В такие минуты русский студент способен на многое: самые безжизненные задачи по курсу оптико-электронных систем дистанционного зондирования начинают решаться, самые средневековые обиды забываются, и самые опасные и дурацкие авантюры предпринимаются просто так, от нечего делать.
Так оно и вышло. Так получилось. Именно в это опасное время Алексис вдруг повернулся на стуле (он сделал это менее грациозно, чем обычно, но никто не заметил неловкости) – и… протянул… руку… к журнальчику на столе.
– Так вот, любезные собутыльники мои! Да… это, как говорится, прелюбопытная находка. – Журнальчик дрогнул в его узких жестких пальцах, но голос не дрогнул ничуть. – Заглянул я давеча в один журналец под звучным названием э-э… «Наследие». Да… И вот, вообразите себе, нахожу там заметку, подписанную знакомым именем! Как по-вашему, чье это было имя?
– Александра Сергеича Пушкина? – искренне полюбопытствовал Мстислав.
– Отнюдь нет. Степана Тешилова!
Стул подо мной предательски покосился от неожиданности – а может быть, от того, что милый Мстиславушка дружески вломил мне кулаком в плечо. «Ха! Писатель! Прозаик! Качать его! Читать его!» – радостно закричали собутыльники, и я понял, что нужно объясниться.
– Это очень старая история. Ничего особенно великого я не написал – скорее всего, «наследисты» опубликовали мой полевой дневник. Год назад пять человек от нашей кафедры ездили на Север, в Карелию и под Мурманск. Я тоже там был… Это называется учебно-ознакомительная практика.
– Я… предлагаю… за твою лечебно-оздоровительную практику! – перебил Мстислав.
– Учебно-ознакомительную. Я, как студент филфака, обязан разыскивать старушек и записывать с их слов народный фольклор. Отправили нас под самую Кандалакшу. Две недели мы жили в сельской школе – ночью играли в стрип-покер с рыженькими близняшками из медучилища, а днем мучили местных старожилов. По результатам практики полагалось оформить полевой дневник – записать все эти байки и частушки. Я слышал, нашими находками заинтересовался некий журналисток из «Наследия»… Очевидно, мои бесценные записки ему понравились.
Я вдруг почувствовал, что хочу прочитать опубликованное. Алексис, смакуя ситуацию, медленно разогнул тоненькую книжечку, поправляя на длинном носу астигматические линзы в английской оправе.
– «Легенда о Серебряном Колоколе», – драматично зачитал он и покосился на слушателей. Мстислав подавил зевок и с усилием сосредоточил взгляд на лице Алексиса.
" …Давным-давно тут монастырь стоял. Там, где теперь некоей – напротив острова, на том берегу Супони. И в том монастыре хранился серебряный колокол. Именно что хранился, потому как монахи в тот колокол никогда не били. В прочие часто званивали, а в серебряный – нельзя. Непростой, гляди-ка, предмет был.
Ну вот, а потом пришла сюда англичанка. Много кораблей – и под Архангельским встали, и к нам сюда дивизию свою послали. А монахи, как узнали про это, за колокол испугались, оно и ясно – серебряный. Сняли его с колокольни, да унесли в лес, к реке – с пением, со свечами, с почтением, как полагается. Пронесли по-за рекой, да где-то на валунах в воду и опустили, чтоб англичанка не нашла.
Корабли-то ихние скоро ушли – пожгли у нас, конечно, много-и деревни, и в монастыре пожар был. Когда все потушили, пошли колокол доставать – а уж где там! И сам он на глубину ушел, в самую пучину, и берег над ним обвалился… Монахи его веревкой заденут, потянут – а он все доньше идет. Словом, погоревали, да оставили.
А колокол и верно непростой был. Ежели его наверх-то здынутъ, да ударить в него – тогда по всей Руси жизнь перевернется и по-старому пойдет. Вот, к примеру сказать, школа и сельсовет – все это тихонько под землю скроется, и холм сверху сойдется, весь строевым лесом порастет. Снова пойдут по лесу девки в снарядных сарафанах собирать малину и княжевику-ягоду. Дороги зарастут, как их и не было – будем в гости реками ходить. А где кипиратив теперь – там церква снова построится, как встарь была – беленькая, тоненькая вся… Старуха-то бабка покойная мне про нее сказывала. Вот так все будет – надо, однако, колокол достать, да ударить с толком. Впрочем… нам, старикам, теперь не в силу его вытянуть. А молодые что? – только смеются. Скоро все старые-то повымрут, тогда и место забудется – то самое, где колокол упрятан. Посмеетесь тогда, ага…"
Мстислав незамедлительно рассмеялся, чудом не подавившись куском сосиски. А я вспомнил, как старый Евсеич, рассказывая, медленно ковырял ножом маленькое зеленое яблочко, которое собирался съесть, порезав на дольки. Так и не съел – уронил под лавку в траву.
