Находились и такие, что, прождав весь День, уходили в бешенстве, клянясь, что ноги их здесь не будет, но утром являлись первыми; случались и такие, которым, казалось, было все равно, примут их или нет, будто их единственная забота заключалась в том, чтобы не попасться на глаза Джоле, служителю, что стоял постоянно у двери, прислонившись к стене. Сколько уже лет его видят здесь в неизменном камвольном сюртуке с лоснящимися спиной и локтями. Сюртук подарил ему какой-то министр, но как звали министра, Джоле забыл, уж очень недолго тот просидел в своем министерском кресле. Сюртук оказался счастливее владельца. Тот пробыл министром всего шесть дней, а его сюртук вот уже шестой год красуется на плечах Джоле в этом самом министерстве, вероятно, потому так Джоле и важничает. Вукадин, тотчас оценив ситуацию, немедленно представился Джоле, угостил его табаком из серебряной табакерки и пустился с ним в беседу. Джоле от табака не отказался, а это было лучшим свидетельством, что Вукадин импонирует ему своей внешностью, одеждой, серебряной табакеркой, золотой цепочкой, тростью с костяным набалдашником, усами, да и всем своим поведением, недаром Джоле был известен как хороший психолог, все умевший читать на лицах посетителей, торчавших целые дни (он изучал их годами) по приемным, и в соответствии с этим было известно, что он снисходителен к людям с положением и непреклонен к ^мелкой сошке. «Ты чего, старая,— бросал он, проходя с бумагами и даже не глядя,— сказал я тебе, не таскайся сюда каждый божий день: ничего не вышло из твоего дела, разговаривал я». Либо спрашивал выходящего от министра: «Ну что, все так, как я тебе говорил?» — «Замечательно,— отвечал тот, пунцовый от радости,— господин министр хорошо меня принял, выслушал и сказал: «Буду иметь вас в виду!» Записал имя, чернилами записал! Главное, обнадежил. Ну, до свидания!» Счастливый проситель кланялся, пожимая Джоле руку и клал что-то ему в ладонь (сколько, об этом знает лишь Джоле), прощался, потом растерянно искал по всем углам свою трость и, наконец, вспомнив, что оставил ее дома, спускался, пританцовывая от счастья, по ступенькам. А Джоле глядел ему вслед и думал: «Эх, голубчик, простофиля ты еще, ежели веришь министру! Кто там что когда получит, а Джоле уже получил!»
— Кто принимает? — спросил Вукадин.
— Господин начальник,— ответил Джоле.
— Прошу тебя, доложи обо мне, проездом я.— И Вукадин дал жестом понять, что он, разумеется, отблагодарит.
— Ладно, ладно,— заверил его Джоле.— Будет сделано.
Вукадин отошел в сторонку и, пока одни входили, другие выходили, выкурил несколько цигарок. Так тянулось до полудня, а около часа Джоле объявил, что господин начальник ушел (в другие двери, разумеется). Вукадин приходил три дня подряд и трижды повторялось одно и то же; только на четвертый день Джоле удалось протолкнуть Вукадина без очереди.
— Извольте,— сказал Джоле,— господин начальник сейчас свободен, господин министр не принимает, а принимает господин начальник.
Вукадин вошел и, поклонившись у двери, пробубнил свое имя, фамилию и должность.
— Пожалуйста, садитесь,— промолвил господин начальник, двинувшись ему навстречу и протягивая руку.
— Спасибо, могу и постоять.
— Милости прошу, садитесь,— повторил господин начальник, все еще стоя.
Вукадин извинился, помялся еще немного, но в конце концов сел, после чего сел и господин начальник.
— Итак, прошу вас, в чем дело?— спросил господин начальник, разглядывая его; очевидно, он не расслышал, когда тот представлялся и сейчас надеялся хотя бы из разговора понять, кто он, помощник ли окружного начальника, казначей или, может, еще кто?— Пожалуйста, курите!— Господин начальник протянул ему свою табакерку и заказал Джоле два кофе.
— Благодарю вас!
— Итак?
