Болтливые арделионы и клиенты, как всегда, караулят у ворот дворцов в ожидании, когда им в ладони упадет монета из рук патрона. Женщины из Затиберья, как всегда, покупают хлеб и тихо шлют проклятия, ибо они платят сегодня за него на три асса больше, чем зимой. Сегодняшний день совсем не похож на все предыдущие, потому что в этот день Рим обеднеет на горстку любви.
Что ж такого? Что он сможет купить на это? Ничего, господин. Это мы, босяки и бродяги Затиберья, не торгующие своими чувствами, обеднеем. Мы любили этого актера всем сердцем, знакомо ли вам это, благородные господа?
И поэтому мы сегодня плюем на заработок: не поставим сетей, привяжем лодки, я брошу вожжи, я закрою лавку, я загашу печь, я брошу дратву и сапожный столик, и все мы пойдем отдать последний долг Фабию, когда его поведут на плаху. Может быть, это скрасит ему последние минуты, если с ним рядом будут люди, которых он любил.
Этого человека мы будем вспоминать. Не будь его, мы никогда бы не узнали вас, столпы Рима, и тебя, жрец, на которого мы должны работать в поте лица…
Носилки понтифика раскачивались в волнах бушующего людского потока, катившегося к Капитолию.
Понтифик испуганно выглядывает в окно, он видит одни враждебные, насупленные взгляды, он отводит глаза, пугается. Никогда люди не смотрели на него так. Что у них в глазах? Понтифик покрылся испариной. О Юпитер великий, спаси своего слугу!
На форуме народ растекся вширь, чтобы охватить тюрьму со всех сторон.
Лектика жреца завязла в толпе, ему пришлось снять шапочку, знак сана, и выйти из носилок. Все равно эту обезумевшую чернь его лектика только раздражает.
Римский форум. Величественный и красивый. Лес статуй на цоколях и столбах, прекрасные мраморные мужчины и женщины, переодетые в богов.
Волшебством греческого искусства и духа трезвый римлянин демонстрирует свою власть и величие: это все принадлежит мне!
– Это все принадлежит мне! – раздался зычный голос. На трибуне стоит оборванный арделион и размахивает руками. – Это все принадлежит нам, римским гражданам, – восклицает подкупленный подхалим в экстазе. – Эти великолепные храмы, термы, цирки, театры. арены, базилики – это все наше, ибо наш любимый император заботится обо всех гражданах Рима одинаково…
Договорить ему не удалось. Словно подрубленный, он исчезает в толпе.
Рим, огромный стогранный кристалл, сияет в заходящем солнце. Светлое лицо города прекрасно как никогда. Оно увидит, как падет голова его сына, и, наверное, у глаз его появится маленькая незаметная морщинка.
***
Император и его свита усаживались в лектики.
Калигула заметил озабоченность Хереи. Очевидно, он зря так жестоко пошутил над ним, и, чтобы загладить оскорбление, император пригласил его к себе в носилки. У Калигулы было хорошее настроение. Его хриплый капризный смех наполнял воздух: через минуту он увидит, как покатится голова бунтовщика Фабия.
Императорская процессия приближалась к расположенному внизу холму Публиция, свернула вправо около храма Луны и встретила группки людей, идущих от Римского форума. Это было странно. Сегодня все должны направляться только на форум. Император откинул пурпурную занавеску и посмотрел через щель. Он увидел гневно-жестокое выражение на лицах людей.
При виде императорской лектики толпа закричала, но он ничего не слышал.
Рабочий люд с угрозой поднял кулаки. Только вигилы, густо расставленные вдоль дороги, отдавали честь императору.
У храма Геркулеса процессия остановилась. До императора донеслись возбужденные голоса. Херея выглянул. Из рядов преторианцев выступил центурион, подошел к Херее и что-то прошептал ему. Херея посмотрел на статуи Цезаря, Августа и Тиберия, которые стояли перед храмом. Четвертый пьедестал был пуст. На дороге валялась белая статуя без головы, вымазанная грязью и калом.
– Что случилось? – Император выглянул из носилок.
Мраморная, изуродованная голова Калигулы смотрела на него невидящими глазами.
У живого Калигулы вылезли глаза из орбит. Белки налились кровью.
– Псы! Проклятая чернь! Это вам дорого обойдется!
Херея задумчиво глядел на красную шею императора. Странная мысль мелькнула у него в голове. Как трудно отбить мраморную голову! Как легко отрубить человеческую! Он с трудом оторвал взгляд от императорской шеи, высунулся из окна и приказал преторианцам срочно убрать статую. Сенаторы вылезли из носилок и пытались успокоить императора.
В этот момент к императорской лектике подлетел на коне всадник.
– Актер Фабий Скавр мертв. Он сам убил себя в тюрьме, – сообщил он.
Калигула побледнел, как мел, глаза ввалились левый уголок рта подергивался.
– Этот сукин сын! Этот гнусный плебей! Лишил меня такого зрелища, лишил меня головы. – Внезапно он лающе рассмеялся:
– Ну хорошо! Пусть так! За одну голову десять, сто, тысячу! И самых лучших! Приходите завтра ко мне на Палатин, посмотрите.
Низкий судорожный смех его долго звучал в воздухе. Сенаторы поспешно попрятались в свои носилки. Режущий смех императора летел следом за ними.
Чьи это будут головы?
Процессия двинулась вперед. Рабы, неся лектики, обходили мраморный торс Калигулы, солдаты на конях объезжали его. Все были испуганные, встревоженные. И только один-единственный человек улыбался, погруженный в приятные размышления. Это был Луций Курион.
Преторианская гвардия прокладывала лектикам дорогу среди толпы. Чем ближе процессия приближалась к центру Рима, тем плотнее становилась шумящая толпа.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178