– Как за границей, за свои права! Хватит терпеть!
– Молодцы! – вновь сказал Русич. – Объявляйте стачку! И по домам! Рассказывайте детишкам сказки. Нынче по домам уже без работы сотни тысяч сидят. Отдыхай, братва!
– Не в отдыхе дело, Алексей Борисович, – тронул Русича за рукав усатый мастеровой, что первым узнал его, – раньше, при Щелочихине, по правде сказать, страшновато было, но каждый месяц премии отваливали, тринадцатую зарплату, путевки разные, товары привозили, а теперь вкалываем, вкалываем, вроде тысячи получаем, а на них что купишь? Объяснить бы надобно. А про забастовку это мы так, для припугу.
Кто-то из рабочих, не спросив разрешения хозяина кабинета, закурил, кто-то сочно выматерился, кто-то с досады плюнул на ковровую дорожку.
– Петра Кирыча хвалите, – вышла из-за стола Нина Александровна, – да, жили вы тогда – не тужили, но времена изменились. – Она старалась найти наиболее верный тон, но чувствовала, это плохо удавалось, слишком разнородной была толпа. – А почему мы хорошо жили при Петре Кирыче? Он имел руку в столице, получал неограниченный кредит в министерстве, платил вам, бывало, за одно присутствие на смене, вы гнали брак и… получали премии. Я вынуждена платить только за добросовестную работу. Будете хорошо работать, вернется и высокая зарплата. Да вы присаживайтесь, коль пришли, потолкуем по душам, как вместе выбираться из ямы, – невесело пошутила.
Люди сидели на стульях, на полу, у стен. Шумели, нервничали, срывались на крик. Их можно было понять: поломали привычный сызмальства ритм жизни, когда можно было пойти пожаловаться в партком, в завком, попросить материальную помощь, получить деньги не по стажу или расценкам, а по усмотрению мастера или бригадира. Платили за всевозможные коэффициенты, за новую технику, за план и соцобязательства. Нынче все полетело в тартарары. Старики вспоминали, что раньше, после революции, зарплату выдавали чугунными сковородками; их на рынке меняли на хлеб и картошку. А как сейчас жить? Деньги, даже если они и есть в кармане, ничего не значат: полки магазинов пусты. С утра до вечера в Москве заседали, лик Горбачева, казалось, не исчезал с экранов телевизоров. Вся страна пришла в движение, проснулась, все чего-то требовали, грозили друг другу страшными карами. Понятно, что народ тоже недоумевал: «На кой черт эта перестройка, если жрать нечего?»
Неожиданно для всех в кабинет вошли девушки из буфета в белых фартучках и накрахмаленных наколках, внесли на подносах бутерброды с сыром, белые булочки, водку и пиво в бутылках.
– Эва! – обрадованно крякнул кто-то. – Манна небесная! Живем, братцы!
– Время позднее, заговорились мы, подкрепляйтесь, товарищи! – разулыбалась Нина Александровна.
До чего же отходчив душой русский человек: чуток ослабили вожжи, пошли навстречу, отогрели теплым словцом, наобещали сто верст до небес и все лесом да болотами, налили стопку и… быстро пропала злость, растаяли обиды, смирился норов, и стал люд вновь доверчив, готов идти, куда прикажут. А тут еще эта директриса, будто гипнотизер, околдовала людей простыми и ясными словами, человеческим отношением, рассказала о неиссякаемой казне Петра Кирыча, о том, что, отдавая деньги «Пневматике», министерские тузы отбирали их у тех заводов, которые эти деньги заработали. Разъяснила она и про истоки свободы. Прежде-то за одно слово «забастовка» людей ссылали на Колыму, нынче стало даже как-то не модно не бастовать.
Работяги чинно выпили, дивясь про себя эдакому чудо-случаю: раньше людей гнали в три шеи за один только запах, а тут… Осторожно брали с подносов бутерброды, уж больно тонки были кусочки хлеба и сыра. И вскоре «забастовщики» стали прощаться за руку с директором, с Русичем…
Опасный инцидент был исчерпан. Стачка не состоялась, и можно было надеяться, что отныне эта встреча у директора войдет в устную летопись «Пневматики». Едва за последним «бунтовщиком» закрылась дверь, Нина Александровна почувствовала, как сильно устала, невольно опустилась в кресло, прикрыла глаза, мысленно благодаря судьбу, что сегодня, в минуту испытаний, рядом оказался Алексей.
Звонок по правительственной связи, так называемой «вертушке», всегда можно было отличить от обычных телефонных звонков. Нина Александровна невольно стиснула зубы, нахмурилась. Она догадалась, кто именно может звонить в такое время. Видимо, Русич тоже догадался, но не ушел, наоборот, вжался в кресло.
– Почему не берете трубку?