– Самое интересное, что это не моя выдумка, – сказал я, подливая закашлявшемуся Мстиславке джина sans tonique. – Кое-какие частушки, и правда, мы сами придумывали и выдавали за народную мудрость. Но эту романтическую байку мне поведал совершенно конкретный Николай Евсеич Тихомиров, старый сторож поселкового пищеблока. Этот Евсеич действительно существует.
– А… колокол? – вдруг спросил Мстислав и, странно прищурившись, медленно поднес к губам граненый стакан с «Бифитером».
– Что – колокол?
– Колокол тоже существует в природе?
Я только рассмеялся и полез вилкой в кастрюлю. И вдруг понял, что смеюсь в одиночестве. Эти двое сидели напротив и были совершенно серьезны. Наконец, Алексис встал и, уронив стул, отошел к окну. Там он постоял некоторое время, массируя пальцами переносицу, и внезапно обернулся:
– Я уже думал об этом. Серебряный колокол надо найти .
Так были произнесены эти страшные слова. Как видите, изначально виноват не я, а Старцев. Лично мне не пришла бы в голову такая пьяная ерунда.
– Гей, славяне! – Мстислав откинулся на спинку стула, и в глазах его заискрились шампанские блестки. – А ведь это будет недурной бизнес… Два-три пуда серебра – это, конечно, не миллион долларов, но…
– Нет, это не миллион долларов! – горячо подхватил Старцев, прыгая обратно к столу. – Это наш последний шанс! Вернуть старую Русь, раз и навсегда очистить ее от сельсоветов и «кипиративов»! Это вызов, и я принимаю его! Evadere ad auras… hie labour est! Я сегодня же еду в Кандалакшу. Какое счастье, что я слегка нетрезв! Только по пьянке русский интеллигент способен на действие… Aleajacta!
– Ага, я бы тоже смотался в Кандалакшу, – сказал Мстислав, отставляя опустевший стакан. – Жаль только, что за билет принято платить деньги, а их не было с прошлой стипендии.
– У нас есть десять долларов, – радостно сказал Алексис, ощупывая внутренний карман. – Этого недостаточно, и поэтому мы возьмем с собой Стеньку. У Стеньки всегда есть денежка.
Тут я честно вывернул наизнанку кошелек и бережно положил на стол четыре банкноты, на которых гордо значилось:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
Так оно и вышло. Так получилось. Именно в это опасное время Алексис вдруг повернулся на стуле (он сделал это менее грациозно, чем обычно, но никто не заметил неловкости) – и… протянул… руку… к журнальчику на столе.
– Так вот, любезные собутыльники мои! Да… это, как говорится, прелюбопытная находка. – Журнальчик дрогнул в его узких жестких пальцах, но голос не дрогнул ничуть. – Заглянул я давеча в один журналец под звучным названием э-э… «Наследие». Да… И вот, вообразите себе, нахожу там заметку, подписанную знакомым именем! Как по-вашему, чье это было имя?
– Александра Сергеича Пушкина? – искренне полюбопытствовал Мстислав.
– Отнюдь нет. Степана Тешилова!
Стул подо мной предательски покосился от неожиданности – а может быть, от того, что милый Мстиславушка дружески вломил мне кулаком в плечо. «Ха! Писатель! Прозаик! Качать его! Читать его!» – радостно закричали собутыльники, и я понял, что нужно объясниться.
– Это очень старая история. Ничего особенно великого я не написал – скорее всего, «наследисты» опубликовали мой полевой дневник. Год назад пять человек от нашей кафедры ездили на Север, в Карелию и под Мурманск. Я тоже там был… Это называется учебно-ознакомительная практика.
– Я… предлагаю… за твою лечебно-оздоровительную практику! – перебил Мстислав.
– Учебно-ознакомительную. Я, как студент филфака, обязан разыскивать старушек и записывать с их слов народный фольклор. Отправили нас под самую Кандалакшу. Две недели мы жили в сельской школе – ночью играли в стрип-покер с рыженькими близняшками из медучилища, а днем мучили местных старожилов. По результатам практики полагалось оформить полевой дневник – записать все эти байки и частушки. Я слышал, нашими находками заинтересовался некий журналисток из «Наследия»… Очевидно, мои бесценные записки ему понравились.
Я вдруг почувствовал, что хочу прочитать опубликованное. Алексис, смакуя ситуацию, медленно разогнул тоненькую книжечку, поправляя на длинном носу астигматические линзы в английской оправе.
– «Легенда о Серебряном Колоколе», – драматично зачитал он и покосился на слушателей. Мстислав подавил зевок и с усилием сосредоточил взгляд на лице Алексиса.
