это было прекрасно и внове ему. Изумительный инструмент – живое тело. Он ощущал его, постигал, словно человек, который после долгой болезни вновь учится ходить.
Сенека вошел в перистиль: здесь он оказался в обществе мраморных и бронзовых греческих статуй. Ему всегда было хорошо среди них. Боги, сатиры и прелестные небожительницы не нарушали его покоя. Соседствуя под коринфскими колоннами с кустами олеандров, они воплощали в себе гармонию и красоту. Ясным было лицо Деметры. Шумел фонтан, косой луч солнца золотил капли падающей воды. Звон капель напоминал ему водяные часы. Время бежит, проносится, никакая сила не может его остановить. Сколько времени осталось у меня? Час? Два? Ночь? Убийцы приходят к утру. Еще достаточно времени.
Достаточно – для чего?
Солнце заходило. Лицо Деметры покрыла серая тень, вода в фонтане засеребрилась. Нежный стук капель отмерял секунды. Но время еще есть.
Время – но для чего? Время для прощания. С рассветом настанет конец.
Сенека вздрогнул. Тело тленно, дух вечен. Да, это слова. Но где же истина? Он сжал пальцами руку мраморного фавна и ощутил холод и твердость камня. Вот она, истина, достоверная, очевидная. Я живу. Еще живу. Но что будет потом, когда взойдет солнце? Что будет с Моей душой?
«Плохо тому, кто не умеет достойно умереть. Страх смерти – это свойство человека слабого, трусливого», – слышал он свой голос, звучащий в термах Агриппы, до отказу набитых слушателями.
Сенека беспокойно двинулся куда-то, испуганно оглянулся. Страх! Да, я боюсь смерти, боюсь… Он шел по кипарисовой аллее.
Каждый день – это день жизни. И этот день – последний для меня. Я в последний раз вижу кипарисы. В последний раз вдыхаю их запах. В последний раз слышу пение цикад. В последний раз моя ладонь увлажняется каплей вечерней росы. Я воспринимал и ощущал мир, чувства рождали мысли. Как может существовать без тела дух? Где будет он черпать пищу, чем насытится, если не будет тела, способного чувствовать? Так, может быть, правы были Эпикур и Лукреций, а не Зенон, Платон и мои учителя. Прежде всего материя, основа всего! Он слышал слова Тиберия: «Ты, Сенека, витаешь в облаках, живешь абстракциями, я же должен ходить по земле». Ах, нет! Невозможно принять эту материалистическую, приземленную философию! Дух! Дух превыше всего! Дух, господин и владыка материи! Вот моя вера, ее я исповедую и на том стою.
Но страх, страх не проходил, и дух Сенеки не мог его преодолеть. Он старался овладеть собой, вернулся к вилле и поднялся на террасу. Оттуда был виден Рим. Контуры храмов расползались, за ними сиял розовый веер заката. Вечерний сад наполнился ароматами. Внизу серебряным подносом блестела гладь бассейна. Комары слету садились на воду; там, где они касались воды, образовывалось колечко, кружок. Глаз. Ядовитый, неумолимый глаз Калигулы.
Поднялся ветер, раскачал платаны в саду, влетел на террасу. Сенека зябко вздрогнул, хлопнул в ладоши и приказал принести плащ. Потом завернулся в мягкую материю и улыбнулся. Это все, что мне нужно теперь.
Имения, виллы, богатства – все ни к чему. Мне нужен только плащ, чтобы согреться. Как легко удовлетворить потребности человека! Только теперь он ясно понял глубину этой мысли, а ведь весь Рим повторял ее вслед за ним.
Быть ближе к природе, жить просто, избегать роскоши. Все, весь снобистский Рим, как попугаи, повторяли эти слова, утопая в роскоши, обжираясь, убивая скуку зрелищем кровавых гладиаторских боев, выдумывали все более чудовищные наслаждения, чтобы оживить отупевшие чувства. Разговоры о простой жизни щекотали нервы этим выродившимся обжорам, возбуждали их ненасытность, распущенность и порочность: ведь это были только слова. А все так просто, и я чувствую это теперь: мне холодно, и, для того чтобы согреться, нужен только плащ. Больше ничего.
Стены террасы обвивал виноград, золотистые ягоды на солнце почернели.
Почернел и Рим вдали. Сенека снова спустился в сад, пытаясь избавиться от беспокойного чувства. Длинные, змеевидные тени кипарисов хватали его за ноги. Он сел на согретую солнцем мраморную скамью. Он страстно желал покоя. Но все, что в иные дни успокаивало, теперь тревожило. Шелест листьев раздирал слух. Предвечерняя тишина сада раздражала Нервы. Внешний покой только усиливал внутреннюю бурю, больные легкие снедал жар, усталое сердце стучало молотом, бледный закат напоминал о беге времени. Природа, в единстве с которой он всем советовал жить, в тяжелый час предала его.
