" Да надо. "Полное отсутствие критики и анализа. Завтра поговорить о смерти.
И говорил о смерти, о загробной жизни, рай, ад. Горпина и с этими вещами была знакома не хуже чем с кухенним посудой. Тарас снова записывал, а Аграфена полагая, что слова его "в лес не идут," как сама признавалась аниса, даже по нескольку раз повторяла, чтобы вирнище записал.
Ходил и к Сергею. Он и ранище не раз заходил поболтать о том о сем. Но теперь спрашивал только о социализме, душа, тело, о Боге. Спрашивая, рассматривал Сергея, так же, как и Горпину.
В комнате Сергея всегда было чрезвычайно чисто, тихо, печально, как в келье чернця, стоящий на конце жизни. Шторы всегда были напивспущени, освещение ровное, неярке и везде книги: на столе, на полках, в большом шкафу, даже на полу аккуратными столбиками. Образовывалось впечатление велетеньскои книжной шкафы, так что даже не отмечалось ни покровом кресла, ни стола, ни дивана.
Сергей никуда не выходил и часто пульверизував комнату, какой чудно-пахучей текучести. Легонько покашливал, словно пробовал, не оторвалось то хруське в груди. Говорил всегда ходючы, ходил же медленно, размеренно, поглажуючы желтую бородку.
Тарас конечно умощувався в углу дивана и слушал, время от времени вставляя неловкие вопросы. Иногда приходила Даша и садилась в другом конце дивана. Среди которого либо монолога, когда Сергей начинал слишком волноваться, она вдруг звала его к себе, молча поправляла ему волосы или галстук и отпускала. Сергей благодарно смотрел на нее и продолжал уже спокойнее.
Книги также слушали Сергея, молча похвалюючы за то, что хорошо понимал их.
Так бывало ранище. Теперь же, несколько изменилось. Действительно, книги, шторы, пульверизатор, даже мьягки шлепанцы были на своем месте, но люди изменились. Тарас не сидел спокойно, но все время то наклонялся вперед, то соотношения на спинку дивана; вопрос задавал не из старой застенчивости и смущения, но упорно и сильно; в ответе вслушивался с часто нетерпеливой вниманием и улыбался, словно пряча их в себя, составляя до всех остальных ответа. Присутствовавшая при этом Даша внимательно присматривалась к нему, но он не обращал на нее внимания и не один раз смотрел и на нее так, словно впервые видел.
Сергей не замечал ничего и все так же ходил и говорил. Но голос его стал еще тихищим, с нотками какой безропотной тоски и замыслы. И говорил преимущественно об абстрактных вещах, о таком, что невольно создавало печальный, сладкий настроение удаленности от мира. Маячили в воображении образы какой Чудной природы и жизни, сумм уходившего дня, тихих городов с белыми тоскливо-пустынными стенами. Ничего подобного Сергей не говорил, но почему-то всегда разговора его вызвали такие образы.
Ранее Тарас охотно подлежал силе его слов, но теперь нетерпеливо шевелился и часто прерывал Сергея новыми вопросами.
- Ну, когда же я не верю, что будет когда нибудь мир на земле? - Однажды упорно спросил он.
- Он будет - снисходительно, с тихой уверенности улыбнулся Сергей, даже не посмотрев на Тараса, словно кто-то невидимый задал ему вопрос. - Он должен
быть уже хотя бы потому, что мы знаем о нем. Он есть в нашей сознания, значит, он уже истнуе. С сознания он никогда не исчезнет, потому что хорошо человеку с ним. Человек не может жить без веры. Высокое и святое всегда будет жить в нашей душе; религия всегда будет отменой человека от зверя. И чем дальше, тем больше будет жить человек духовной жизнью. Современные умовины, капитализм и иное - в социальной жизни - то же, что в индивидуальным процессе чисто плотские. Да, да собственно: надо сначала понять это, чтобы понять религию социализма. Ре-ли-ги-й, а не теорию. Религия охватывает целую человека, целую, неГлаваьно, со сладкими мечтами, о далеком, бесконечно отдаленное, смутное и с ближайшими нуждами. Величественный, грандиозный связь явлений проходит странным цепью в душе. Это народ, это глубоко умиротворяет, это объясняют темную загадку исчезнувших поколений. Нет, религия умереть не может, она вечна. Теперь идет новая форма ее, более ясная, более блага, чем все другие, - религия социализма.
- Кто же Бог ее? - Мрачно усмехнулся Тарас.
- Бог? Мировое жизни, Великий Процесс, Большой Связь, в котором каждое истновання является необходимым.
- Даже жандармов?
- Да, даже жандармов!
Тарас болезненный - насмешливо улыбнулся и посмотрел на Даша. Но Даша сидела прямо, прижав голову к спинке дивана, как у фотографа, и смотрела перед собой суровым, задумчивым взглядом. Возможно, что и не слышала ничего.