— Я, господин начальник,— начал Вукадин,— прикатил из самого Т., а пригнала меня в Белград горькая нужда.
Мои деды проливали свою кровь за нашу несчастную землю, чтобы их потомкам жилось не хуже, а лучше.
— Разумеется,— поддакнул начальник, все поглядывая на Вукадина.
«Начал неплохо!»— подумал Вукадин и продолжил:
— А вот мне, господин начальник, все хуже. Кого, кого только не повышают, кто только не выходит отсюда напе-ваючи, один только я стою на месте, как старый конь на дороге, роя ногою землю.
— А в каком вы чине?
— Какой уж тут чин, нет у меня никакого чина.
— Как ваше имя, я не расслышал.
— Вукадин Крклич, говоря попросту, по-сербски, служу практикантом вот уже пятнадцать лет, женат уже два года.
— Что, практикант?!— воскликнул, как ужаленный, господин начальник, которому стало досадно, что он оказал практиканту такое внимание.
В это время Джоле внес две чашки кофе.
— У меня семеро детишек, семеро птенчиков, которые каждый день просят хлеба, да и родители висят на моей шее, сосут, точно корову.
— Сколько детей?
— Семеро. Семь солдат ращу царю и отечеству. Таковской уж мы породы, господин начальник, я у отца — тринадцатый!
— Семеро! А женились два года назад?! Вон!— заорал господин начальник.
— Простите,— оправдывался Вукадин,— я еще молод, будьте отцом родным!
— Вон!— гремел господин начальник, указывая на отворенную дверь, где стоял перепуганный Джоле с кофе и недоуменно таращил глаза то на начальника,то на Вукадина, который в тот же миг очутился в приемной.
— Будьте отцом родным,— молил Вукадин выбегая.
— Сейчас же отправляйся на службу!— крикнул начальник.— Значит, ты тот самый?! Сейчас отцом просишь быть, а потом, как от кумовства, отречешься!
— Что такое, что случилось?!— навалились на Джоле озадаченные просители; некоторые, более пугливые, извинившись, даже убежали, чтобы явиться завтра.
— Ого, этот остыл прежде своего кофе. Гляди-ка, и трость свою позабыл!— промолвил Джоле, прихлебывая предназначенный Вукадину кофе.
«Злосчастный горемыка,— ворчал про себя, красный как рак, Вукадин, шагая по Теразии,— если бы с неба падали лошадиные подхвостники, то тебе бы на шею непременно!» И зароились думы одна мрачнее другой.
— О-о-о!— остановил его знакомый.— Как живешь, Мучибаба?! (Старое прозвище Вукадина.) Куда тебя несет? Откуда ты здесь?
— Да вот приехал ненадолго,— буркнул Вукадин, сбитый с толку давно позабытым прозвищем.
— Из министерства, а?
— Ну да.
— Ну и как, удачно?
— Эх, хуже еще никогда не бывало.
— А что, верно, просил повышение?
— Да какое там повышение! Указ, братец!!
— То есть как... разве ты еще не указный?
— Нет, брат. Это для вас, белградцев, а нас, провинциалов, должно быть, за ослов держат.
— Ну, ну, братец. Неужто ты еще практикант?!— удивился знакомый, оглядывая Вукадина с головы до пят.
— Практикант, а как ты полагаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Кто принимает? — спросил Вукадин.
— Господин начальник,— ответил Джоле.
— Прошу тебя, доложи обо мне, проездом я.— И Вукадин дал жестом понять, что он, разумеется, отблагодарит.
— Ладно, ладно,— заверил его Джоле.— Будет сделано.
Вукадин отошел в сторонку и, пока одни входили, другие выходили, выкурил несколько цигарок. Так тянулось до полудня, а около часа Джоле объявил, что господин начальник ушел (в другие двери, разумеется). Вукадин приходил три дня подряд и трижды повторялось одно и то же; только на четвертый день Джоле удалось протолкнуть Вукадина без очереди.
— Извольте,— сказал Джоле,— господин начальник сейчас свободен, господин министр не принимает, а принимает господин начальник.