– Хорошо, – покорно согласилась Нина, взяла телефонную трубку. – Директор завода у аппарата!
– Нина, добрый вечер! А говорят, что нельзя верить интуиции. Дай, думаю, звякну. И точно, попал. Почему не дома? – Голос Петра Кирыча, самоуверенный, властный, чуточку вальяжный, заставил Русича вздрогнуть.
– Задержалась немного. У меня тут рабочий класс проявлял недовольство, едва не началась забастовка.
– Н-да, забастовки нам еще только не хватало. Это такая зараза, как цепная реакция: в одном месте начнется, и пошло-поехало. И как же ты выкрутилась?
– Нашла общий язык.
– Может, вызвать зачинщиков в органы? Пусть проведут профилактику.
– Умоляю не делать этого! – испугалась Нина Александровна. Не хватало, чтобы в коллективе узнали, какая она двурушница. – Мне очень помог Алексей Борисович.
– Русич? Он там?
– Рядом.
– В какой, извините, роли?
– В какой роли? Начальника ОТК. Спасибо вам, у меня был шалтай-болтай на контроле, теперь – хозяин.
– Нина, очень прошу, не превышай его полномочий. Ты меня, надеюсь, поняла?
– Я догадливая, только не люблю, когда дают советы по телефону.
– Критику принимаю. Заеду за тобой через двадцать минут. Причепурись, никуда ни шагу с завода.
Нина Александровна начала было отнекиваться, но Петр Кирыч и слышать ничего не желал, положил трубку. А когда подняла голову, Русича в кабинете уже не было…
* * *
1989 год. Грозный. Всесоюзная колония строгого режима
Это зимнее утро не предвещало никаких осложнений в лагере. Все шло по жесткому расписанию. Заключенные позавтракали, потянулись на плац для развода – предстояло получить на ряды на «лагерные уроки».
В это же самое время, а именно в семь часов тридцать минут утра, три вольнонаемных женщины явились на работу, войдя через служебный ход. Открыли медпункт. Двое стали раздеваться, третья медсестра вышла в подсобку за лекарствами. Весело болтали, вспоминая выходной день. И, естественно, не могли предположить, что случится с ними через считанные минуты. Откуда было им знать, что четверо особо опасных зеков во главе с Игорем Русичем, прозванным Длинным Джоном, проникли в раздевалку, отрезав путь к отступлению.
– Валя, тебе не кажется, что в раздевалке кто-то есть? – насторожилась Аня Судакова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
– Молодцы! – вновь сказал Русич. – Объявляйте стачку! И по домам! Рассказывайте детишкам сказки. Нынче по домам уже без работы сотни тысяч сидят. Отдыхай, братва!
– Не в отдыхе дело, Алексей Борисович, – тронул Русича за рукав усатый мастеровой, что первым узнал его, – раньше, при Щелочихине, по правде сказать, страшновато было, но каждый месяц премии отваливали, тринадцатую зарплату, путевки разные, товары привозили, а теперь вкалываем, вкалываем, вроде тысячи получаем, а на них что купишь? Объяснить бы надобно. А про забастовку это мы так, для припугу.
Кто-то из рабочих, не спросив разрешения хозяина кабинета, закурил, кто-то сочно выматерился, кто-то с досады плюнул на ковровую дорожку.
– Петра Кирыча хвалите, – вышла из-за стола Нина Александровна, – да, жили вы тогда – не тужили, но времена изменились. – Она старалась найти наиболее верный тон, но чувствовала, это плохо удавалось, слишком разнородной была толпа. – А почему мы хорошо жили при Петре Кирыче? Он имел руку в столице, получал неограниченный кредит в министерстве, платил вам, бывало, за одно присутствие на смене, вы гнали брак и… получали премии. Я вынуждена платить только за добросовестную работу. Будете хорошо работать, вернется и высокая зарплата. Да вы присаживайтесь, коль пришли, потолкуем по душам, как вместе выбираться из ямы, – невесело пошутила.
Люди сидели на стульях, на полу, у стен. Шумели, нервничали, срывались на крик. Их можно было понять: поломали привычный сызмальства ритм жизни, когда можно было пойти пожаловаться в партком, в завком, попросить материальную помощь, получить деньги не по стажу или расценкам, а по усмотрению мастера или бригадира. Платили за всевозможные коэффициенты, за новую технику, за план и соцобязательства. Нынче все полетело в тартарары. Старики вспоминали, что раньше, после революции, зарплату выдавали чугунными сковородками; их на рынке меняли на хлеб и картошку. А как сейчас жить? Деньги, даже если они и есть в кармане, ничего не значат: полки магазинов пусты. С утра до вечера в Москве заседали, лик Горбачева, казалось, не исчезал с экранов телевизоров. Вся страна пришла в движение, проснулась, все чего-то требовали, грозили друг другу страшными карами. Понятно, что народ тоже недоумевал: «На кой черт эта перестройка, если жрать нечего?»