- Зачем же мы боремся с ними, как так? -Тарас приложил руку ко лбу.
- Зачем боремся? Потому что это - Процесс, Рух, потому, что в движении Бог, движение же есть - борьба. Мы движемся двигаемся дальше в глубину, процесса. Вот почему всякое тяготения к низинных зверских инстинктив вызывает чувство брезгливости ... Это поход назад, ниже ... - Хм! Этим вы также объясняете отвращение некоторых людей ... к половой жизни, например?
- Безусловно! - С той же тихой убежденности покачал головой Сергей. - Организации с более тонким духовной жизнью не выносят грубого, низменного Они, как некоторые растения ...
Но Тарас не слушал: достал книжку и быстро записал: "Непременно вспомнить Сергей: потому отвращение к половому, что очень духовный. Разговор с Даро, когда подслушивал Также самогипноза.
Даша искоса следила за ним. А Сергей ходил и говорил:
- Наивный объяснения. Атеистов нет среди нормальных людей, как нет людей которые стремились бы вводить в организм яд взамен здоровой пищи. Совесть не выдумка, но внутренний инстинкт религии Обовьязок - совесть.
- "Так надо, - засмеялся вдруг хриплым злым смехом Тарас и встал .- Аграфена также говорит что так надо, а если скажу" не надо, "и вся ваша религия куда денется? Ох, везде это ...Прощайте!
И в тот же день снова исчез, не зьявляючись в Кисельських кильки день. Его видели изредка на улице. Вера встретила возле университета. Стоял, подняв голову, и рассматривал дом со своей, странной улыбкой. То быстро записывал. Увидев Веру, побледнел весь, смутился, не поклонился даже и побежал в сторону.
Несколько раз его видели возле окон магазинов все с теми же ужасно-блескучимы, словно насвижо-полякованимы глазами и странной, саркастической улыбкой, от которой становилось жутко.
В своих он зьявлявся за это время всего раза два. Оля, которая начала почему ходить в Дары, рассказывала, что в каждую свою появление Тарас пугал всех. Ранище он бывал и мрачный, и раздраженный, и брутальный, но видно было, что это от болезни и тяжелых обстоятельств, но теперь никто не знал просто, что и думать. С матиррю в оскорбительном тоне говорит о Боге, смеется, ругается; отца уверяет, что тому необходимо загипнотизуватись христианских добродетелями, тогда у него не станет паралича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
И говорил о смерти, о загробной жизни, рай, ад. Горпина и с этими вещами была знакома не хуже чем с кухенним посудой. Тарас снова записывал, а Аграфена полагая, что слова его "в лес не идут," как сама признавалась аниса, даже по нескольку раз повторяла, чтобы вирнище записал.
Ходил и к Сергею. Он и ранище не раз заходил поболтать о том о сем. Но теперь спрашивал только о социализме, душа, тело, о Боге. Спрашивая, рассматривал Сергея, так же, как и Горпину.
В комнате Сергея всегда было чрезвычайно чисто, тихо, печально, как в келье чернця, стоящий на конце жизни. Шторы всегда были напивспущени, освещение ровное, неярке и везде книги: на столе, на полках, в большом шкафу, даже на полу аккуратными столбиками. Образовывалось впечатление велетеньскои книжной шкафы, так что даже не отмечалось ни покровом кресла, ни стола, ни дивана.
Сергей никуда не выходил и часто пульверизував комнату, какой чудно-пахучей текучести. Легонько покашливал, словно пробовал, не оторвалось то хруське в груди. Говорил всегда ходючы, ходил же медленно, размеренно, поглажуючы желтую бородку.
Тарас конечно умощувався в углу дивана и слушал, время от времени вставляя неловкие вопросы. Иногда приходила Даша и садилась в другом конце дивана. Среди которого либо монолога, когда Сергей начинал слишком волноваться, она вдруг звала его к себе, молча поправляла ему волосы или галстук и отпускала. Сергей благодарно смотрел на нее и продолжал уже спокойнее.
Книги также слушали Сергея, молча похвалюючы за то, что хорошо понимал их.
Так бывало ранище. Теперь же, несколько изменилось. Действительно, книги, шторы, пульверизатор, даже мьягки шлепанцы были на своем месте, но люди изменились. Тарас не сидел спокойно, но все время то наклонялся вперед, то соотношения на спинку дивана; вопрос задавал не из старой застенчивости и смущения, но упорно и сильно; в ответе вслушивался с часто нетерпеливой вниманием и улыбался, словно пряча их в себя, составляя до всех остальных ответа. Присутствовавшая при этом Даша внимательно присматривалась к нему, но он не обращал на нее внимания и не один раз смотрел и на нее так, словно впервые видел.
