— А что будет, собачий сын?!
— Выстрелю, ей-богу, калекой останешься!
— Неужто в меня?
— В тебя, в кого же еще! Или ты, Вуядин, на лучшее рассчитываешь после того, как злодейски избил меня чубуком?
— Значит, не выйдешь?
— Нет.
— И до каких же пор?
— Ей-богу, покуда есть ружье да горы — гайдучий дом.
— Сыт ты — принесла тебе мать — вот и хорохоришься.
— Не сыт, голоден я, как волк.
— Ага!— промычал Вуядин, и ему в голову пришла счастливая мысль, что все, пожалуй, уладится без убийства, и он ушел домой.
Дома Вуядин приказал окружить со всех сторон бурьян и следить, чтобы юный мятежник не удрал. Он по собственному опыту знал, что голод штука мучительная, и запретил Радойке носить ему еду. И в самом деле, на другой день, примерно в полдень из бурьяна раздался зов:
— Эй, Радойка!
— Чего тебе, Вукадин?
— Побожись!
— Что?
— Побожись, что Вуядин снова не отколотит меня чубуком или чем другим?
— А что?
— Хочу сдаться, хочу быть, как и все.
— Выходи, ослиная голова, не тронет тебя отец!— крикнул Вуядин.
Вукадин кинул далеко вперед верного друга — пистолет и вышел. Он сдался, все было предано забвению, и перед мальчиком поставили большую миску качамака, ибо это было первое слово, которое ой произнес в своем новом положении. Вукадин сел, облокотился и с жадностью принялся есть, к великому удовольствию матери, которая с нежностью глядела на него и наслаждалась, видя, как ребенок поправляется у нее на глазах.
— Слушай-ка,— сказал Вуядин Радойке,— здесь дело темное, злой рок. Пожалуй, ничего из него не получится. Ни то, о чем я помышлял, ни то, куда ты его определяла, и уж вовсе ни то, что когда-то ему писарь из своей капустницы нашинковал.
— Кто знает?— ответила Радойка.
— Я знаю! Гайдук из него выйдет, разбойник! Вижу свою породу! Чую я, что он не будет ни владыкой, ни министром, а разбойником — и ничем больше! От худого семени не жди доброго племени!
Может, Вуядин и преувеличивал, но упрекать его не приходится, основания вспомнить пословицу у него имелись. Разбойничал в свое время и Вуядин, его поймали, но по случаю одного из многочисленных народных празднеств амнистировали. С тех пор он угомонился и больше разбоем не промышлял, а если время от времени и падало на него подозрение и его сажали ненадолго в тюрьму, то он тешил себя тем, что тюрьма построена для мужчин, а не для баб да мокрых кур; к чести суда, его невиновность бывала доказана, и он, отсидев немного, выходил здрав и невредим.
— Ничего не поделаешь,— продолжал Вуядин.— Придется за ним присмотреть да приструнить хорошенько. А сейчас, слава богу, положение наше не то, что прежде. И нас малость солнышко пригрело. Как-никак школу окончил, читает, пишет, читает и свое и чужое, как свое, нигде не запнется. Читает, пожалуй, почище, чем Вукман приказы исправника. Просто грешно, чтобы такой ум плесневел в селе! Отправлю-ка я его в местечко к портному Тиосаву, пусть изучает портняжное и торговое дело да долговые расписки крестьянам пишет; станет народ спрашивать: «Чей это у тебя секретарь, Тиосав?»— а Тиосав ответит: «Вуядинов, ей-богу, неужто не узнали». А когда вырастет, войдет в силу, может хоть и в стражники, ежели душа к тому лежать будет.
Так частенько говаривал Вуядин после всего, что случилось, пока еще одно происшествие не помешало его замыслам. Произошло все это неожиданно, точно гром среди ясного неба. Вуядин в свое время, интересуясь судьбой Вукадина, заглядывал в гороскоп, а теперь, пожалуй, было бы лучше, если б заглянул в древнюю книгу Вукадин. Может быть, сын нашел бы в ней то, что написано об отце и сейчас ничто не застало бы врасплох ни самого Вуядина, ни его домочадцев. Диво дивное! Вуядин опасался, как бы Вукадин не ушел в разбойники, а получилось: «На волка помолвка, а кобылу зайцы съели», или, как говорится: «Человек предполагает, а бог располагает», а также «Ум за горами, смерть за плечами». Так было и с Вуядином. В это время кто-то напал на почтовый дилижанс, и власти — как власти, их дело сидеть да подозревать, заподозрили и верзилу Вуядина, на которого уже давным-давно какой-то писарь наговаривал начальству, что, как ему кажется, на совести у Вуядина по крайней мере три дилижанса. Имея богатый опыт в подобных делах и зная, какие последствия влечет такое подозрение, Вуядин, не мудрствуя лукаво, счел за благо на зов властей не являться и, по примеру своих предков, взял ружье и скрылся.
Только из «Служебных ведомостей» стало известно, какое избрал себе Вуядин занятие, а одновременно, во сколько оценило его отечество. В «Служебных ведомостях» он был объявлен разбойником, а за его голову обещано три тысячи налоговых грошей.
И хотя для села Б. подобное дело было не в новинку, ибо многие прославились на том же поприще и тем спасли свои имена от «тьмы забвения», для карьеры молодого Вукадина это происшествие оказалось фатальным — оставшись без отца, юноша попал на попечение матери, дядьев и старших братьев, а наш народ замечательно выразился, как остается без глаза тот, о ком многие пекутся. Так было и с Вукадином. По мере своих слабых сил он помогал по хозяйству и страшно обрадовался, узнав, что дядья берут его с собой в извоз. До сих пор дальше водяной мельницы да сукновальни он не был, только однажды в поисках пропавшей козы забрел чуть подальше. Теперь же перед ним открывался далекий мир, неведомый мир, о котором ему рассказывал старший брат, честно отсидевший четыре года в белградской тюрьме, где научился мастерить много красивых и весьма полезных вещей, как, скажем, солонки, песочницы, свирели да футляры для часов из разноцветного бисера.
Пришел и желанный день, когда из Вукадинова села и нескольких соседних двинулся караван — длинная вереница мелкорослых косматых лошаденок, связанных хвостами и уздами друг за дружкой и груженных лучиной, мехами с дегтем и с можжевеловой водкой — специали-тетом этого края. Все это они продадут, купят соли и прочие вещи, которых нет в их горном нищем крае, и вернутся назад. Так торгуют в этих краях испокон веку со времен владычества Николы Алтомановича. Как знать! Люди торгуют, стало быть, расчет есть; миски бобового
Один из воинственных сербских князей XIV века.
отвара и доброго куска кукурузного хлеба на человека хватает на дорогу туда и обратно, а для лошадей ничего не берут и не покупают, разве попасут немного на чужом лугу, пока хозяин не видит. Купецкая манера! Вукадин блаженствовал. Он то усаживался на вьючное седло и болтался в нем, точно цинцаренок, едущий к себе на родину, то, спешившись, шагал перед лошадью, ежеминутно спрашивая о чем-нибудь, хотя ему либо вовсе не отвечали, либо отвечали первое, что придет в голову.
Прибыли в окружной город, третий по отдаленности от ихнего, и здесь продали все:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51