Ведь стоит Петру Кирычу только махнуть рукой, и судьбы его и Игоря будут сломаны окончательно.
– Жаль, очень жаль, что лагерь и тюрьма тебя, Русич, мало чему научили. – Петр Кирыч тяжело вздохнул, нервно похрустел пальцами, видимо, в нем боролись два желания: либо еще раз переубедить этого дурака-правдолюба, дать понять, что в его руках судьба всей семьи Русичей, либо плюнуть на этого упрямца, пусть гниет в лагере.
– Если я приму помощь из ваших рук, – начал медленное отступление Русич, – нынче ведь просто так ничего не делается.
– Обижаешь! – с облегчением вздохнул Петр Кирыч. – Нам от тебя совершенно ничего не нужно, да и что ты можешь дать, имея в кармане блоху на аркане. Неужто не можешь поговорить по-человечески, без вывертов, без срывов. Меня такими «брызгами» не возьмешь, я почище тебя артистов видел. Сказал бы просто: «Прости меня за грубость, Петр Кирыч, помоги, если можешь».
– Да, да, простите меня, люди добрые, – дрогнувшим голосом произнес Русич, чувствуя, как снова глаза становятся влажными. – Сам не пойму, Петр Кирыч, какая сатана душу помимо моей воли выворачивает. Воли хочу! Пособите!
– Наконец-то слышу слова не мальчика, а мужчины, – мгновенно подобрел Петр Кирыч, лицо его стало белеть, багровость поползла к подбородку. – Ладно, возьму еще один грех на душу, авось ты больше меня не подведешь. Заметано! – Петр Кирыч встал. – Сейчас потолкую с генералом, и тебя, возможно, тотчас освободят. Правда, с одним условием.
– Считайте, что я согласен! Какое же условие?
– Будь нормальным человеком, брось умничать. Ешь, пей, что и все, думай, как все. Разве это трудно?
– Я попробую, Петр Кирыч, обещаю. – Повинуясь некой гипнотической силе, исходящей от секретаря обкома, Русич протянул руку, тот с удивлением ее пожал. И сразу сломался лед недоверия, даже взгляды собеседников встретились вполне дружелюбно.
– Я рад за тебя, Алексей, но… сам знаешь, с твоей справкой из тюрьмы, с этим «волчьим билетом» у нас на работу не скоро устроишься. Да и прописка позволена лишь на сто первом километре от Старососненска. Прими совет: для отвода глаз пропишись в деревне, у какой-нибудь сельской бабенки, все едино холостякуешь, а там видно будет.
– Вы все за меня продумали. А работа? В городе?
– Пойдем еще на одно нарушение закона, – весело проговорил Петр Кирыч, – я попрошу Нину Александровну принять тебя на прежнюю должность, на родную нам «Пневматику». Только, пожалуйста, не дергайся, подумай.
– Хорошо, я согласен. Обещаю: буду выполнять обязанности с душой, соскучился по делу.
– Выходит, мы наконец нашли пути к взаимопониманию. – Петр Кирыч не скрывал торжества. Представил, как будет ему благодарна Нина Александровна. Она спит и видит на месте начальника ОТК Русича. Что в ней говорит больше, боль за слабый участок работы или личные симпатии, сказать трудно. – Какие еще будут вопросы ко мне, просьбы?
– Два вопроса.
– Валяй.
– Генерал послушает вас? Освободит ли меня?
– Прикажем, сделает.
– И самое главное. – Русич замялся.
– Слушаю. Выкладывай все, чтобы не было недомолвок.
– Сын. Игорь. Он где сейчас?
– В соседней камере.
– Разрешите пятиминутное свидание? Очень прошу, Петр Кирыч. Хочу ему в глаза взглянуть.
– Попробуем. – Петр Кирыч встал, сказал от порога: – Сиди и жди!
Наверное, прошло не менее часа. Под тихий постук настенных часов Русич даже слегка задремал, забыв о том, где находится. Вздрогнул, вскочил на ноги, заслышав голоса. На пороге стоял какой-то длинный парень с дикой прической, щурил глаза со свету, никак не мог поверить, что видит перед собой отца.
– Игорь! – тяжело выдохнул Русич. Едва устоял на ногах, закружилась голова. Игорь подхватил его, прижал к груди. Совсем как в далеком-далеком детстве, беззвучно зашевелил губами, мысленно жалуясь на свои нескончаемые горести, и от этого обоим сделалось страшно.