Сенека чувствовал, что страх заполняет его, как сползающий в долину с гор туман.
В вечернем воздухе разлилась сонливость, но в Сенеке все сильнее и сильнее разгоралась животная жажда жизни, от которой он так мало получал до сих пор и с которой вскоре расстанется.
Опять налетел порыв ветра, зашумели деревья, словно кастаньеты, трещали цикады. Звук. который еще вчера давал наслаждение, теперь был мучительным.
Он напоминал рыдания плакальщиц во время погребения. Стоическая мудрость не помогала побороть страх; философ остался ни с чем. Смейся надо мной, Зенон! Но ты лишь в старости лишил себя жизни и не намного опередил природу! Ты прав: жизнь человека должна определяться его мировоззрением, но говорить легче, чем делать. А я, я еще молод! Смотри, что делается со мной, я пытаюсь воспротивиться закону, который одинаков и для господина, и для раба, хотя знаю, что жизнь моя не станет лучше, даже если проживу я дольше. Я сгораю от желания жить, я мечтаю о жизни, как нищий о краюхе хлеба, это неутомимая жажда, сумасшедшая мечта. Жить, жить, жить.
Ночь опустилась над садом, зажгла на земле светлячков, а на небе – звезды. Белел в темноте мрамор. Над Римом всходила луна.
Сенека закашлялся. Нужно бы пойти в дом, в саду можно простудиться. Он улыбнулся. Ведь у меня есть плащ. И к чему заботиться о теле, которое завтра уже не будет ощущать холод? Это вместилище души выполнило свое назначение, и завтра будет отброшено, как ненужная ветошь, а вместе с ним – все мечты, страхи, сомнения.
Сенека остро ощутил снос одиночество. Безутешная печаль душила его.
Сердце бешено колотилось, его знобило.
Он быстро прошел по саду и поднялся на холм. Наверху было светлее. Тени деревьев и статуй преграждали ему дорогу, забегали вперед, преследовали.
Приговорен! Приговорен умереть этой ночью. Одним взглядом, без обвинения, без доказательств, без суда. Теперь в Сенеке заговорил правовед. Своевольный, бесноватый судья не дал ему возможности защитить себя. Все инстинкты и разум протестовали против такого произвола. Нервы были болезненно напряжены. Куда делось его стоическое спокойствие!
Защищаться! Я защищал сотни других, теперь хочу защитить себя. Я просил за других, теперь за себя хочу просить. Выкарабкаться, выстоять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
Сенека вошел в перистиль: здесь он оказался в обществе мраморных и бронзовых греческих статуй. Ему всегда было хорошо среди них. Боги, сатиры и прелестные небожительницы не нарушали его покоя. Соседствуя под коринфскими колоннами с кустами олеандров, они воплощали в себе гармонию и красоту. Ясным было лицо Деметры. Шумел фонтан, косой луч солнца золотил капли падающей воды. Звон капель напоминал ему водяные часы. Время бежит, проносится, никакая сила не может его остановить. Сколько времени осталось у меня? Час? Два? Ночь? Убийцы приходят к утру. Еще достаточно времени.
Достаточно – для чего?
Солнце заходило. Лицо Деметры покрыла серая тень, вода в фонтане засеребрилась. Нежный стук капель отмерял секунды. Но время еще есть.
Время – но для чего? Время для прощания. С рассветом настанет конец.
Сенека вздрогнул. Тело тленно, дух вечен. Да, это слова. Но где же истина? Он сжал пальцами руку мраморного фавна и ощутил холод и твердость камня. Вот она, истина, достоверная, очевидная. Я живу. Еще живу. Но что будет потом, когда взойдет солнце? Что будет с Моей душой?
«Плохо тому, кто не умеет достойно умереть. Страх смерти – это свойство человека слабого, трусливого», – слышал он свой голос, звучащий в термах Агриппы, до отказу набитых слушателями.
Сенека беспокойно двинулся куда-то, испуганно оглянулся. Страх! Да, я боюсь смерти, боюсь… Он шел по кипарисовой аллее.
Каждый день – это день жизни. И этот день – последний для меня. Я в последний раз вижу кипарисы. В последний раз вдыхаю их запах. В последний раз слышу пение цикад. В последний раз моя ладонь увлажняется каплей вечерней росы. Я воспринимал и ощущал мир, чувства рождали мысли. Как может существовать без тела дух? Где будет он черпать пищу, чем насытится, если не будет тела, способного чувствовать? Так, может быть, правы были Эпикур и Лукреций, а не Зенон, Платон и мои учителя. Прежде всего материя, основа всего! Он слышал слова Тиберия: «Ты, Сенека, витаешь в облаках, живешь абстракциями, я же должен ходить по земле». Ах, нет! Невозможно принять эту материалистическую, приземленную философию! Дух! Дух превыше всего! Дух, господин и владыка материи! Вот моя вера, ее я исповедую и на том стою.
