— сердито пробубнил Вукадин, еле сдерживаясь, чтобы не хватить его по шее.— А ты небось уже в помощники или секретари пролез?!
— Ну, ну, братец! О чем же ты думаешь... чего ждешь, горемыка?! Торопись, голубчик, пока не поздно. Неужто не знаешь, что уже пишущие машинки придумали да разные пишущие инструменты?! Что станешь делать, мученик несчастный, когда в один прекрасный день прочитаешь в газетах, что эти американцы, черт бы их драл, практикантов из картона делают! И правительство заказало одну баржу или несколько вагонов практикантов?! А? Посадят такого практиканта, привинтят к стулу, нажмут на спине кнопку; механизм внутри заработает, потом нажмут другую кнопку — остановится! А вас всех уволят?
— Слушай, не мели чепухи!— огрызнулся Вукадин, который недолюбливал своего знакомца за то, что тот вечно над ним потешался.
— Когда же ты приехал? Когда уезжаешь? Слушай, ты женился?
— Женился.
— Даже и это! А дети есть?
— Нет, голубчик, ни одного!— заревел Вукадин и кинулся прочь, оставив приятеля с разинутым от удивления ртом.
Дома, у госпожи Каи, он застал целое общество женщин — соседок. Холодно поздоровавшись, Вукадин прошел в комнату, кинулся в полном отчаянии на кушетку и погрузился в грустные, мрачные размышления, пока его не вывел из задумчивости доносившийся из кухни смех, и он на минутку отвлекся.
Женщины, сидевшие в кухне, о чем-то оживленно болтали. У прекрасной половины рода человеческого, как известно, всегда находятся темы для разговора, в их обществе никогда не бывает таких томительных пауз, как в мужском. Но если еще добавить, что дамы, явившись к Старой Симпатии, были приглашены на ракию и то и дело прикладывались к графину, а его наполняли в корчме уже третий раз под предлогом, что покупают ракию для прачки, то читателям еще легче себе представить ту оживленную и громкую болтовню, которая отвлекла Вукадина от тяжелых мыслей и приковала его внимание к кухне.
Разговор шел о цирке. Гостьи договаривались идти смотреть цирковое представление бесплатно, через дырки в парусине, и усиленно звали с собой хозяйку, однако она ни за что не соглашалась.
— Не хочу,— говорила Кая.
— Но почему?— спрашивала одна из соседок.— Недоставало еще платить! Даром-то лучше...
— Не хочу,— упорствовала Кая,— не то что бесплатно, но даже если мне заплатят! Нет, нет, я уже однажды обожглась: пусть в глаза плюнет мне тот, кто еще раз увидит меня у балагана!
— А почему, в чем дело? Что случилось?
— Эх,— говорит Кая, взболтнув графин с ракией,— что случилось — об этом, милая, даже сырой земле не поведаю!!
Но все к ней пристали, и она в конце концов уступила, попросив только, чтобы «все осталось между ними», на что со всех сторон посыпалось: «Не беспокойся,— уверяла каждая,— что мне, что сырой земле — все едино». Кая сказала, что никогда в этом не сомневалась, ибо знает их и уверена, что они будут немы, как рыбы.
— Итак,— начала Кая,— но прошу вас еще раз, пусть это останется между нами. Главное, чтобы не услышала эта ведьма напротив, эта Криста из Панчева... Истрепалась — ни дать ни взять старая щетка, видеть ее не могу! («Не бойся!»— успокаивают и уверяют ее женщины.) Итак, когда мы были там последний раз, я нашла удобное местечко (потому и не осталась с вами на той стороне), уселась на землю, выброшенную из канавы, что вокруг балагана, и наслаждаюсь себе, глядя в маленькую дырочку в парусине. И так мне удобно и спокойно, что я еще подумала: надо будет встать и поискать вас (ах, если бы я это сделала!). Смотрю на все эти трюки и ничегошеньки, бедняжка, не подозреваю, как вдруг у меня из глаз искры посыпались, помню только, что схватилась за голову и ничего больше.
— Ахти! Что же это было?!— спросили все в один голос.
— Не знаю. Хватил кто-то кулаком по носу.
— Ой-ой-ой, бедная Кая,— охали женщины.— А за что?! А как ударил? Кто?
— Не знаю, негодяй какой-то. Заметил, верно, что парусина выпирает, и ахнул изо всей силы.
— Ой-ой, а за что?
— А он знал тебя?
— Да нет! Откуда ему знать?! Ни он меня, ни я его. Просто смекнул бездельник, что это чей-то нос, и пришла ему в голову фантазия хватить по нему: стукну, мол, а чей нос, не все ли равно!
— Хе-хе! Дескать, не важно чей, доставлю себе удовольствие, и все тут.
— О-о-о!— сетует одна.— Убей его бог! Ну, ладно хоть бы слово друг другу сказали.
— Говорю вам, что и знать его не знаю! Даже глаза его бесстыжие не помянула! Просто так... заблагорассудилось, подумал, верно, как же пропустить такой случай...