Сергей не замечал ничего и все так же ходил и говорил. Но голос его стал еще тихищим, с нотками какой безропотной тоски и замыслы. И говорил преимущественно об абстрактных вещах, о таком, что невольно создавало печальный, сладкий настроение удаленности от мира. Маячили в воображении образы какой Чудной природы и жизни, сумм уходившего дня, тихих городов с белыми тоскливо-пустынными стенами. Ничего подобного Сергей не говорил, но почему-то всегда разговора его вызвали такие образы.
Ранее Тарас охотно подлежал силе его слов, но теперь нетерпеливо шевелился и часто прерывал Сергея новыми вопросами.
- Ну, когда же я не верю, что будет когда нибудь мир на земле? - Однажды упорно спросил он.
- Он будет - снисходительно, с тихой уверенности улыбнулся Сергей, даже не посмотрев на Тараса, словно кто-то невидимый задал ему вопрос. - Он должен
быть уже хотя бы потому, что мы знаем о нем. Он есть в нашей сознания, значит, он уже истнуе. С сознания он никогда не исчезнет, потому что хорошо человеку с ним. Человек не может жить без веры. Высокое и святое всегда будет жить в нашей душе; религия всегда будет отменой человека от зверя. И чем дальше, тем больше будет жить человек духовной жизнью. Современные умовины, капитализм и иное - в социальной жизни - то же, что в индивидуальным процессе чисто плотские. Да, да собственно: надо сначала понять это, чтобы понять религию социализма. Ре-ли-ги-й, а не теорию. Религия охватывает целую человека, целую, неГлаваьно, со сладкими мечтами, о далеком, бесконечно отдаленное, смутное и с ближайшими нуждами. Величественный, грандиозный связь явлений проходит странным цепью в душе. Это народ, это глубоко умиротворяет, это объясняют темную загадку исчезнувших поколений. Нет, религия умереть не может, она вечна. Теперь идет новая форма ее, более ясная, более блага, чем все другие, - религия социализма.
- Кто же Бог ее? - Мрачно усмехнулся Тарас.
- Бог? Мировое жизни, Великий Процесс, Большой Связь, в котором каждое истновання является необходимым.
- Даже жандармов?
- Да, даже жандармов!
Тарас болезненный - насмешливо улыбнулся и посмотрел на Даша. Но Даша сидела прямо, прижав голову к спинке дивана, как у фотографа, и смотрела перед собой суровым, задумчивым взглядом. Возможно, что и не слышала ничего.
- Зачем же мы боремся с ними, как так? -Тарас приложил руку ко лбу.
- Зачем боремся? Потому что это - Процесс, Рух, потому, что в движении Бог, движение же есть - борьба. Мы движемся двигаемся дальше в глубину, процесса. Вот почему всякое тяготения к низинных зверских инстинктив вызывает чувство брезгливости ... Это поход назад, ниже ... - Хм! Этим вы также объясняете отвращение некоторых людей ... к половой жизни, например?
- Безусловно! - С той же тихой убежденности покачал головой Сергей. - Организации с более тонким духовной жизнью не выносят грубого, низменного Они, как некоторые растения ...
Но Тарас не слушал: достал книжку и быстро записал: "Непременно вспомнить Сергей: потому отвращение к половому, что очень духовный. Разговор с Даро, когда подслушивал Также самогипноза.
Даша искоса следила за ним. А Сергей ходил и говорил:
- Наивный объяснения. Атеистов нет среди нормальных людей, как нет людей которые стремились бы вводить в организм яд взамен здоровой пищи. Совесть не выдумка, но внутренний инстинкт религии Обовьязок - совесть.
- "Так надо, - засмеялся вдруг хриплым злым смехом Тарас и встал .- Аграфена также говорит что так надо, а если скажу" не надо, "и вся ваша религия куда денется? Ох, везде это ...Прощайте!
И в тот же день снова исчез, не зьявляючись в Кисельських кильки день. Его видели изредка на улице. Вера встретила возле университета. Стоял, подняв голову, и рассматривал дом со своей, странной улыбкой. То быстро записывал. Увидев Веру, побледнел весь, смутился, не поклонился даже и побежал в сторону.
Несколько раз его видели возле окон магазинов все с теми же ужасно-блескучимы, словно насвижо-полякованимы глазами и странной, саркастической улыбкой, от которой становилось жутко.
В своих он зьявлявся за это время всего раза два. Оля, которая начала почему ходить в Дары, рассказывала, что в каждую свою появление Тарас пугал всех. Ранище он бывал и мрачный, и раздраженный, и брутальный, но видно было, что это от болезни и тяжелых обстоятельств, но теперь никто не знал просто, что и думать. С матиррю в оскорбительном тоне говорит о Боге, смеется, ругается; отца уверяет, что тому необходимо загипнотизуватись христианских добродетелями, тогда у него не станет паралича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54