— С днем ангела, тетка Христина! — приветствовала ее Полка.
— Спасибо, спасибо, тетка Полка! — ответила госпожа Христина, встретив приветливо госпожу Полку; и поскольку все так отлично началось, видимо, так бы отлично и кончилось, не схвати госпожа Полка госпожу Христину за руку, чтобы поцеловать ее. Госпожа Христина отдернула руку и быстро потянула руку госпожи Полки с тем же намерением, но и госпожа Полка не дала поцеловать себе руку. И тут представилось преинтересное зрелище! Тетка Христина и тетка Полка, крепко схватившись, стали выворачивать друг другу руки, подносить их к губам и отдергивать, непрестанно крича: «Да отпустите же, я ведь не старуха какая!» — пока наконец госпожа Полка не взвизгнула: «Ой, вы мне руку вывернули!» Но было уже поздно: тетка Христина поцеловала, сжав, как в тисках, руку тетки Полки.
Таким образом, тетка Христина и тетка Полка опять очутились там, где они были несколько месяцев тому назад, еще до ссоры. Тогда они поссорились по тому же поводу, не миновать бы ссоры и теперь, не будь именин. Госпожа Полка смолчала, села и сердито стала ждать угощения. Чувствовала она себя как отравленная, но, переборов себя, вступила в беседу. Спросила, много ли было гостей, отведала варенья и утешилась после всех сегодняшних злоключений тем, что варенье уже слегка засахарилось, кофе отдавал то ли ячменем, то ли цикорием (либо чем-то вроде этого), а на полированном шкафу осела толстым слоем пыль.
Впрочем, неприятная сцена была вскоре заглажена и вечером окончательно забыта.
Вечером у госпожи Христины собралось на посиделки большое общество: это были молодые люди, девушки, их матери. Пришли Аксентиева Калиопа с матерью, Дара с матерью Руменой и Радойка, тоже с матерью, а из мужчин Вукадин, Икица и учитель Н. Н.
Поначалу было немного натянуто. Мужчины курили, пуская густые клубы дыма, и молча разглядывали альбомы да картины на стенах, а девушки шептались, забившись в другой угол комнаты. Только время от времени слышалось:
— Что это до сих пор нет господина Мики?
— Где же наконец господин Мика, без него общество просто мертво!
— Уж не дежурный ли он нынче? — спрашивали женщины.
— Нет. Собственно, да, но Мика заплатил четыре гроша и дал пачку табаку приятелю, чтобы тот его заменил,— отвечают мужчины.
Только об этом и разговаривали в ожидании телеграфиста Мики.
— Спойте-ка что-нибудь! — предложила госпожа Христина.— Что за компания такая, молчат, точно на похоронах!
Девушки конфузились и подбивали друг друга, молодые люди извинялись, что охрипли. Так тянулось довольно долго.
— Эх, ничего без Мики не получается! — заметила хозяйка, разливая кофе. Вдруг все умолкли.
Со двора донеслись звуки гармоники и песня.
Эй, девчонка, что томишь, Что мне дверь не отворишь?
— Вот он! Идет! — воскликнули девушки
— Легок на помине! — заметила хозяйка.
Я бы настежь отворила, Кабы мать мне разрешила,—
неслось со двора.
Девушки стали поглядывать на Радойку и подталкивать ее, а она покраснела и уставилась в землю.
— Радойка,— шепнула Дара,— это к тебе относится. Ступай, отвори ему!
— Сама иди, бесстыжая. Думаешь, я такая, как ты, за каждым парнем бегаю?! — сказала Радойка и показала ей язык.
В это время вошел Микица с гармоникой под мышкой, в белых брюках, в черном пиджаке с бархатными обшлагами, в жилете с глубоким вырезом и с огненно-красным шелковым галстуком.
И тотчас все оживились; молодые люди и девушки, почувствовав себя свободно, перемешались. Принесли вино, и начался оживленный разговор. Калиопа уселась с учителем Н. Н., Микица с Радойкой, Дара с Вукадином, Икица же подсел сначала к девушке, которая все время молчала, потом поднялся, точно завсегдатай, отправился в кухню и стал помогать госпоже Христине, появляясь то в комнате, то в кухне.
Тем временем завязалась оживленная беседа. Учитель Н. Н. толковал что-то Калиопе о литературе, о старославянском языке и об исчезнувшем у нас двойственном числе; а когда барышня стала зевать, Н. Н. перевел разговор на более интересные темы и принялся рассказывать, сколько у него уроков и сколько письменных работ ему надо проверить, а затем стал расспрашивать, увлекается ли и она книгами, когда же Калиопа сказала, что она страстно любит читать, спросил, что она читает. Однако господину учителю не понравился ее выбор.
— Мне жаль вас, мадемуазель,— сказал он.— Хоть вы и не виноваты; виновато общество, в котором вы живете и продуктом которого вы, так сказать, являетесь. Все это романтика, к тому же наиглупейшая романтика, которую критика давным-давно осудила и похоронила. Сейчас и в поэзии и в прозе господствует реалистическое направление. Почему вы не читаете Золя, нашего Яшу, Чернышевского, которому отдал должное сам Джо Стюарт Миль, признавший его железную логику.
— Да ведь я читаю, что мне дают,— наивно призналась Калиопа.
— В том-то и дело, у вас нет выбора! Но если вы в силах отрешиться от романтики, я бы мог вам предложить
произведения, оказывающие огромное влияние на социальный прогресс сегодняшнего дня; могу принести Золя в переводе, Яшины «Стихотворения», беспримерный роман Чернышевского «Что делать?». Эти вещи я читаю и в гимназии своим ученикам. А от всего прочего массовый читатель только глупеет. Я твердо в этом уверен.
— Ах, господин учитель, значит, видимо, и я?..
— Пардон! — извинился учитель.— Вам можно еще помочь. Не одни вы на дурном пути. Но бороться со старым наследием, с предрассудками, с дурными вкусами не так просто.
— А откуда мне знать?! Я люблю все прекрасное, занимательное. Что дают, то и читаю.
— Хорошо,— возразил преподаватель,— но что вы читаете?! Чтение может быть и отравой. Поверьте, мадемуазель, мой вкус совсем иной! Я никогда не стал бы читать таких вещей.
— Ну, хорошо, так вы научите меня, скажите, что читать?
— Если позволите, я подберу вам книги. Экспериментальный роман Золя имел огромный успех и огромное влияние на массы, которые...
— Простите, господин Н. Н., разве мы сегодня собрались для того, чтобы читать лекции? — перебила его Дара, которая, болтая с Вукадином, заметила, что Калиопа скучает.— Ну-ка, господин Мика, сыграйте нам что-нибудь, а мы вам будем подпевать. Давайте мою любимую «На кладбище...»
Микица заиграл, и все стали ему подпевать. Спели первую строфу этой печальной песни, потом вторую, а когда пропели последнюю, самую жалостную:
Тело мое схороните, На кладбище проводите; Будь проклят всякий парень, Который в любви коварен! —
Дара бросила многозначительный взгляд на Вукадина и после небольшой паузы спросила:
— Вы слушали эту песню, господин Вукадин?
— Клянусь богом, слушал, точно в церкви херувимскую,— промолвил Вукадин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51