тихий, как кошачья тень, свесил с лежанки копыта. Теперь мне достаточно было протянуть руку, чтобы достать прилепленный слева ОТ двери выключатель. Так я и сделал.
Вспыхнул свет, и бабищу будто окатили ведром холодной воды. Она подскочила, и жутковатый ножичек, что был у нее в руке, вывалился на пол.
Прикидываете, что за бесовские планы вынашивала эта матрона? Готовилась выпустить из меня всю водичку, как из борова, жмыдра подлючая!
— За грибами собралась?— спросил я. Она не ответила.
— Сразу видно, ты не из Шотландии,— продолжал я,— С гостеприимством у тебя туговато...
Она начала отступать в дальний угол комнаты; туда, впрочем, было совсем недалеко.
— Будешь подходить — заору,— сказала она с решимостью.
Я немного растерялся. Эта плесень запросто могла завопить на весь дом, что ее убивают. Ночью слышно хорошо, и жильцы обязательно закопошатся.
Я цапнул сковороду, из которой доедал фасоль — увесистую чугунную "кокотку" с. длинной ручкой. Она отлично заменяла дубинку. Определенно, я становился профессиональным молотобойцем. Передо мной открывалась блестящая карьера глушителя быков...
Карга разинула рот, чтоб выпустить свой крик на волю, но так и не успела взять верхнее "до". Я заехал ей сковородой по щеке. Раздалось красивое "динннь!" Она схватилась рукой за башку и, похоже, поплыла.
Но у баб шкура крепкая. Они — как слоны: чтобы завалить, надо вцелить в нужное место... Хрычовка только заскулила, потирая фасад.
Тогда я приблизился и подобрал пырку. Зубочистка оказалась неслабая, из шведской стали. Она раскрывалась простым нажатием кнопки. Видать, ножик позабыл бывший бабкин кавалер.
Лезвие выскочило с такой силой, что я едва не уронил нож. Я посмотрел на бабку. Она не видела,
что и делаю. Я уставился на лезвие... И тут все вокруг загудело; стены и мебель начали корчить мне жуткие гримасы, в голове поплыл красный туман.
То, что произошло потом, я описать не могу. Помню лишь, что через минуту я был весь в поту и в крови. Кисть правой руки, сжимавшая нож, полностью окрасилась в багровый цвет, а баба лежала у меня под ногами, как куча окровавленного тряпья.
Я положил нож на треснувшую крышку комода, перед фотографией военного в рамке из ракушек. Потом ухватил бабку за ноги и затащил в кладовку около кухни. Там, где она лежала, осталась лужа густой крови, от которой меня всего передернуло. Я накрыл старуху драным ковриком, лежавшим у кровати, и вымыл в раковине руки.
Понемногу ко мне вернулось спокойствие — и тогда нахлынула великая печаль.
— Мания, что ли... — пробормотал я.
Я был поражен, насколько легко человек становится закоренелым убийцей. Я убивал не раздумывая, не испытывая ни малейшего волнения. "Капут!" Я полностью оправдывал это прозвище, которое друж-баны прилепили мне просто так...
Честно говоря, я и после этого почти не помню, что творил... Как бы то ни было, я снова лег в кровать и заснул. Трудно представить, до чего мне требовалось отключиться.
И вот, проснувшись, я понял, что теперь уже окончательно очухался, пришел в норму и нагнал свое прежнее крепкое здоровье. От моего отравления не осталось и следа.
В форточку лезла уже не луна, а солнце. Отличное солнце, густое, как пудинг. Я смотрел, зевая, на него; оно согревало мне глаза. Но мое блаженство нарушил ужасный запах: едкий, пресный запах крови и смерти.
И мне вспомнилось сразу все: старуха, нож и случившийся со мной припадок душегубства.
Я встал, увидел на своём халате кровь и с отвращением его сбросил. Лезвие лежавшего на комоде ножа сделалось почти черным, и мужик на фотографии, казалось, смотрел на него с каким-то удовлетворением.
Я не мог позволить себе оставаться здесь: в комнате нечем было дышать. Я выдвинул все ящики комода, уже не заботясь о том, что оставляю отпечатки пальцев: слишком уж сильно я наследил за эту бурную ночь. Легаши обязательно догадаются, чьих это рук дело. Воображая их лица, я едва по задыхался от восторга. Да и рожи судей, отложивших слушание дела, тоже стоило увидеть. Наверняка начнут, бедняги, комплексовать от своей излишней снисходительности, упадут в глазах жен... Ох и солоно придется парням, которые предстанут в ближайшее время перед судом! Это я точно знал.
В комоде я нашел пятьдесят тысяч мелкими купюрами. Наверное, из-за них старуха и обнажила ночью шпагу: боялась, что я их захапаю. Это еди-норазовое пособие меня очень ободрило. Если подфартит — того и гляди, выберусь из тупика...
Только теперь в моем убранстве разгуливать было невозможно. К этому времени уже вся столица знала, что небезызвестный Канут улизнул из "Куско", разодетый честным нихалыщиком термометров... Я охотно променял бы бабкины пятьдесят штук на менее броский наряд.
Я облазил всю квартиру, но откопал только старый черный женский плащ, к тому же слишком узкий в плечах. Тут у меня появилась идея — не ахти какая, но все-таки... Я взял ножницы и отрезал низ плаща, превратив его в куртку. Потом снял с печки трубу: на пол высыпалась кучка сажи. Я набрал полную пригоршню, измазал себе лицо, руки, одежду и через две минуты стал похож на камерунского камергера.
Идея моя была вовсе не так уж плоха — сейчас сами увидите. Я помнил, что накануне, по пути сюда, видел на этаже стремянку. По ней, видимо, забирались в чердачный люк. После санитара мне предстояло теперь поприт-воряться трубочистом. В психологическом плане это было отменное прикрытие: легаши высматривают "мужчину в белом", и им не будет дела до бравого парня-сажетруса, шагающего по столице со стремянкой на плече...
Скажу вам, я просто ликовал. В довершение всего никто даже не видел, как я выходил из подворотни. Я выпорхнул на улицу Сен-Мартен, насвистывая во все щеки. Маскарадный костюм и слой сажи отгораживали меня от мира и надежно прятали от поли-цменов. А найденные у старой лоханки пятьдесят билетов еще больше поднимали мне настроение.
Я зашагал к площади Республики, намереваясь добраться до торговых рядов и купить какие-нибудь расхожие шмотки.
Это оказалось несложно. Старый седой Якоб отвалил мне за восемь штук американский костюм с карманами-клапанами, исполосованный вдоль и поперек застежками- "молниями".
Зажав сверток под мышкой, я взял курс на Сену. Там, забравшись под мост, я смыл сажу, после чего нацепил купленную защитно-зеленую форму,
Меня сильно тревожила моя щетина; но соваться к стригуну было опасно. Бигудистам сам бог велел проводить внимательные осмотры: пока бреют, успевают поразмыслить, а пока не бреют, читают утренние газеты и порой начинают делать нездоровые выводы...
Я долго смотрел, как валит вдаль зеленая вода, и втягивал носом мощный речной дух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113