.. Приходится поначалу, госпожа Настасия, приходится формы ради, а там уж моя забота.
— Так пожалуйста.
— Для вас, госпожа Настасия, и не сделать такого пустяка! А знаете, во время бомбардировки Белграда, что мне на ум приходило? Готов был жизнью ради вас пожертвовать!
— Хе,— воскликнула госпожа Настасия,— тогда было псе по-другому! В то время я всего три года замужем была, а сейчас...
— Ничего не значит. Хе-хе, недаром говорят: «Спелая груша слаще зеленой».
— Эх, легко вам над сиротой насмехаться. Значит, я могу сказать моему племяннику?
— Да, да, скажите. Пусть принесет свидетельство и метрику... Или лучше забегу-ка я сам после двенадцати, мне как раз по дороге, там и поглядим.
— Прекрасно, так лучше всего... Пожалуйста, милости просим,— сказала госпожа Настасия.
Поклонившись и пожав ей руку, господин начальник, приглаживая свои поседевшие баки, проводил ее до порога.
И таким образом, к всеобщему удовольствию, Вукадин получил место переписчика. Господин Настас посмотрел его метрику, свидетельство, почерк и остался вполне доволен, заявив перед уходом, чтобы он приходил на следующий день.
И наутро Вукадин уже восседал за длинным столом вместе с двенадцатью практикантами в качестве тринадцатого. Этот необычайно длинный стол прозвали «омнибусом». Так окрестил его уже давно один остроумный практикант, правда, просидел он за ним очень недолго, так как, кроме этой остроты, придумал еще два анекдота об экспедиторе почты и о самом начальнике, после чего и вылетел как вольнодумец, которому не место на службе. Вот таким-то образом Вукадин и очутился среди множества практикантов, совершенно различных по образованию и возрасту. Больше всего здесь сидело обанкротившихся торговцев, идеалом и конечной целью которых было добраться во что бы то ни стало до таможни, откуда прибыл их столоначальник Васа. Перевели его оттуда, потому что он крал без зазрения совести, а комиссии никак не удавалось поймать его с поличным. Выжигой, настоящим выжигой был этот господин Васа. И хотя на физиономии его не отражалось ни тени мысли и казался он человеком совершенно ограниченным, но чуть где запахнет барышом, добычей, Васа был непревзойденным ловкачом! Уволенный из таможни, он не пал духом и не терял надежды снова туда вернуться; уверяли, будто он частенько твердил, что служил бы не только бесплатно, но еще и от себя ежегодно приплачивал бы государству пятьсот талеров, только бы ему дали место таможенника в той таможне, которую он выберет; потому-то и был он известен под кличкой Васа Ловкач. Когда бы об этом ни заходила речь, практиканты в один голос признавали правильность его слов и потому все стремились на таможню, пусть даже с минимальным жалованьем. А люди они были многоопытные, почти у каждого в кондуитном списке стояло: «обанкротившийся торговец, окончил три класса начальной школы», или еще так: «окончил два класса греческой школы в Белграде, владеет сербским, турецким и немного албанским». Последним отдавалось предпочтение, жалованье они получали полностью уже несколько лет и стояли первыми на получение указного звания; правда, несмотря на то, что они проявляли великое трудолюбие и добились больших успехов, они никак еще не могли привыкнуть к «йоту» и отвыкнуть от мягкого и твердого «йера» и слитности «иже» К В остальном это были преотличные люди, все более или менее лысые, все красили баки, подбривали усы, ходили в пальто даже летом, без пиджака, но зато в жилете с двумя рядами пуговиц. Умудренные опытом, они любили поболтать, со смаком ругали господаря Вучича и хвастались тем, что встречали у Радуеваца князя Ми-лоша.
Войдя в комнату, Вукадин сразу направился к столоначальнику господину Васе и, отвесив поклон, объяснил, кто он и что. Едва господин Васа промолвил, что постановление о его зачислении пришло, практиканты стали поворачиваться, поднимать очки на лоб и оглядывать Вукадина с головы до пят, как и он их. Когда Вукадин увидел седые и лысые головы, у него отлегло от сердца: «Слава богу,— подумал он,— наконец-то и я не самый старший!» — уж очень ему надоело за четыре года гимназии быть на несколько лет старше других. Боже ты мой! Глядя на него, одни ворчали, подозревая в нем опасного конкурента, другие, посмекалистей, помалкивали, соображая про себя, что это хороший знак, так как, наверно, кто-нибудь получит класс, а Вукадин прислан на его место в качестве практиканта.