— Ах, ах, ах! Да где же власти в этой стране?!— воскликнула третья соседка, женщина с чувствительным сердцем.— Где жандармы, где полиция?! Вот когда привязываться к порядочным людям, так они тут как тут, а где проходимцы безобразничают, их не сыщешь! Ух, ух! Лучше бы и не слышать такое.
— Господин Вукадин,— крикнула одна из соседок,— слышите, как пострадала наша Кая?
— Слышу! А зачем всюду совать свой нос?! Даровщинки захотелось...
— Э, хорошо вам, господам,— заметила Кая,— а мы, бедняки, развлекаемся как можем. Заплатите, тогда и пойду.
— Правильно,— защебетали женщины,— правильно, сводите ее в цирк, господин Вукадин, чтобы бедняжка Кая хоть немного утешилась! Сводите!
И тотчас все пристали, чтобы Вукадин повел их в цирк. В конце концов он обещал взять с собой госпожу Каю.
Но бог знает, сдержал ли бы Вукадин слово, если бы не одно обстоятельство, заставившее его выполнить обещание.
За полдень, когда жар немного спал, Вукадин отправился в кофейню «У тигра» и сел выпить кофе, как вдруг в кофейню вошла хорошенькая блондиночка с ременным хлыстиком в руке и стала переходить от стола к столу, предлагая какие-то билеты. Вечером был ее бенефис. Подошла она и к столу, где сидел Вукадин, и, положив три билета, по одному перед каждым сидящим, сказала:
— Meine Herren, heute abends ist mein Benefiz und ich bin so frei...1
— Что она говорит? — спросил Вукадин соседей, видя, что те вытаскивают деньги и протягивают ей.
— Да вот, билеты продает. Сегодня представление в ее пользу.
— Wollen Sie auch? 2 — спросила немка Вукадина и положила перед ним визитную карточку, на которой было напечатано «Miss Hella Edelweiss».
— Слушай, как отца родного прошу, отойди, пожалуйста,— сказал Вукадин, у которого не выходила из головы утренняя неприятная сцена.— Каждый норовит на даровщинку, подоткни, дочка, подол, засучи рукава и два динара на поденщине заработаешь, хочешь — луг коси, хочешь — кукурузу окучивай.
— Wa-a-a-s? — сердито протянула мисс Хелла Эдельвейс.
— Можешь к Васе пойти, и Васа нанимает поденщиков.
— Aber Sie! Ich bittе Sie sehr schon,— проворковала она и, сложив кокетливо с умоляющим видом ручки, нагнулась к нему так, что Вукадин почувствовал на своем лице ее теплое дыхание. В этой душистой атмосфере Вукадин смягчился, вспомнил Мальвину, тоже немку, и ему даже показалось, будто артистка очень на нее похожа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Ну, ну, братец! О чем же ты думаешь... чего ждешь, горемыка?! Торопись, голубчик, пока не поздно. Неужто не знаешь, что уже пишущие машинки придумали да разные пишущие инструменты?! Что станешь делать, мученик несчастный, когда в один прекрасный день прочитаешь в газетах, что эти американцы, черт бы их драл, практикантов из картона делают! И правительство заказало одну баржу или несколько вагонов практикантов?! А? Посадят такого практиканта, привинтят к стулу, нажмут на спине кнопку; механизм внутри заработает, потом нажмут другую кнопку — остановится! А вас всех уволят?
— Слушай, не мели чепухи!— огрызнулся Вукадин, который недолюбливал своего знакомца за то, что тот вечно над ним потешался.
— Когда же ты приехал? Когда уезжаешь? Слушай, ты женился?
— Женился.
— Даже и это! А дети есть?
— Нет, голубчик, ни одного!— заревел Вукадин и кинулся прочь, оставив приятеля с разинутым от удивления ртом.
Дома, у госпожи Каи, он застал целое общество женщин — соседок. Холодно поздоровавшись, Вукадин прошел в комнату, кинулся в полном отчаянии на кушетку и погрузился в грустные, мрачные размышления, пока его не вывел из задумчивости доносившийся из кухни смех, и он на минутку отвлекся.
Женщины, сидевшие в кухне, о чем-то оживленно болтали. У прекрасной половины рода человеческого, как известно, всегда находятся темы для разговора, в их обществе никогда не бывает таких томительных пауз, как в мужском. Но если еще добавить, что дамы, явившись к Старой Симпатии, были приглашены на ракию и то и дело прикладывались к графину, а его наполняли в корчме уже третий раз под предлогом, что покупают ракию для прачки, то читателям еще легче себе представить ту оживленную и громкую болтовню, которая отвлекла Вукадина от тяжелых мыслей и приковала его внимание к кухне.
Разговор шел о цирке. Гостьи договаривались идти смотреть цирковое представление бесплатно, через дырки в парусине, и усиленно звали с собой хозяйку, однако она ни за что не соглашалась.
— Не хочу,— говорила Кая.
— Но почему?— спрашивала одна из соседок.— Недоставало еще платить! Даром-то лучше...
— Не хочу,— упорствовала Кая,— не то что бесплатно, но даже если мне заплатят! Нет, нет, я уже однажды обожглась: пусть в глаза плюнет мне тот, кто еще раз увидит меня у балагана!
