– А что ему оставалось делать?
Бальб бубнил:
– Снова начинается. Старец на Капри все время пугал людей, молодой недолго сеял добро, очевидно, иначе нельзя. Могу поспорить, что на этих поварах он не остановится.
– Не порти нам настроение, – прикрикнула на него Волюмния.
Из кухни прибежали Квирина и Памфила с чашами. Они выкрикивали, как торговки:
– Жареная камбала! Отличный гарум! Домашнее вино!
Мнестер потирал руки:
– Пир, как у Гатерия. Послушайте только, этот толстяк пригласил меня прочитать у него на званом вечере басни Федра. Мне очень не хотелось идти туда, но из-за Юлия я пошел. Я очень люблю этого мальчика, уже хотя бы потому, что он полная противоположность своему папаше. Я сказал: «Хорошо, я приду». А старый Гатерий говорит: «Гонорар назначь себе сам». Я брякнул не думая: «Пятьдесят золотых». Ждал, что он меня выгонит. И клянусь Олимпом, я их получил!
– Тебе всегда везет, – завистливо сказал Грав. – Я бы…
Мнестер продолжал:
– Я выбрал такие басни про животных, чтобы высмеять зажравшееся общество. И что бы вы думали: они прекрасно развлекались, аплодировали, и им было невдомек, что они смеются над собой.
– Ты весь в этом, Мнестер, – давился от смеха Грав. – Выманит у них золотые да еще над ними же издевается. Твое здоровье!
Все выпили за Мнестера, потом за каждого из присутствующих, выпили и за толстое брюхо Гатерия. Это воодушевило Мнестера, и он добавил:
– Люди добрые, вы не можете себе представить, что за пьянка у него была. Ничего не скажешь, пир, достойный Лукулла! Кабаны, бараны, гуси, утки, серны, бекасы, курочки, раки, о Юнона! Когда я об этом вспоминаю, у меня сразу появляется аппетит! Вестибия, дорогая, можно еще кусок камбалы?
И теперь все господа обжираются, с тех пор как Тиберий перестал следить за ними. Пьют, жрут, блюют – такого свет еще не видывал.
Апеллес заметил серьезно:
– Пускай себе развлекаются, но есть в этом и другая сторона, и это меня пугает…
– Сегодня никаких туч, великий актер! Оставь их на завтра. За дружбу до гроба! – потянулся Лукрин к Апеллесу.
Апеллес рассеянно чокнулся с ним.
– Что тебя пугает, скажи, пожалуйста? – спросил Кар.
Апеллес задумчиво посмотрел на него и медленно произнес:
– Уж очень император изменился. Совсем другой человек. Это уже не тот веселый собутыльник, который таскал нас по тавернам и приносил с собой хорошее настроение, куда бы ни приходил. Когда я его поздравил с выздоровлением, он слушал меня невнимательно и отвечал сквозь зубы, словно был не в себе…
– Это, наверное, болезнь, – заметила Волюмния.
– Словно в него вселился какой-то бес. Не знаю, может быть, я ошибаюсь. Глаза его полны ужаса, мне от страха даже зябко стало.
– Ты преувеличиваешь, дорогой, – смеялась Волюмния. – От рождения ты все преувеличиваешь.
– А что театр? – спросил Фабий. – Он говорил с тобой о театре? Ты рассказывал, что он всегда с тобой о театре говорит.
– Я начал сам. Он смотрел куда-то сквозь меня и сказал: «Слово – это кроткое животное». Что он под этим подразумевал?
– Ясно, – заметил Фабий. – Цирк превыше всего! – Горечь сквозила в его словах:
– Мы со временем переучимся на возниц и гладиаторов! – В свете факелов было видно, как у Фабия пульсировали на висках жилы. Он обратился к Апеллесу и Мнестеру:
– Зачем вам его дружба? Ведь он делает из вас шутов во время попоек. Этого вам достаточно, знаменитые актеры?
Мнестер хотел ответить, но Фабий жестом остановил его и заговорил пылко и страстно:
– Вы его приятели и любимцы, вы должны немного думать и о своем искусстве и об остальных. Да! И о нас! Мы не хотим быть циркачами! Мы хотим играть! Если в вас есть хоть капля актерской чести, вы пойдете к нему и добьетесь настоящего театра! Он выбрасывает сотни миллионов сестерциев на цирковые зрелища, так пусть хотя бы один миллион пожертвует на театр! Зрители за эти полгода с избытком насладились кровавыми зрелищами и могут посмотреть на что-нибудь получше. Калигула распахнул ворота арен, которые десять лет были закрыты. Заставьте его открыть двери театров! Он будет прославлен тем, что вернет на сцену великие трагедии!
Пусть воскресит Эсхила, Софокла, Эврипида!
Все согласились, и Апеллес с Мнестером, на которых нападал Фабий, тоже.
Они обещали, что тотчас после возвращения в Рим постараются убедить императора. За это выпили до дна.
Настроение у всех улучшилось.
– Сегодня большой праздник! – выкрикивал Грав. – Да здравствует театр! Пусть вино льется рекой!
– Пусть льется нам в глотки! – Лукрин поднял кружку и тонкой струей лил вино в открытый рот Волюмнии. Она держалась героически.
Женщины расспрашивали об Эннии. Апеллес снова разговорился. Императрица как сфинкс. Молчит, улыбается и заботится о своем супруге. Любит ли она его? Возможно. Что я могу сказать? Спросите ее, дорогие! Поговаривают, что Калигула воспылал страстью к Ливии Орестилле, жене консула Пизона, говорят даже, что он собирается на ней жениться…
– Которая это будет по счету?
– Не сосчитать.
– Нет, можно подсчитать, – отозвался Бальб. – Будьте добры, считайте по пальцам вместе со мной: первая – Юния Клавдилла, вторая – Друзилла, третья – Агриппина, четвертая – Ливилла…
– Не болтай, это не жены. Это сестры.
Бальб и не думал останавливаться:
– Это жены. Хотя и не по закону. Понимаешь ли, законом все не охватить, и для императора он не подходит. Я продолжаю: пятая – Энния, шестая, вероятно, Ливия Орестилла, а сколько их еще будет впереди, едва ли это известно Сивилле Пренентской.
– У нас для счета остаются еще две руки и две ноги, – острила Волюмния.
– А что Макрон? – спросил Кар.
– Управляет за больного императора.
– Луций Курион, говорят, стал правой рукой императора? – спросил Фабий.
– Да, – сказал Апеллес. – Его слово очень много значит для императора.
Фабий процедил сквозь зубы:
– Как быстро приручили бывшего республиканца.
– Ну и что? Какую роль это играет сегодня, Фабий? Восстановленная республика не была бы лучше, – заметил Мнестер. – Скоро соберется народное собрание. Разве это не республика?
– До сегодняшнего дня выборы еще не объявлены, – сказал скептически Бальб. – Так что я не знаю…
Ах! Этот Бальб! Обязательно он должен добавить ложку дегтя в бочку меда. Вот противный!
Все потянулись к чашам. Разговорились о том, как начнут выступать после того, как Апеллес и Мнестер добьются императорского разрешения. Фабий загорелся, как лучина с энтузиазмом говорил о своих планах. Остальные не отставали от него.
Апеллес подошел к Фабию и шепнул тихо:
– Я не хочу тебе портить настроение, дорогой, но боюсь, что с императором мы не договоримся. Ведь ты знаешь, как он смотрит на трагедию.
Квирина увидела, как сразу же погас энтузиазм Фабия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178