Я представился Мстиславом Лыковичем и попросил обращаться к себе просто и по-демократически: патрон.
– Патрон, – сказал Гай, когда я приблизился к моему Харли, собираясь обратно в Стожарову Хату. – Чуешь ли гуляние лесное? Эво Травко шоршит – с рыбицею врачается. Погоди его – расповедай нам, како с князем слово было.
Травко вышел из лесу молодчиком плоского и коренастого вида. Он был украшен крупными голубыми глазами юного пионера, широким рябым лицом уличного бандита и прической под gorshock. В плечах пионер раздался так, что напоминал уже белорусского партизана. На поясе парниши болтался широкий заржавленный меч, а рядом подрагивала на веревке огромная скользкая рыбина. Она, видимо, с большим трудом научилась дышать и теперь радостно и удивленно вращала глазами, будто спрашивая: «Ой, братки, а что это я тут делаю?»
– Здрав бы ты, Мстя! – невнятно приветствовал партизан, расплываясь в моем направлении тихой солдатской радостью. – Гли, что я те принес, – добавил он смущенно, протягивая рыбину, – но тут же увидел избушкино пепелище и заморгал, бледнея.
– Княжий век уже в законе, – загудел Гай, объясняя обстановку. – Ушел на згу наш волен, згинул восвояси… Эву пору и мы, Травень, не холопи, ано люди самовольные.
Кто-то вольный, а у меня, например, княжьи дети на руках, подумал я, изучая Травеня. Гопник мне понравился: интеллектом не испорчен и умеет ловить рыбу – такие люди нужны партии. В ходе непродолжительной беседы я выяснил, что оба головореза – профессиональные дружинники, биороботы-терминаторы, служившие князю Всеволоду Властовскому и его бессмертному делу с раннего детства. Не один десяток черепных коробок сокрушили они, ищучи, как говорится, себе чести, а князю славы. И вот – о радость! – готовясь к отъезду на небеса, мудрый старик запрограммировал их на выполнение любых приказов нового хозяина. «Мстиславка за старшого остается», – сказал князь, засовывая ребятам в мозговой отсек дискету с измененной программой послушания, – и вот ребята стоят передо мной, все пуговицы в ряд, играют мышцами на честных лицах и ожидают инструкций. Я прикинул шансы: кроме вашего покорного холопа, объединенным силам космического зла противостояли: слепой Лито, рыжий Гнедан, борец сумо по кличке Гай и люберецкий партизан Травень. Пятеро негодяев, с оружием в руках отстаивающих дело властовской революции… Звенят цикады, и багровая луна встает над Флорес-пара-лес-Муэртес, выползая из джунглей, глухо закипающих тропической ночью… Помнишь, Фернандо, как мы форсировали Рио-Гранде? Помнишь, камарадо, легкий блеск взлетающих мачете, сахарный хруст автоматных очередей и сияющий путь смерти, гордый хвост твоей ракеты SA-7, нацеленной во вражеский вертолет? Ах, амиго, юная черноглазая свобода выросла в хижинах наших матерей, она уже выучилась петь со своим народом пьяные песни независимости! Но пасаран, амиго! Венсеремос! Кристина Онассис! Впрочем, я отвлекся.
Покойный князь был прав насчет погоды. Мелкие осадки снова закапались с неба, и возвращение в деревню проистекало под теплым дождиком. Так и не дождавшись автобуса, мы решили пойти пешком. Местность медленно проползала мимо: рыжий Харли расслабленно плелся сзади, ведомый Гаем под уздцы. Он был обижен тем, что на него нагрузили личный мусор дружинников – два заляпанных грязью щита, мешок белья, чьи-то сапоги и небрежно свернутый дорожный плащ…
В промежутке между бизнесом я расспросил ребят об их детских впечатлениях. Осаду города Властова отчетливо помнил только Гай: Травень в те годы еще пешком на горшок ходил. С третьей попытки память Гая прояснилась настолько, что он вспомнил имя няньки, присматривавшей за ныне искомыми княжьими детьми. Ударницу педагогического труда звали Матохою (Ma'toha), и знаменита она была прежде всего умением профессионально драть задницы. Поймает, бывало, какую-нибудь задницу, и давай ее драть. Такие дела. Жестокая дама дожила до глубокого маразма и повергла окружающих в траур еще в эпоху командно-административных методов управления, то есть лет пять назад. Про секретную миссию Матохи касательно распределения обрезков княжьего кушака между наследниками никто, кажется, не знал – согласно официальной версии, все потомство Всеволода было вырезано престольцами. Некоторые частушки, ходившие в народе в качестве фольклора, намекали, впрочем, что кое-кто из детей выжил, благодаря вмешательству местного сердобольного божка Стожара – но трезвые скептики и хронические атеисты (а таковыми были мои новые подчиненные) давно примирились с мыслью о генеалогической кастрации рода князей Властовских.