– Учтите, граждане задержанные, в вашем распоряжении ровно десять минут! – Дежурный старшина осторожно притворил тяжелую дверь, в душе дивясь невиданному: двое задержанных, вроде бы отец и сын, остались толковать между собой не в «предвариловке», не за барьером дежурной комнаты, под строгим контролем сотрудников, а в кабинете начальника отделения…
* * *
1986 год, февраль. Израиль, Иерусалим, семь километров южнее города
Давным-давно стены этого полуразрушенного временем монастыря на окраине «города трех религий» не посещали ни туристы, ни паломники, тропы к нему заросли густой колючей травой полупустыни. Да и ко всему развалины эти пользовались у окрестных жителей и пастухов дурной славой. Случайные прохожие утверждали, что своими ушами слышали неземное заунывное пение, прерываемое вскриками и воплями. По ночам над стенами возникало голубое свечение. Поговаривали, будто это души умерших во грехе иезуитов гуляют по ступеням и развалинам с дьявольскими факелами в руках. Правда, иерусалимская полиция точно знала, что в монастыре до сих пор проживают безвыездно восемь отшельников. Об этом даже напечатали в еврейских и палестинских газетах, но все равно пастухи им не поверили. Зато по округе ходил такой фантастический рассказ: «Один дровосек из палестинцев осмелился войти в монастырь, загляделся на двух отшельников, игравших в карты, а когда очнулся, то увидел, что истлела ручка его топора».
Но в этот теплый февральский день все в округе переменилось, как по мановению волшебной палочки. По заброшенной дороге взад и вперед заметались полицейские джипы, грузовые машины привозили продукты, напитки. Каменщики в течение двух дней разбирали завалы, и песчаная пыль была видна за километр. Стало очевидно, что монастырь должны посетить какие-то важные гости. Какие?
Две легковые автомашины повышенной проходимости с шестиконечной еврейской звездой появились на дороге ранним утром. Следом за ними в роскошном лимузине ехал сам мэр города Иерусалима. Через полчаса мэр вышел из монастыря, оставив в его стенах приехавших гостей. В этот день состоялся Большой Съезд руководства Всемирной ассоциации, который решено было провести там, где в 1048 году зародилось мальтийское братство.
На сей раз сэр Генри, ему исполнилось уже девяносто два года, по состоянию здоровья не приехал. Его заменил итальянец по фамилии Мазалини, очень влиятельный в ассоциации человек, который и открыл Большой Съезд.
Выполняя волю сэра Генри, в старинном зале застелили коврами пол, расставили вдоль стен узкие полки с закусками и винами, повесили на стены символы и канонические знаки древних мальтийцев. Дряхлые старики-отшельники, которых ради приличия тоже пригласили к столу, наотрез отказались присутствовать. Они уединились в боковом крыле с узкими бойницами вместо окон и молча уставились вдаль, будто высматривая что-то в желтом море пустыни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
– Жаль, очень жаль, что лагерь и тюрьма тебя, Русич, мало чему научили. – Петр Кирыч тяжело вздохнул, нервно похрустел пальцами, видимо, в нем боролись два желания: либо еще раз переубедить этого дурака-правдолюба, дать понять, что в его руках судьба всей семьи Русичей, либо плюнуть на этого упрямца, пусть гниет в лагере.
– Если я приму помощь из ваших рук, – начал медленное отступление Русич, – нынче ведь просто так ничего не делается.
– Обижаешь! – с облегчением вздохнул Петр Кирыч. – Нам от тебя совершенно ничего не нужно, да и что ты можешь дать, имея в кармане блоху на аркане. Неужто не можешь поговорить по-человечески, без вывертов, без срывов. Меня такими «брызгами» не возьмешь, я почище тебя артистов видел. Сказал бы просто: «Прости меня за грубость, Петр Кирыч, помоги, если можешь».
– Да, да, простите меня, люди добрые, – дрогнувшим голосом произнес Русич, чувствуя, как снова глаза становятся влажными. – Сам не пойму, Петр Кирыч, какая сатана душу помимо моей воли выворачивает. Воли хочу! Пособите!
– Наконец-то слышу слова не мальчика, а мужчины, – мгновенно подобрел Петр Кирыч, лицо его стало белеть, багровость поползла к подбородку. – Ладно, возьму еще один грех на душу, авось ты больше меня не подведешь. Заметано! – Петр Кирыч встал. – Сейчас потолкую с генералом, и тебя, возможно, тотчас освободят. Правда, с одним условием.
– Считайте, что я согласен! Какое же условие?
– Будь нормальным человеком, брось умничать. Ешь, пей, что и все, думай, как все. Разве это трудно?
– Я попробую, Петр Кирыч, обещаю. – Повинуясь некой гипнотической силе, исходящей от секретаря обкома, Русич протянул руку, тот с удивлением ее пожал. И сразу сломался лед недоверия, даже взгляды собеседников встретились вполне дружелюбно.
– Я рад за тебя, Алексей, но… сам знаешь, с твоей справкой из тюрьмы, с этим «волчьим билетом» у нас на работу не скоро устроишься. Да и прописка позволена лишь на сто первом километре от Старососненска. Прими совет: для отвода глаз пропишись в деревне, у какой-нибудь сельской бабенки, все едино холостякуешь, а там видно будет.