Неожиданно для всех в кабинет вошли девушки из буфета в белых фартучках и накрахмаленных наколках, внесли на подносах бутерброды с сыром, белые булочки, водку и пиво в бутылках.
– Эва! – обрадованно крякнул кто-то. – Манна небесная! Живем, братцы!
– Время позднее, заговорились мы, подкрепляйтесь, товарищи! – разулыбалась Нина Александровна.
До чего же отходчив душой русский человек: чуток ослабили вожжи, пошли навстречу, отогрели теплым словцом, наобещали сто верст до небес и все лесом да болотами, налили стопку и… быстро пропала злость, растаяли обиды, смирился норов, и стал люд вновь доверчив, готов идти, куда прикажут. А тут еще эта директриса, будто гипнотизер, околдовала людей простыми и ясными словами, человеческим отношением, рассказала о неиссякаемой казне Петра Кирыча, о том, что, отдавая деньги «Пневматике», министерские тузы отбирали их у тех заводов, которые эти деньги заработали. Разъяснила она и про истоки свободы. Прежде-то за одно слово «забастовка» людей ссылали на Колыму, нынче стало даже как-то не модно не бастовать.
Работяги чинно выпили, дивясь про себя эдакому чудо-случаю: раньше людей гнали в три шеи за один только запах, а тут… Осторожно брали с подносов бутерброды, уж больно тонки были кусочки хлеба и сыра. И вскоре «забастовщики» стали прощаться за руку с директором, с Русичем…
Опасный инцидент был исчерпан. Стачка не состоялась, и можно было надеяться, что отныне эта встреча у директора войдет в устную летопись «Пневматики». Едва за последним «бунтовщиком» закрылась дверь, Нина Александровна почувствовала, как сильно устала, невольно опустилась в кресло, прикрыла глаза, мысленно благодаря судьбу, что сегодня, в минуту испытаний, рядом оказался Алексей.
Звонок по правительственной связи, так называемой «вертушке», всегда можно было отличить от обычных телефонных звонков. Нина Александровна невольно стиснула зубы, нахмурилась. Она догадалась, кто именно может звонить в такое время. Видимо, Русич тоже догадался, но не ушел, наоборот, вжался в кресло.
– Почему не берете трубку?
– Хорошо, – покорно согласилась Нина, взяла телефонную трубку. – Директор завода у аппарата!
– Нина, добрый вечер! А говорят, что нельзя верить интуиции. Дай, думаю, звякну. И точно, попал. Почему не дома? – Голос Петра Кирыча, самоуверенный, властный, чуточку вальяжный, заставил Русича вздрогнуть.
– Задержалась немного. У меня тут рабочий класс проявлял недовольство, едва не началась забастовка.
– Н-да, забастовки нам еще только не хватало. Это такая зараза, как цепная реакция: в одном месте начнется, и пошло-поехало. И как же ты выкрутилась?
– Нашла общий язык.
– Может, вызвать зачинщиков в органы? Пусть проведут профилактику.
– Умоляю не делать этого! – испугалась Нина Александровна. Не хватало, чтобы в коллективе узнали, какая она двурушница. – Мне очень помог Алексей Борисович.
– Русич? Он там?
– Рядом.
– В какой, извините, роли?
– В какой роли? Начальника ОТК. Спасибо вам, у меня был шалтай-болтай на контроле, теперь – хозяин.
– Нина, очень прошу, не превышай его полномочий. Ты меня, надеюсь, поняла?
– Я догадливая, только не люблю, когда дают советы по телефону.
– Критику принимаю. Заеду за тобой через двадцать минут. Причепурись, никуда ни шагу с завода.
Нина Александровна начала было отнекиваться, но Петр Кирыч и слышать ничего не желал, положил трубку. А когда подняла голову, Русича в кабинете уже не было…
* * *
1989 год. Грозный. Всесоюзная колония строгого режима
Это зимнее утро не предвещало никаких осложнений в лагере. Все шло по жесткому расписанию. Заключенные позавтракали, потянулись на плац для развода – предстояло получить на ряды на «лагерные уроки».
В это же самое время, а именно в семь часов тридцать минут утра, три вольнонаемных женщины явились на работу, войдя через служебный ход. Открыли медпункт. Двое стали раздеваться, третья медсестра вышла в подсобку за лекарствами. Весело болтали, вспоминая выходной день. И, естественно, не могли предположить, что случится с ними через считанные минуты. Откуда было им знать, что четверо особо опасных зеков во главе с Игорем Русичем, прозванным Длинным Джоном, проникли в раздевалку, отрезав путь к отступлению.
– Валя, тебе не кажется, что в раздевалке кто-то есть? – насторожилась Аня Судакова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130