Вукадин вошел и, поклонившись у двери, пробубнил свое имя, фамилию и должность.
— Пожалуйста, садитесь,— промолвил господин начальник, двинувшись ему навстречу и протягивая руку.
— Спасибо, могу и постоять.
— Милости прошу, садитесь,— повторил господин начальник, все еще стоя.
Вукадин извинился, помялся еще немного, но в конце концов сел, после чего сел и господин начальник.
— Итак, прошу вас, в чем дело?— спросил господин начальник, разглядывая его; очевидно, он не расслышал, когда тот представлялся и сейчас надеялся хотя бы из разговора понять, кто он, помощник ли окружного начальника, казначей или, может, еще кто?— Пожалуйста, курите!— Господин начальник протянул ему свою табакерку и заказал Джоле два кофе.
— Благодарю вас!
— Итак?
— Я, господин начальник,— начал Вукадин,— прикатил из самого Т., а пригнала меня в Белград горькая нужда.
Мои деды проливали свою кровь за нашу несчастную землю, чтобы их потомкам жилось не хуже, а лучше.
— Разумеется,— поддакнул начальник, все поглядывая на Вукадина.
«Начал неплохо!»— подумал Вукадин и продолжил:
— А вот мне, господин начальник, все хуже. Кого, кого только не повышают, кто только не выходит отсюда напе-ваючи, один только я стою на месте, как старый конь на дороге, роя ногою землю.
— А в каком вы чине?
— Какой уж тут чин, нет у меня никакого чина.
— Как ваше имя, я не расслышал.
— Вукадин Крклич, говоря попросту, по-сербски, служу практикантом вот уже пятнадцать лет, женат уже два года.
— Что, практикант?!— воскликнул, как ужаленный, господин начальник, которому стало досадно, что он оказал практиканту такое внимание.
В это время Джоле внес две чашки кофе.
— У меня семеро детишек, семеро птенчиков, которые каждый день просят хлеба, да и родители висят на моей шее, сосут, точно корову.
— Сколько детей?
— Семеро. Семь солдат ращу царю и отечеству. Таковской уж мы породы, господин начальник, я у отца — тринадцатый!
— Семеро! А женились два года назад?! Вон!— заорал господин начальник.
— Простите,— оправдывался Вукадин,— я еще молод, будьте отцом родным!
— Вон!— гремел господин начальник, указывая на отворенную дверь, где стоял перепуганный Джоле с кофе и недоуменно таращил глаза то на начальника,то на Вукадина, который в тот же миг очутился в приемной.
— Будьте отцом родным,— молил Вукадин выбегая.
— Сейчас же отправляйся на службу!— крикнул начальник.— Значит, ты тот самый?! Сейчас отцом просишь быть, а потом, как от кумовства, отречешься!
— Что такое, что случилось?!— навалились на Джоле озадаченные просители; некоторые, более пугливые, извинившись, даже убежали, чтобы явиться завтра.
— Ого, этот остыл прежде своего кофе. Гляди-ка, и трость свою позабыл!— промолвил Джоле, прихлебывая предназначенный Вукадину кофе.
«Злосчастный горемыка,— ворчал про себя, красный как рак, Вукадин, шагая по Теразии,— если бы с неба падали лошадиные подхвостники, то тебе бы на шею непременно!» И зароились думы одна мрачнее другой.
— О-о-о!— остановил его знакомый.— Как живешь, Мучибаба?! (Старое прозвище Вукадина.) Куда тебя несет? Откуда ты здесь?
— Да вот приехал ненадолго,— буркнул Вукадин, сбитый с толку давно позабытым прозвищем.
— Из министерства, а?
— Ну да.
— Ну и как, удачно?
— Эх, хуже еще никогда не бывало.
— А что, верно, просил повышение?
— Да какое там повышение! Указ, братец!!
— То есть как... разве ты еще не указный?
— Нет, брат. Это для вас, белградцев, а нас, провинциалов, должно быть, за ослов держат.
— Ну, ну, братец. Неужто ты еще практикант?!— удивился знакомый, оглядывая Вукадина с головы до пят.
— Практикант, а как ты полагаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51