Расстояние до Стожаровой Хаты (так звучно называлась, оказывается, моя родная деревня) уже заметно сократилось, когда из-за поворота лесной дороги вырулил четырехколесный унитаз, увлекаемый вперед низкорослой крестьянской лошаденкой. На телеге, помимо бочек и старого улья, виднелись двое путешественников. Первый – плешивый старичок скинхэд в темной бороде – управлял лошадью. А второй, незнакомый молодчик в дорогих сапогах и стильном дорожном костюме, едва заметив нашу веселую команду, бодро спустился с телеги на землю и… судорожно бросился с дороги к лесу!
Травень присвистнул и зачем-то побежал вослед. Гай свистеть не стал, но устремился туда же – через миг все трое едва мелькали в просветах деревьев. Мы с Харли остались вдвоем встречать мужичью телегу. Все произошло так неожиданно, что я присел на краешек измены . Почему мои ребята так заинтересовались путешественником?
Бородатый мужиченыш на тачке между тем улыбчиво поздоровался и стал объяснять:
– Уж не ведаю, что и за попутчик такой у меня был. Тать нощной или пословный человек, не инако, – закричал он мне, подмигивая. – Пристал ко мне у млина: подвози да подвози! Тьху! (Старик сплюнул и снова подмигнул).
– Не ори, папаша, – не в лесу, – сказал я, переводя взгляд на верхушки дерев.
– И все-то он от людей хранился, за бочки кутался, – шепотом продолжал подмигивающий старикан. – Вота: ногату мне подсунул, да быть мне нему и за его попутствие ни единому лешему не речи… А мне что? Я молчу себе…
– Во-во, папаша, это ты здорово придумал. Помолчи еще разок. Уж больно у тебя это ловко получается, – посоветовал я, наметанным глазом оценивая конфигурацию бочек на телеге. – Это чего? – спросилось вдруг, глядя на бочки.
– Где? – Старик страшно заинтересовался и круто обернулся через плечо. – А-а-а, это телега, – сказал он несколько разочарованно.
– Ясно. – Я удовлетворенно кивнул. Из лесу послышался отдаленный крик и глухие высказывания: мои мальчики беседовали с незнакомцем. Старик тоже прислушался, но вдруг вздрогнул, будто вспомнив о судьбоносном:
– Да!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
– Патрон, – сказал Гай, когда я приблизился к моему Харли, собираясь обратно в Стожарову Хату. – Чуешь ли гуляние лесное? Эво Травко шоршит – с рыбицею врачается. Погоди его – расповедай нам, како с князем слово было.
Травко вышел из лесу молодчиком плоского и коренастого вида. Он был украшен крупными голубыми глазами юного пионера, широким рябым лицом уличного бандита и прической под gorshock. В плечах пионер раздался так, что напоминал уже белорусского партизана. На поясе парниши болтался широкий заржавленный меч, а рядом подрагивала на веревке огромная скользкая рыбина. Она, видимо, с большим трудом научилась дышать и теперь радостно и удивленно вращала глазами, будто спрашивая: «Ой, братки, а что это я тут делаю?»
– Здрав бы ты, Мстя! – невнятно приветствовал партизан, расплываясь в моем направлении тихой солдатской радостью. – Гли, что я те принес, – добавил он смущенно, протягивая рыбину, – но тут же увидел избушкино пепелище и заморгал, бледнея.
– Княжий век уже в законе, – загудел Гай, объясняя обстановку. – Ушел на згу наш волен, згинул восвояси… Эву пору и мы, Травень, не холопи, ано люди самовольные.
Кто-то вольный, а у меня, например, княжьи дети на руках, подумал я, изучая Травеня. Гопник мне понравился: интеллектом не испорчен и умеет ловить рыбу – такие люди нужны партии. В ходе непродолжительной беседы я выяснил, что оба головореза – профессиональные дружинники, биороботы-терминаторы, служившие князю Всеволоду Властовскому и его бессмертному делу с раннего детства. Не один десяток черепных коробок сокрушили они, ищучи, как говорится, себе чести, а князю славы. И вот – о радость! – готовясь к отъезду на небеса, мудрый старик запрограммировал их на выполнение любых приказов нового хозяина. «Мстиславка за старшого остается», – сказал князь, засовывая ребятам в мозговой отсек дискету с измененной программой послушания, – и вот ребята стоят передо мной, все пуговицы в ряд, играют мышцами на честных лицах и ожидают инструкций. Я прикинул шансы: кроме вашего покорного холопа, объединенным силам космического зла противостояли: слепой Лито, рыжий Гнедан, борец сумо по кличке Гай и люберецкий партизан Травень. Пятеро негодяев, с оружием в руках отстаивающих дело властовской революции… Звенят цикады, и багровая луна встает над Флорес-пара-лес-Муэртес, выползая из джунглей, глухо закипающих тропической ночью… Помнишь, Фернандо, как мы форсировали Рио-Гранде? Помнишь, камарадо, легкий блеск взлетающих мачете, сахарный хруст автоматных очередей и сияющий путь смерти, гордый хвост твоей ракеты SA-7, нацеленной во вражеский вертолет? Ах, амиго, юная черноглазая свобода выросла в хижинах наших матерей, она уже выучилась петь со своим народом пьяные песни независимости! Но пасаран, амиго! Венсеремос! Кристина Онассис! Впрочем, я отвлекся.