Но страх, страх не проходил, и дух Сенеки не мог его преодолеть. Он старался овладеть собой, вернулся к вилле и поднялся на террасу. Оттуда был виден Рим. Контуры храмов расползались, за ними сиял розовый веер заката. Вечерний сад наполнился ароматами. Внизу серебряным подносом блестела гладь бассейна. Комары слету садились на воду; там, где они касались воды, образовывалось колечко, кружок. Глаз. Ядовитый, неумолимый глаз Калигулы.
Поднялся ветер, раскачал платаны в саду, влетел на террасу. Сенека зябко вздрогнул, хлопнул в ладоши и приказал принести плащ. Потом завернулся в мягкую материю и улыбнулся. Это все, что мне нужно теперь.
Имения, виллы, богатства – все ни к чему. Мне нужен только плащ, чтобы согреться. Как легко удовлетворить потребности человека! Только теперь он ясно понял глубину этой мысли, а ведь весь Рим повторял ее вслед за ним.
Быть ближе к природе, жить просто, избегать роскоши. Все, весь снобистский Рим, как попугаи, повторяли эти слова, утопая в роскоши, обжираясь, убивая скуку зрелищем кровавых гладиаторских боев, выдумывали все более чудовищные наслаждения, чтобы оживить отупевшие чувства. Разговоры о простой жизни щекотали нервы этим выродившимся обжорам, возбуждали их ненасытность, распущенность и порочность: ведь это были только слова. А все так просто, и я чувствую это теперь: мне холодно, и, для того чтобы согреться, нужен только плащ. Больше ничего.
Стены террасы обвивал виноград, золотистые ягоды на солнце почернели.
Почернел и Рим вдали. Сенека снова спустился в сад, пытаясь избавиться от беспокойного чувства. Длинные, змеевидные тени кипарисов хватали его за ноги. Он сел на согретую солнцем мраморную скамью. Он страстно желал покоя. Но все, что в иные дни успокаивало, теперь тревожило. Шелест листьев раздирал слух. Предвечерняя тишина сада раздражала Нервы. Внешний покой только усиливал внутреннюю бурю, больные легкие снедал жар, усталое сердце стучало молотом, бледный закат напоминал о беге времени. Природа, в единстве с которой он всем советовал жить, в тяжелый час предала его.
Сенека чувствовал, что страх заполняет его, как сползающий в долину с гор туман.
В вечернем воздухе разлилась сонливость, но в Сенеке все сильнее и сильнее разгоралась животная жажда жизни, от которой он так мало получал до сих пор и с которой вскоре расстанется.
Опять налетел порыв ветра, зашумели деревья, словно кастаньеты, трещали цикады. Звук. который еще вчера давал наслаждение, теперь был мучительным.
Он напоминал рыдания плакальщиц во время погребения. Стоическая мудрость не помогала побороть страх; философ остался ни с чем. Смейся надо мной, Зенон! Но ты лишь в старости лишил себя жизни и не намного опередил природу! Ты прав: жизнь человека должна определяться его мировоззрением, но говорить легче, чем делать. А я, я еще молод! Смотри, что делается со мной, я пытаюсь воспротивиться закону, который одинаков и для господина, и для раба, хотя знаю, что жизнь моя не станет лучше, даже если проживу я дольше. Я сгораю от желания жить, я мечтаю о жизни, как нищий о краюхе хлеба, это неутомимая жажда, сумасшедшая мечта. Жить, жить, жить.
Ночь опустилась над садом, зажгла на земле светлячков, а на небе – звезды. Белел в темноте мрамор. Над Римом всходила луна.
Сенека закашлялся. Нужно бы пойти в дом, в саду можно простудиться. Он улыбнулся. Ведь у меня есть плащ. И к чему заботиться о теле, которое завтра уже не будет ощущать холод? Это вместилище души выполнило свое назначение, и завтра будет отброшено, как ненужная ветошь, а вместе с ним – все мечты, страхи, сомнения.
Сенека остро ощутил снос одиночество. Безутешная печаль душила его.
Сердце бешено колотилось, его знобило.
Он быстро прошел по саду и поднялся на холм. Наверху было светлее. Тени деревьев и статуй преграждали ему дорогу, забегали вперед, преследовали.
Приговорен! Приговорен умереть этой ночью. Одним взглядом, без обвинения, без доказательств, без суда. Теперь в Сенеке заговорил правовед. Своевольный, бесноватый судья не дал ему возможности защитить себя. Все инстинкты и разум протестовали против такого произвола. Нервы были болезненно напряжены. Куда делось его стоическое спокойствие!
Защищаться! Я защищал сотни других, теперь хочу защитить себя. Я просил за других, теперь за себя хочу просить. Выкарабкаться, выстоять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178