– Вы все за меня продумали. А работа? В городе?
– Пойдем еще на одно нарушение закона, – весело проговорил Петр Кирыч, – я попрошу Нину Александровну принять тебя на прежнюю должность, на родную нам «Пневматику». Только, пожалуйста, не дергайся, подумай.
– Хорошо, я согласен. Обещаю: буду выполнять обязанности с душой, соскучился по делу.
– Выходит, мы наконец нашли пути к взаимопониманию. – Петр Кирыч не скрывал торжества. Представил, как будет ему благодарна Нина Александровна. Она спит и видит на месте начальника ОТК Русича. Что в ней говорит больше, боль за слабый участок работы или личные симпатии, сказать трудно. – Какие еще будут вопросы ко мне, просьбы?
– Два вопроса.
– Валяй.
– Генерал послушает вас? Освободит ли меня?
– Прикажем, сделает.
– И самое главное. – Русич замялся.
– Слушаю. Выкладывай все, чтобы не было недомолвок.
– Сын. Игорь. Он где сейчас?
– В соседней камере.
– Разрешите пятиминутное свидание? Очень прошу, Петр Кирыч. Хочу ему в глаза взглянуть.
– Попробуем. – Петр Кирыч встал, сказал от порога: – Сиди и жди!
Наверное, прошло не менее часа. Под тихий постук настенных часов Русич даже слегка задремал, забыв о том, где находится. Вздрогнул, вскочил на ноги, заслышав голоса. На пороге стоял какой-то длинный парень с дикой прической, щурил глаза со свету, никак не мог поверить, что видит перед собой отца.
– Игорь! – тяжело выдохнул Русич. Едва устоял на ногах, закружилась голова. Игорь подхватил его, прижал к груди. Совсем как в далеком-далеком детстве, беззвучно зашевелил губами, мысленно жалуясь на свои нескончаемые горести, и от этого обоим сделалось страшно.
– Учтите, граждане задержанные, в вашем распоряжении ровно десять минут! – Дежурный старшина осторожно притворил тяжелую дверь, в душе дивясь невиданному: двое задержанных, вроде бы отец и сын, остались толковать между собой не в «предвариловке», не за барьером дежурной комнаты, под строгим контролем сотрудников, а в кабинете начальника отделения…
* * *
1986 год, февраль. Израиль, Иерусалим, семь километров южнее города
Давным-давно стены этого полуразрушенного временем монастыря на окраине «города трех религий» не посещали ни туристы, ни паломники, тропы к нему заросли густой колючей травой полупустыни. Да и ко всему развалины эти пользовались у окрестных жителей и пастухов дурной славой. Случайные прохожие утверждали, что своими ушами слышали неземное заунывное пение, прерываемое вскриками и воплями. По ночам над стенами возникало голубое свечение. Поговаривали, будто это души умерших во грехе иезуитов гуляют по ступеням и развалинам с дьявольскими факелами в руках. Правда, иерусалимская полиция точно знала, что в монастыре до сих пор проживают безвыездно восемь отшельников. Об этом даже напечатали в еврейских и палестинских газетах, но все равно пастухи им не поверили. Зато по округе ходил такой фантастический рассказ: «Один дровосек из палестинцев осмелился войти в монастырь, загляделся на двух отшельников, игравших в карты, а когда очнулся, то увидел, что истлела ручка его топора».
Но в этот теплый февральский день все в округе переменилось, как по мановению волшебной палочки. По заброшенной дороге взад и вперед заметались полицейские джипы, грузовые машины привозили продукты, напитки. Каменщики в течение двух дней разбирали завалы, и песчаная пыль была видна за километр. Стало очевидно, что монастырь должны посетить какие-то важные гости. Какие?
Две легковые автомашины повышенной проходимости с шестиконечной еврейской звездой появились на дороге ранним утром. Следом за ними в роскошном лимузине ехал сам мэр города Иерусалима. Через полчаса мэр вышел из монастыря, оставив в его стенах приехавших гостей. В этот день состоялся Большой Съезд руководства Всемирной ассоциации, который решено было провести там, где в 1048 году зародилось мальтийское братство.
На сей раз сэр Генри, ему исполнилось уже девяносто два года, по состоянию здоровья не приехал. Его заменил итальянец по фамилии Мазалини, очень влиятельный в ассоциации человек, который и открыл Большой Съезд.
Выполняя волю сэра Генри, в старинном зале застелили коврами пол, расставили вдоль стен узкие полки с закусками и винами, повесили на стены символы и канонические знаки древних мальтийцев. Дряхлые старики-отшельники, которых ради приличия тоже пригласили к столу, наотрез отказались присутствовать. Они уединились в боковом крыле с узкими бойницами вместо окон и молча уставились вдаль, будто высматривая что-то в желтом море пустыни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130