— Вот тебе, брат, ручка и перо, а вон место между Ротшильдом и бароном Сине,— произнес Васа, указав на двоих канцелярских горемык, носивших эти прозвища,— садись между ними и трудись, старайся заслужить любовь и, как говорится, благосклонность начальников. Пока что ты будешь только переписывать, а если я увижу, что ты человек способный и сообразительный и сможешь, скажем, составлять бумаги, тогда уж, как говорится, ты на коне, будущее твое обеспечено. Ну-ка, Вукадин,— закончил
1 Имеются в виду изменения в сербском правописании, введенные Пуком Караджичем.
Baca свою приветственную речь,— перепиши вот это, здесь немного, и покажи,— посмотрим, каков у тебя почерк. Только не торопись, помаленьку, и я тоже не сразу стал тем, что есть... придется здесь попотеть!
Вукадин взял перо, ручку, стопку бумаги, сел между Ротшильдом и бароном Сине, расположился поудобнее и, кривя рот, принялся за переписку. А барон Сине, пожилой человек, в сером пальто с бархатным вишневым воротником, чудом оказавшимся на этом пальто, стал украдкой заглядывать через плечо в акт, а затем, вздохнув, прошептал про себя: «Хм, легко ему, легко нынешней молодежи; знают они, что писать слитно, что нет!»
— Ей-богу,— воскликнул Васа, разглядывая переписанную Вукадином бумагу,— да ты, брат, настоящий каллиграф... Отлично, Вукадин, поздравляю, Вукадин, с таким красивым почерком ты сможешь и указы переписывать. Очень хорошо, только ничего не пропускай, трудись, старайся. Ну, а сейчас иди.
Эта похвала возымела действие,— Вукадин старался вовсю и не было более прилежного практиканта, чем он. Явившись рано утром, он тотчас садился за длинный практикантский стол и с увлечением принимался за дело. Обедать домой не ходил, а приносил с собой ломоть хлеба да немного шкварок или кусок брынзы в бумаге: поработав немного, перекусывал, клал пакет в ящик, а в полдень, проводив всех, опять садился за работу. «Хе, мне бы его годы и его глаза!» — со вздохом произносил частенько Ротшильд (у которого рукава были надставлены широкой полосой бархата другого цвета), когда заставал Вукадина на том же месте, где оставил его до обеда. «Конечно, он может и по воскресеньям работать!» — говорил Ротшильд, когда Вукадин получил разрешение приходить в канцелярию и по воскресеньям, к великому удовольствию начальства и великому огорчению уборщиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Так пожалуйста.
— Для вас, госпожа Настасия, и не сделать такого пустяка! А знаете, во время бомбардировки Белграда, что мне на ум приходило? Готов был жизнью ради вас пожертвовать!
— Хе,— воскликнула госпожа Настасия,— тогда было псе по-другому! В то время я всего три года замужем была, а сейчас...
— Ничего не значит. Хе-хе, недаром говорят: «Спелая груша слаще зеленой».
— Эх, легко вам над сиротой насмехаться. Значит, я могу сказать моему племяннику?
— Да, да, скажите. Пусть принесет свидетельство и метрику... Или лучше забегу-ка я сам после двенадцати, мне как раз по дороге, там и поглядим.
— Прекрасно, так лучше всего... Пожалуйста, милости просим,— сказала госпожа Настасия.
Поклонившись и пожав ей руку, господин начальник, приглаживая свои поседевшие баки, проводил ее до порога.
И таким образом, к всеобщему удовольствию, Вукадин получил место переписчика. Господин Настас посмотрел его метрику, свидетельство, почерк и остался вполне доволен, заявив перед уходом, чтобы он приходил на следующий день.