Покойный князь был прав насчет погоды. Мелкие осадки снова закапались с неба, и возвращение в деревню проистекало под теплым дождиком. Так и не дождавшись автобуса, мы решили пойти пешком. Местность медленно проползала мимо: рыжий Харли расслабленно плелся сзади, ведомый Гаем под уздцы. Он был обижен тем, что на него нагрузили личный мусор дружинников – два заляпанных грязью щита, мешок белья, чьи-то сапоги и небрежно свернутый дорожный плащ…
В промежутке между бизнесом я расспросил ребят об их детских впечатлениях. Осаду города Властова отчетливо помнил только Гай: Травень в те годы еще пешком на горшок ходил. С третьей попытки память Гая прояснилась настолько, что он вспомнил имя няньки, присматривавшей за ныне искомыми княжьими детьми. Ударницу педагогического труда звали Матохою (Ma'toha), и знаменита она была прежде всего умением профессионально драть задницы. Поймает, бывало, какую-нибудь задницу, и давай ее драть. Такие дела. Жестокая дама дожила до глубокого маразма и повергла окружающих в траур еще в эпоху командно-административных методов управления, то есть лет пять назад. Про секретную миссию Матохи касательно распределения обрезков княжьего кушака между наследниками никто, кажется, не знал – согласно официальной версии, все потомство Всеволода было вырезано престольцами. Некоторые частушки, ходившие в народе в качестве фольклора, намекали, впрочем, что кое-кто из детей выжил, благодаря вмешательству местного сердобольного божка Стожара – но трезвые скептики и хронические атеисты (а таковыми были мои новые подчиненные) давно примирились с мыслью о генеалогической кастрации рода князей Властовских.
Расстояние до Стожаровой Хаты (так звучно называлась, оказывается, моя родная деревня) уже заметно сократилось, когда из-за поворота лесной дороги вырулил четырехколесный унитаз, увлекаемый вперед низкорослой крестьянской лошаденкой. На телеге, помимо бочек и старого улья, виднелись двое путешественников. Первый – плешивый старичок скинхэд в темной бороде – управлял лошадью. А второй, незнакомый молодчик в дорогих сапогах и стильном дорожном костюме, едва заметив нашу веселую команду, бодро спустился с телеги на землю и… судорожно бросился с дороги к лесу!
Травень присвистнул и зачем-то побежал вослед. Гай свистеть не стал, но устремился туда же – через миг все трое едва мелькали в просветах деревьев. Мы с Харли остались вдвоем встречать мужичью телегу. Все произошло так неожиданно, что я присел на краешек измены . Почему мои ребята так заинтересовались путешественником?
Бородатый мужиченыш на тачке между тем улыбчиво поздоровался и стал объяснять:
– Уж не ведаю, что и за попутчик такой у меня был. Тать нощной или пословный человек, не инако, – закричал он мне, подмигивая. – Пристал ко мне у млина: подвози да подвози! Тьху! (Старик сплюнул и снова подмигнул).
– Не ори, папаша, – не в лесу, – сказал я, переводя взгляд на верхушки дерев.
– И все-то он от людей хранился, за бочки кутался, – шепотом продолжал подмигивающий старикан. – Вота: ногату мне подсунул, да быть мне нему и за его попутствие ни единому лешему не речи… А мне что? Я молчу себе…
– Во-во, папаша, это ты здорово придумал. Помолчи еще разок. Уж больно у тебя это ловко получается, – посоветовал я, наметанным глазом оценивая конфигурацию бочек на телеге. – Это чего? – спросилось вдруг, глядя на бочки.
– Где? – Старик страшно заинтересовался и круто обернулся через плечо. – А-а-а, это телега, – сказал он несколько разочарованно.
– Ясно. – Я удовлетворенно кивнул. Из лесу послышался отдаленный крик и глухие высказывания: мои мальчики беседовали с незнакомцем. Старик тоже прислушался, но вдруг вздрогнул, будто вспомнив о судьбоносном:
– Да!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160