— А почему, в чем дело? Что случилось?
— Эх,— говорит Кая, взболтнув графин с ракией,— что случилось — об этом, милая, даже сырой земле не поведаю!!
Но все к ней пристали, и она в конце концов уступила, попросив только, чтобы «все осталось между ними», на что со всех сторон посыпалось: «Не беспокойся,— уверяла каждая,— что мне, что сырой земле — все едино». Кая сказала, что никогда в этом не сомневалась, ибо знает их и уверена, что они будут немы, как рыбы.
— Итак,— начала Кая,— но прошу вас еще раз, пусть это останется между нами. Главное, чтобы не услышала эта ведьма напротив, эта Криста из Панчева... Истрепалась — ни дать ни взять старая щетка, видеть ее не могу! («Не бойся!»— успокаивают и уверяют ее женщины.) Итак, когда мы были там последний раз, я нашла удобное местечко (потому и не осталась с вами на той стороне), уселась на землю, выброшенную из канавы, что вокруг балагана, и наслаждаюсь себе, глядя в маленькую дырочку в парусине. И так мне удобно и спокойно, что я еще подумала: надо будет встать и поискать вас (ах, если бы я это сделала!). Смотрю на все эти трюки и ничегошеньки, бедняжка, не подозреваю, как вдруг у меня из глаз искры посыпались, помню только, что схватилась за голову и ничего больше.
— Ахти! Что же это было?!— спросили все в один голос.
— Не знаю. Хватил кто-то кулаком по носу.
— Ой-ой-ой, бедная Кая,— охали женщины.— А за что?! А как ударил? Кто?
— Не знаю, негодяй какой-то. Заметил, верно, что парусина выпирает, и ахнул изо всей силы.
— Ой-ой, а за что?
— А он знал тебя?
— Да нет! Откуда ему знать?! Ни он меня, ни я его. Просто смекнул бездельник, что это чей-то нос, и пришла ему в голову фантазия хватить по нему: стукну, мол, а чей нос, не все ли равно!
— Хе-хе! Дескать, не важно чей, доставлю себе удовольствие, и все тут.
— О-о-о!— сетует одна.— Убей его бог! Ну, ладно хоть бы слово друг другу сказали.
— Говорю вам, что и знать его не знаю! Даже глаза его бесстыжие не помянула! Просто так... заблагорассудилось, подумал, верно, как же пропустить такой случай...
— Ах, ах, ах! Да где же власти в этой стране?!— воскликнула третья соседка, женщина с чувствительным сердцем.— Где жандармы, где полиция?! Вот когда привязываться к порядочным людям, так они тут как тут, а где проходимцы безобразничают, их не сыщешь! Ух, ух! Лучше бы и не слышать такое.
— Господин Вукадин,— крикнула одна из соседок,— слышите, как пострадала наша Кая?
— Слышу! А зачем всюду совать свой нос?! Даровщинки захотелось...
— Э, хорошо вам, господам,— заметила Кая,— а мы, бедняки, развлекаемся как можем. Заплатите, тогда и пойду.
— Правильно,— защебетали женщины,— правильно, сводите ее в цирк, господин Вукадин, чтобы бедняжка Кая хоть немного утешилась! Сводите!
И тотчас все пристали, чтобы Вукадин повел их в цирк. В конце концов он обещал взять с собой госпожу Каю.
Но бог знает, сдержал ли бы Вукадин слово, если бы не одно обстоятельство, заставившее его выполнить обещание.
За полдень, когда жар немного спал, Вукадин отправился в кофейню «У тигра» и сел выпить кофе, как вдруг в кофейню вошла хорошенькая блондиночка с ременным хлыстиком в руке и стала переходить от стола к столу, предлагая какие-то билеты. Вечером был ее бенефис. Подошла она и к столу, где сидел Вукадин, и, положив три билета, по одному перед каждым сидящим, сказала:
— Meine Herren, heute abends ist mein Benefiz und ich bin so frei...1
— Что она говорит? — спросил Вукадин соседей, видя, что те вытаскивают деньги и протягивают ей.
— Да вот, билеты продает. Сегодня представление в ее пользу.
— Wollen Sie auch? 2 — спросила немка Вукадина и положила перед ним визитную карточку, на которой было напечатано «Miss Hella Edelweiss».
— Слушай, как отца родного прошу, отойди, пожалуйста,— сказал Вукадин, у которого не выходила из головы утренняя неприятная сцена.— Каждый норовит на даровщинку, подоткни, дочка, подол, засучи рукава и два динара на поденщине заработаешь, хочешь — луг коси, хочешь — кукурузу окучивай.
— Wa-a-a-s? — сердито протянула мисс Хелла Эдельвейс.
— Можешь к Васе пойти, и Васа нанимает поденщиков.
— Aber Sie! Ich bittе Sie sehr schon,— проворковала она и, сложив кокетливо с умоляющим видом ручки, нагнулась к нему так, что Вукадин почувствовал на своем лице ее теплое дыхание. В этой душистой атмосфере Вукадин смягчился, вспомнил Мальвину, тоже немку, и ему даже показалось, будто артистка очень на нее похожа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51