И наутро Вукадин уже восседал за длинным столом вместе с двенадцатью практикантами в качестве тринадцатого. Этот необычайно длинный стол прозвали «омнибусом». Так окрестил его уже давно один остроумный практикант, правда, просидел он за ним очень недолго, так как, кроме этой остроты, придумал еще два анекдота об экспедиторе почты и о самом начальнике, после чего и вылетел как вольнодумец, которому не место на службе. Вот таким-то образом Вукадин и очутился среди множества практикантов, совершенно различных по образованию и возрасту. Больше всего здесь сидело обанкротившихся торговцев, идеалом и конечной целью которых было добраться во что бы то ни стало до таможни, откуда прибыл их столоначальник Васа. Перевели его оттуда, потому что он крал без зазрения совести, а комиссии никак не удавалось поймать его с поличным. Выжигой, настоящим выжигой был этот господин Васа. И хотя на физиономии его не отражалось ни тени мысли и казался он человеком совершенно ограниченным, но чуть где запахнет барышом, добычей, Васа был непревзойденным ловкачом! Уволенный из таможни, он не пал духом и не терял надежды снова туда вернуться; уверяли, будто он частенько твердил, что служил бы не только бесплатно, но еще и от себя ежегодно приплачивал бы государству пятьсот талеров, только бы ему дали место таможенника в той таможне, которую он выберет; потому-то и был он известен под кличкой Васа Ловкач. Когда бы об этом ни заходила речь, практиканты в один голос признавали правильность его слов и потому все стремились на таможню, пусть даже с минимальным жалованьем. А люди они были многоопытные, почти у каждого в кондуитном списке стояло: «обанкротившийся торговец, окончил три класса начальной школы», или еще так: «окончил два класса греческой школы в Белграде, владеет сербским, турецким и немного албанским». Последним отдавалось предпочтение, жалованье они получали полностью уже несколько лет и стояли первыми на получение указного звания; правда, несмотря на то, что они проявляли великое трудолюбие и добились больших успехов, они никак еще не могли привыкнуть к «йоту» и отвыкнуть от мягкого и твердого «йера» и слитности «иже» К В остальном это были преотличные люди, все более или менее лысые, все красили баки, подбривали усы, ходили в пальто даже летом, без пиджака, но зато в жилете с двумя рядами пуговиц. Умудренные опытом, они любили поболтать, со смаком ругали господаря Вучича и хвастались тем, что встречали у Радуеваца князя Ми-лоша.
Войдя в комнату, Вукадин сразу направился к столоначальнику господину Васе и, отвесив поклон, объяснил, кто он и что. Едва господин Васа промолвил, что постановление о его зачислении пришло, практиканты стали поворачиваться, поднимать очки на лоб и оглядывать Вукадина с головы до пят, как и он их. Когда Вукадин увидел седые и лысые головы, у него отлегло от сердца: «Слава богу,— подумал он,— наконец-то и я не самый старший!» — уж очень ему надоело за четыре года гимназии быть на несколько лет старше других. Боже ты мой! Глядя на него, одни ворчали, подозревая в нем опасного конкурента, другие, посмекалистей, помалкивали, соображая про себя, что это хороший знак, так как, наверно, кто-нибудь получит класс, а Вукадин прислан на его место в качестве практиканта.
— Вот тебе, брат, ручка и перо, а вон место между Ротшильдом и бароном Сине,— произнес Васа, указав на двоих канцелярских горемык, носивших эти прозвища,— садись между ними и трудись, старайся заслужить любовь и, как говорится, благосклонность начальников. Пока что ты будешь только переписывать, а если я увижу, что ты человек способный и сообразительный и сможешь, скажем, составлять бумаги, тогда уж, как говорится, ты на коне, будущее твое обеспечено. Ну-ка, Вукадин,— закончил
1 Имеются в виду изменения в сербском правописании, введенные Пуком Караджичем.
Baca свою приветственную речь,— перепиши вот это, здесь немного, и покажи,— посмотрим, каков у тебя почерк. Только не торопись, помаленьку, и я тоже не сразу стал тем, что есть... придется здесь попотеть!
Вукадин взял перо, ручку, стопку бумаги, сел между Ротшильдом и бароном Сине, расположился поудобнее и, кривя рот, принялся за переписку. А барон Сине, пожилой человек, в сером пальто с бархатным вишневым воротником, чудом оказавшимся на этом пальто, стал украдкой заглядывать через плечо в акт, а затем, вздохнув, прошептал про себя: «Хм, легко ему, легко нынешней молодежи; знают они, что писать слитно, что нет!»
— Ей-богу,— воскликнул Васа, разглядывая переписанную Вукадином бумагу,— да ты, брат, настоящий каллиграф... Отлично, Вукадин, поздравляю, Вукадин, с таким красивым почерком ты сможешь и указы переписывать. Очень хорошо, только ничего не пропускай, трудись, старайся. Ну, а сейчас иди.
Эта похвала возымела действие,— Вукадин старался вовсю и не было более прилежного практиканта, чем он. Явившись рано утром, он тотчас садился за длинный практикантский стол и с увлечением принимался за дело. Обедать домой не ходил, а приносил с собой ломоть хлеба да немного шкварок или кусок брынзы в бумаге: поработав немного, перекусывал, клал пакет в ящик, а в полдень, проводив всех, опять садился за работу. «Хе, мне бы его годы и его глаза!» — со вздохом произносил частенько Ротшильд (у которого рукава были надставлены широкой полосой бархата другого цвета), когда заставал Вукадина на том же месте, где оставил его до обеда. «Конечно, он может и по воскресеньям работать!» — говорил Ротшильд, когда Вукадин получил разрешение приходить в канцелярию и по воскресеньям, к великому удовольствию начальства и великому огорчению уборщиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51