" …Давным-давно тут монастырь стоял. Там, где теперь некоей – напротив острова, на том берегу Супони. И в том монастыре хранился серебряный колокол. Именно что хранился, потому как монахи в тот колокол никогда не били. В прочие часто званивали, а в серебряный – нельзя. Непростой, гляди-ка, предмет был.
Ну вот, а потом пришла сюда англичанка. Много кораблей – и под Архангельским встали, и к нам сюда дивизию свою послали. А монахи, как узнали про это, за колокол испугались, оно и ясно – серебряный. Сняли его с колокольни, да унесли в лес, к реке – с пением, со свечами, с почтением, как полагается. Пронесли по-за рекой, да где-то на валунах в воду и опустили, чтоб англичанка не нашла.
Корабли-то ихние скоро ушли – пожгли у нас, конечно, много-и деревни, и в монастыре пожар был. Когда все потушили, пошли колокол доставать – а уж где там! И сам он на глубину ушел, в самую пучину, и берег над ним обвалился… Монахи его веревкой заденут, потянут – а он все доньше идет. Словом, погоревали, да оставили.
А колокол и верно непростой был. Ежели его наверх-то здынутъ, да ударить в него – тогда по всей Руси жизнь перевернется и по-старому пойдет. Вот, к примеру сказать, школа и сельсовет – все это тихонько под землю скроется, и холм сверху сойдется, весь строевым лесом порастет. Снова пойдут по лесу девки в снарядных сарафанах собирать малину и княжевику-ягоду. Дороги зарастут, как их и не было – будем в гости реками ходить. А где кипиратив теперь – там церква снова построится, как встарь была – беленькая, тоненькая вся… Старуха-то бабка покойная мне про нее сказывала. Вот так все будет – надо, однако, колокол достать, да ударить с толком. Впрочем… нам, старикам, теперь не в силу его вытянуть. А молодые что? – только смеются. Скоро все старые-то повымрут, тогда и место забудется – то самое, где колокол упрятан. Посмеетесь тогда, ага…"
Мстислав незамедлительно рассмеялся, чудом не подавившись куском сосиски. А я вспомнил, как старый Евсеич, рассказывая, медленно ковырял ножом маленькое зеленое яблочко, которое собирался съесть, порезав на дольки. Так и не съел – уронил под лавку в траву.
– Самое интересное, что это не моя выдумка, – сказал я, подливая закашлявшемуся Мстиславке джина sans tonique. – Кое-какие частушки, и правда, мы сами придумывали и выдавали за народную мудрость. Но эту романтическую байку мне поведал совершенно конкретный Николай Евсеич Тихомиров, старый сторож поселкового пищеблока. Этот Евсеич действительно существует.
– А… колокол? – вдруг спросил Мстислав и, странно прищурившись, медленно поднес к губам граненый стакан с «Бифитером».
– Что – колокол?
– Колокол тоже существует в природе?
Я только рассмеялся и полез вилкой в кастрюлю. И вдруг понял, что смеюсь в одиночестве. Эти двое сидели напротив и были совершенно серьезны. Наконец, Алексис встал и, уронив стул, отошел к окну. Там он постоял некоторое время, массируя пальцами переносицу, и внезапно обернулся:
– Я уже думал об этом. Серебряный колокол надо найти .
Так были произнесены эти страшные слова. Как видите, изначально виноват не я, а Старцев. Лично мне не пришла бы в голову такая пьяная ерунда.
– Гей, славяне! – Мстислав откинулся на спинку стула, и в глазах его заискрились шампанские блестки. – А ведь это будет недурной бизнес… Два-три пуда серебра – это, конечно, не миллион долларов, но…
– Нет, это не миллион долларов! – горячо подхватил Старцев, прыгая обратно к столу. – Это наш последний шанс! Вернуть старую Русь, раз и навсегда очистить ее от сельсоветов и «кипиративов»! Это вызов, и я принимаю его! Evadere ad auras… hie labour est! Я сегодня же еду в Кандалакшу. Какое счастье, что я слегка нетрезв! Только по пьянке русский интеллигент способен на действие… Aleajacta!
– Ага, я бы тоже смотался в Кандалакшу, – сказал Мстислав, отставляя опустевший стакан. – Жаль только, что за билет принято платить деньги, а их не было с прошлой стипендии.
– У нас есть десять долларов, – радостно сказал Алексис, ощупывая внутренний карман. – Этого недостаточно, и поэтому мы возьмем с собой Стеньку. У Стеньки всегда есть денежка.
Тут я честно вывернул наизнанку кошелек и бережно положил на стол четыре банкноты, на которых гордо значилось:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160